Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы

А.С. Пушкин. Сказка о золотом петушке

1. Функция высказывания в поддержании границ субъективности

Для психоза характерна встреча субъекта с наслаждением напрямую, безпосредства механизмов символического или воображаемого, тех механизмов, которыепозволили бы экранировать вторжение реального и скрепить движение трёхрегистров психики в единый состав. Эти двойные прорехи возвращают психотическоеозначающее в лоно первичных процессов, когда материальность языка, преодолеваетзначение слова, они и наделяют речь особой функцией, функцией наслаждения.

Психотическое означающее не сказывает, а показывает, оно демонстрируетотсутствие автора – как воображаемой инстанции и отправной точки для голоса – аравно и субъекта высказывания, с его особой грамматикой бессознательного. Впсихозе разложению подвергается не только образ говорящего и значениеговоримого, но и само рече-бытие (parlêtre).Поэтому налицо только отдельные части речи, которые не складываемы друг сдругом, а равно не подчинённые правилам обмена. Поэтому при психозе вообщеневозможно высказывание, как и всякое движение изнутри наружу, посколькуотсутствуют те демаркации внешнего и внутреннего, которыми очерчивается образтела, т.е. воображаемая граница. Во-вторых, отсутствует фаллос, а именно,граница символическая, очерчивающая территорию желания и закрепляющая местосубъекта по отношению к большому Другому. Психотик не имеет ни образаговорящего, ни того, что в семиотике называется языковой личностью, оннаходится в ситуации возвращения к языку в его безраз-личии и обез-личии. Точкаотправления голоса становится в психозе местом отправления влечений.

Психотическое означающееуничтожает высказывание. Серж Леклер противопоставляет наслаждение ивысказывание: «тот, кто наслаждается, подвергает всякую букву – всё, чтодоступно высказыванию, – абсолютному уничтожению, которое он славит».[1] Делоне столько в том возвращении языка к самому себе, которым грезили русскиеформалисты, к тому способу обращения со словами, который свободен отдискурсивых практик власти или не подчинён метанаррациям, осуществляющихконтроль и устанавливающих порядок пользования означающими, - одним словом,всего того, что Лакан называл стеной языка. Переброска означающих через этустенку как раз и даёт повод субъекту вступить в свои речевые права, именно онаи является леской его субъективации, той нитью «истинной речи, – как говоритЛакан, – которая соединила бы субъекта с Другим, находящемся по ту сторонустены языка».[2] В психозе же мы имеем делос чем-то принципиально отличным от речи: здесь нет ни самодостаточногодискурса, центрированного вокруг инстанции Я, ни самотканиной речи субъекта в еёвременном протяжении и сцепке с желанием. Психотик, подобно планетам, неговорит, потому что он принадлежит регистру реального; перефразировав Лаканаможно сказать, что в психотическом языке «нет ничего, что относилось бы кдругому порядку, что вносило бы в него момент инаковости, ведь он суть тосамое, что он есть. И то, что психотика всегда можно найти на одном и том жеместе, как раз и служит одной из причин, по которой он не говорит».[3]Психотик не производит означающие в их сцепленноти друг с другом,представляющих сеть, а абортирует их, что и дало основание Лакану применительнок случаю человека-с-волками говорить о мёртвой букве. Или выражаясь точнее,букве никогда не рождённой. А значит и не имеющей своего места в символическомпорядке.

У психотика нет места, потому чтонаслаждение не имеет границ. Поскольку дистанция, устанавливаемая желаниемсубъекта, в психозе отсутствует, то и само тело психотика не являетсяпротяжённой субстанцией, оно вписывается в пространственную соотнесённостьобразов. Наслаждение – это всегданаслаждение телом, из которого изъята инстанция Я, телом, не имеющим контактныхкоординат, своего места под солнцем символа; наконец, наслаждение самим теломбуквы, которая не движется, а потому не имеет ареала обитания. Не движется, акажется; лишая движения в своём теле и психотического субъекта, которому неведомо расщепление.

Наслаждение и представляет собой бессилиеотлепиться от означающего, установить различие и занять дистанцию по отношениюк нему, иными словами, перевести аффект из регистра реального в регистрсимволический. Именно механизм перевода психотику оказывается неведом. В силуэтой неразличённости, в психотическом языке не существует механизма метафоры,т.е. символизации нехватки, искони существующие в поле большого Другого. Тойнехватки, которая заповедана невротическому субъекту, помещена в резервацию,очерченную функцией имени отца, которая по выражению Делёза «не врезается, а,скорее, - подобно плугу, вспахивающему плодородный слой земли, - прочерчиваетлинию на поверхности».[4] Функцияимени отца обносит заповедную территорию наслаждения частоколом означающих,устанавливает границу между наслаждением и удовольствием. На эту функциюуказывает и Лакан в 17 Семинаре «Обратная сторона психоанализа», когда говорит:«То, что поддерживается принцип удовольствия так это границы, защищая отнаслаждения».[5]Это и есть кастрация, отщепление части тела или части речи, которая отнынестановится запретной для субъекта и утверждается как его заповедь, его тотем.Наслаждение само по себе является нарушением границ, двойной интервенцией какполе воображаемого, так и в поле субъекта речи. Той речи, которая в психозе какраз отсутствует.

