Сурен Ашотович появился в клинике после случившегося с ним инфаркта. Рассказывает о том, что испытал животный страх, когда понял, что может умереть. Но вообще жить не хочет. Все плохо, плохо, плохо… Как ни взгляни, отвратительно. Нет сил существовать, но и уйти из жизни нет возможности. На всем лежит черная завеса.
- А что плохо? – спрашиваю я.
- Все, - отвечает он.
Он рассказывает. Вообще все складывалось неплохо. Он родился в бедной армянской семье. У отца было четверо детей, он самый последний. Жили в нищете. Сурен часто думал: зачем нужно плодить детей, если нет возможности даже прокормить их? Но судьба была милостива к нему. Он окончил Институт востоковедения, женился, родилось двое детей. Во время перестройки сумел создать собственный бизнес. У него огромная шестикомнатная квартира в Москве, возле парка.
Однако когда дети стали подрастать, начались неудачи. Пришлось развестись с женой, и она уехала в Испанию вместе с детьми. Конечно, ничего хорошего в том, что рушится семья, нет. Но так ли все скверно? Сурен женился второй раз на молодой женщине, которая родила ему девочку. Что можно сказать, жизнь есть жизнь…
Инфаркт – тоже совсем не радостное событие в жизни. Но и впадать в отчаяние тоже, вроде, нет оснований. Так думаю я, слушая пациента. Но у него другой взгляд на жизнь. Полтора года назад жена сообщила ему, что она беременна. Муж предложил ей сделать аборт. Он не сможет обеспечить ребенка. Ведь у него был инфаркт, костлявая подала знак… Но жена и не думала избавляться от плода. «Буду рожать!» Сурен впал в сумеречную тоску.
- Но так ли все безнадежно? – говорю я.
- Разумеется, - отвечает он. – Я теперь не распоряжаюсь своим бизнесом. Остался в нем просто как владелец акций. На безбедную жизнь, конечно, хватает. Но что случится в будущем? Деньги есть, но они тают, а сам я не могу начать новое дело, нет сил.
- Наверное, это не самый скверный вариант,- замечаю я. – Деньги есть, можно, вероятно, нанять более расторопного администратора.
- Пробовал, - говорит собеседник, - ничего не получилось. Нанял тут одного проходимца, так он принес убытки и все.
- Значит, выбор был неудачным… Но еще не вечер…
Я пытаюсь каким-то образом изменить оптику Сурена Ашотовича. У американского писателя О’Генри есть такая фраза: «У каждого события есть два аспекта. Начнем со второго…» Именно так и мыслит мой собеседник. Он категорически отказывается видеть в любом явлении что-нибудь обнадеживающее.
- На работе я потерял свой прежний статус. Ведь я теперь просто рантье, владелец акций. Никто со мной не считается, прихожу в кабинет, просматриваю газеты и иду домой. Жизнь проходит мимо. Недавно наш коллектив отмечал собственный юбилей. Я тоже получил приглашение, но не пошел. Что я там буду делать? Ведь я никому не интересен, скучать в компании нет сил.
- Но почему же? - робко возражаю я. - Можно пойти, ведь вам же прислали приглашение, значит, хотят вас видеть на празднике. Стоило посмотреть, что там будет. Ну, а если станет скучно, можно и уйти…
Но моего пациента невозможно сбить с его позиции. Он рассказывает, как вчера повел свою девочку в первый класс. Родители остались в коридоре, но я вдруг увидел, что моя дочь плачет. Она не знала, где нужно повесить куртку, мое сердце разрывалось, когда она предстала передо мной такой беспомощной.
- Ну, и? – спрашиваю я. – Что дальше случилось?
- Пришла учительница и отвела девочку в гардероб.
- Вот видите, - преждевременно торжествую я. – Все плохо, но не так мрачно…
Сурен Ашотович неожиданно для меня зарыдал.
- Это бог наказал меня. Ведь я проклинал отца за то, что он родил четверых детей, а теперь я повторил его судьбу. У меня тоже теперь четверо. Но я не могу дать им хорошей жизни.
Это сравнение смущает меня. Разница между бедствующим отцом и предпринимателем, который временно отошел от дел, кажется мне значительной. Двое первых детей живут в Испании и неплохо устроены, первая жена вышла замуж. Другим детям тоже нищета не светит. Но Сурен Ашотович непреклонен. К следующему сеансу я прошу его заполнить листок бумаги. На одной стороне листа написано: «все плохо», а на другой – «но…». Пусть делая записи, он осознает, что в жизни есть и кое-что радостное. Но Сурен Ашотович твердо решил отвергнуть всякие «но».