2.Диалектика речи и языка при психозах

Упсихотика нет речи, потому что он находится в пространстве языка. А значити вне юрисдикции смысла, коль скоро смысл – это установленная регулярностьповторения, правило циркуляции означающего, курс его обмена. Лакан указывает надвоякое значение смысла: «смысл – это некие порядок, нечто внезапное. Смысл –это внезапно возникающий порядок».[6] Поэтому ив форклюзии отцовской функции можно увидеть двойное отбрасывание, при которомисключается вякая случайность, составляющая принцип отношений с большим Другим(здесь же отношений не существует, потому что нет самого пространстваотносительности, пространства речи), а во-вторых, пресекается движение смысла,означающее прикрепляется к своей материальности и больше не возвращается в циклобмена. Иными словами, другой не является кем-то другим, он не преподноситсюрпризов, он не отчуждён, как и объект влечения – всегда здесь.

В работе «Фаллическая фаза и возникновениесубъекта в кастрационном комплексе» Лакан говорит: «Другой выступает гарантиейи является необходимым условием всякого возможного обмена, который долженсвершиться вопреки наслаждению субъекта». (1968, 120) Закон имени отца или тотем в древнихобществах – выступает именно как правило обмена объекта на знак, наслаждения наудовольствие, тот протез, двойственный по своей природе, а значит, не имеющийполноты бытия. Поэтому наслаждением можно назвать отсутствие этогодис-курса, той двойственности между планом выражения и планом содержания, вкоторой пребывает речь невротического субъекта. Форклюзия имени отцазабрасывает субъекта в язык, наслаждение которым оказывается единственнымвозможным способом сосуществования с означающим. Это даёт основание Жаклин Роузговорить о том, что понятие наслаждения (которое избегает сексуальности) ипонятие означающего (которое постоянно движется в языке) нераздельны.[7] Наслаждение всегда существует в языке.

Поэтому психотическое означающее неимеет смысла. Языккак знаковый универсум не содержит значений, смысл эти знаки получают толькобудучи артикулированы субъектом, присвоены ему в акте речи и заряжены кровьюего желанием. Психотическое же означающее не может быть присвоено ипереприсвоено, потому что никогда и не покидало субъекта. Следовательно, оно неимеет ни отправителя, ни адресата. Как говорит Владимир Гранов на одном изсеминаров Лакана: «Язык ни от кого не исходит и никому не адресован, речь жевсегда обращена кем-то одним к кому-то другому. Ибо речь представляет собойобразующее начало, а язык – готовое образование».[8]Психотическое же означающее всецело принадлежит языку, оно наделено полнотойбытия, является абсолютным доказательством бытия бога, как выражается Жижек,тем означающим, у него нет изъянов, дополнений, редакций или пауз, необходимыхдля рождения смысла, а равно оно никогда не пребывает в становлении, поэтомупсихотик не знает ни желания, ни времени. «Мир знаков, – пишет Лакан, –функционирует, не имея при этом ни тени значения. Значение ему даёт лишьмомент, когда мы эту машину останавливаем, когда мы создаём в этом потокевременные паузы».[9]Смысл никогда не является сполна, он всегда сомнителен и рождается во времяожидания, и обязан он своим появлением именно зазорам и  перерывам речи, её ограниченности иконечности. Но не окончательности. Поскольку всякое понимание требует времени инаходится в последействии, равно и желание – это то, что заставляет субъектапокидать и вновь возвращаться в круг своего фантазма. «Толькона стыках речи, – говорит Лакан, – на уровне ее появления, возникнове­ния,произрастания, заявляет о себе желание. Желание возника­ет в момент воплощениясвоего в речь, возникает вместе с сим­волическим строем».[10] Смысловойпульсар принадлежит тому измерению, которое неведомо психотическомуозначающему, измерению времени.

Психотическое означающее выключает время, то время, логика которого задаётся функциейимени отца и выстраивает отношения с большим Другим. Время – это способовладения пространством, то есть связи внешнего с внутренним, граница междукоторыми в психозе коварным образом оказывается плавающей. Язык, в стихиикоторого оказывается психотик, не знает случайности, поскольку означающее егонаглухо сцеплено с наслаждением и не может быть заменено другим, обменено илиповторено, а только обнаружено всегда явленным. Поскольку в психозе не возможнаметафора, не возникает и отсроченности наслаждения, заменённого символом никакогозазора или двойственности в нём самом. Психотике не нужно желание, потом то они без того всегда наслаждается. Желание же – артикулированное в речи – задаётлогический такт времени, а поскольку речи психотический субъект не имеет, торечитатив желания оказывается ему неведом.

Наслаждение нарушает режим работы смысла, как минимум, тремя способами:

1)  психотическое означающеескреплено не с другим означающим, союз которых мог бы образовать значение, а саффектом, оно является таким символом, который не уничтожил вещь, а сам сталею.  Единство вещи, образа и слова припсихозе наилучшим образом демонстрирует неразличённость трёх психическихрегистров. Наслаждение – это всегда наслаждение телом. Поэтому в клиникепсихозов принципиально важное место занимает исследование связи символа и теласубъекта. На Женевской конференции 4 октября 1975 года «Le symptôme»Лакан указывает на то, что «понять специфику наслаждения в его фиксациях можнотолько всегда рассматривая психосоматическое измерение».[11] Т.е.исследовать телесный симптом.

2)  психотическое означающее не имеетрегулярности в своём повторении. Оно присутствует всюду и возникает всегда,всегда невпопад, разрушая тем самым возможность существования смысла, длякоторого необходима пауза, фон, отзвук, другой. Поэтому аналитик и даётповерхность, на котором может писаться история симптома, он создаёт тишину, вкоторой могла бы зазвучать речь субъекта. Клиника психозов призвана создатькаминный заслон, защищающий субъекта от источника наслаждения, об объекта а.

3) психотическое означающее не принадлежитникакому дискeрсу,поскольку не вписывается ни в одну из описанных Лаканом моделей(университетский, господский, истерический и психоаналитический).

Здесь не только отсутствует расщеплённыйсубъект, но и тот агент, который опосредует его отношения с объектом а.Это даёт основание Лакан утверждать, что психотический язык вообще непринадлежит бессознательному, поскольку в нём нет вытеснения, какуниверсального механизма формирования бессознательного, нет двойственностизначения, которая так важна в работе с неврозами. Психотик всегда говориттолько то, что он говорит. Он вообще не говорит “о чём-то”, ведь для него несуществует значения, но в аналитической работе с ним важно, как он это говорит,каким словом он при этом наслаждается. В докладе на Женевской конференции 4октября 1975 года Лакан говорит даже об изобретении бессознательного (l’invention de l’inconscient), которомудолжен способствовать психоаналитик в работе с психозом.

4) означающееподвергается метонимии, то есть принцип смежность указывает единственныйвозможный трафик его движения. Психотик не может свернуть с этих круговых рельсметонимии, позволить себе двусмысленность, в прямом смысле, двойственностьзнака разверзает пропасть его тело и открывает для него тот зазор, которыйЛакан сравнивает с лопающимся экраном, в котором кажет себя реальное. Поэтому вклинике психозов Лакан указывает на необходимость «довести Реальное до тойточки, в которой язык смог бы обнаружить свою двусмысленность, очертив тем самымзахваченную территорию символического»[12], очём он говорит на конференции 29 октября 1974 года. Субъект способензаговорить, если бы обнаружил режим работы своего означающего, он смог бысдвинуться с места, если бы ему стала доступна дорожная разметка дискурса.

[1] Leclaire S. Écrits pour lapsychanalyste. Paris:Arcanes, 1996. P. 140;

[2]Lacan J. Le séminaire. Livre II. Le moidans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse (1954/55). Paris: Seuil, 1978. P. 353;

[3]Lacan J. Le séminaire. Livre II. Le moidans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse (1954/55). Paris: Seuil, 1978. P. 340;

[4]Deleuze G. Logique du sens. Paris: Minuit, 1969. P. 264;

[5]Lacan J. Le séminaire. Livre XVII. L’Envers de la psychanalyse (1969/70).Paris: Seuil, 1991. P. 51;

[6]Lacan J. Le séminaire. Livre II. Le moidans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse (1954/55). Paris: Seuil, 1978. P. 331;

[7] Rose J. Introduction.//Lacan J. Feminine Sexuality. N.Y.: Norton, 1982. P. 52;

[8]Lacan J. Le séminaire. Livre II. Le moidans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse (1954/55). Paris: Seuil, 1978. P. 397;

[9]Lacan J. Le séminaire. Livre II. Le moidans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse (1954/55). Paris: Seuil, 1978. P. 405;

[10]Lacan J. Le séminaire. Livre II. Le moidans la théorie de Freud et dans la technique de la psychanalyse (1954/55). Paris: Seuil, 1978. P. 334;

[11]Lacan J. Le symptôme (1975) // Le Bloc-notes de la psychanalyse. No. 5, 1985.P. 14;

[12]Lacan J. Conférence au Centre culturel français  // Lettres de l’École freudienne, No. 16, 1975. P. 18;