На прошлой неделе ему позвонила женщина, с которой он был когда-то близок. Он ужасно обрадовался. Все-таки старая любовь… Договорились о встрече. Но Сурен на свидание не пошел. Зачем? А вдруг постигнет мужская неудача… Еще и позору не оберешься, ведь я уже не так молод.
- Но может и не постигнет, - говорю я. - Но даже, если по полной программе не получится, все равно, стоит встретиться. Ведь женщина позвонила сама, значит даже воспоминания ей дороги…
Почему в судьбе некоторых людей происходят такие метаморфозы. Жизнь, всем известно, складывается из светлых и черных полос. Но что происходит с теми, у кого первая половина листа исчезает бесследно. Все плохо, плохо… Мрак окутывает каждодневность. Почему в их психике исчезает вера, надежда, оптимизм, которые, собственно, и позволяют людям тянуть жизненную лямку?

Классификация душевных недугов

Тайна мазохизма состоит в том, что он парадоксально соединяет боль и наслаждение. Разве можно получать блаженство от страданий? Оказывается, можно и это сочетание оказывается довольно расхожим. Пирсинг, татуировки и клеймо на лице и теле, разнообразное членовредительство и стиль садомазохизма стал частью модных увлечений, особенно среди молодежи. Американская исследовательница Джей Ливернуа считает, что всех этих явлений четверть века назад не было. Мазохизм в его современных формах - относительно новое и оригинальное явление.
Вряд ли это так. Людей всегда пленяло и подавляло свое и чужое страдание. У мазохизма – древние корни. Слушательница моих курсов Елена Николаевна Морозова как-то задала вопрос: «А разве религия, скажем, христианство не пронизана мазохистским чувством? Не следует ли признать, что все люди, в конечном счете – мазохисты». Суждение во многом верное, но не бесспорное. Действительно, то, что психоанализ считает болезнью, религия много веков расценивала как лечение. Об этом, в частности, пишет американская исследовательница Лин Коуэн в книге «Мазохизм». Не только Эдип, но и другие мифологические персонажи: Дионис, Прометей, Сатурн участвовали в психологическом наполнении идей мазохизма.
Средневековая церковь видела в таинстве «Наказания» часть своей основной функции «исцеления и спасения души». Душа страдала и продолжает страдать «недугом», а значит, – нуждается в «исцелении». Язык Уложения о наказаниях времен раннего христианства – язык медицинский, хотя вызывает скорее духовный, чем биологический резонанс. Исповедники использовали в качестве руководства к действию Уложение о наказаниях («Peninentials»), содержащее список грехов и соответствующих наказаний. Оно получило хождение в Западной Европе в VI-XI вв., потом постепенно такая практика прекратилась. (С 1215 года исповедь для всех христиан стала обязательной не реже одного раза в год). Основной интерес, который вызывает Уложение о наказаниях с точки зрения психологии, заключается в том, что оно в некоторой степени смещало акцент – с внешнего признания греха на внутреннее (то есть грех – это больше состояние «бытия», чем «деяния») и такая интроспекция, начавшись с Исповеди Блаженного Августина, продолжалась и получала поддержку в контексте христианского вероучения. Иначе говоря, грех состоял не только в поступке, но скорее в самом помышлении. Несмотря на довольно грубую классификацию душевных недугов, тем не менее были попытки добраться до корней греха и углубить индивидуальное религиозное переживание.
Наказание рассматривается как «средство исцеления» и «лечения греха». Подобно врачам Древней Греции и Древнего Рима, не видевшим никакого противоречия между наукой и религией, средневековые священники видели в наказании и покаянии души грешников медицинское средство исцеления и спасения души. Наказуемый «считался человеком морально ущербным и душевно нездоровым, и его лечение заключалось в повторяющемся и даже обыденном Наказании, к которому относились как к нравственному исцелению. Его грехи были симптомами болезни, а «лекарством» - усиление наказания как необходимое «средство» для восстановления его морального и духовного здоровья» .
Слово «наказание», как и его синоним – слово «кара» (а также их производные «казнь», «казнить», «карать», «покарать»; в английском языке – «penance», «penalty», «penal», «punishment»), – означает: преследование, расплата, заключение. Фрейд и современная ему психология связывала понятие «мазохизм» с потребностью в наказании. С религиозной точки зрения желание человека быть избитым, исхлестанным кнутом, по существу, выражает его желание получить «наказание». Это желание не принимается легко и не запятнано индивидуальными объяснениями, в чем заключается причина наказания и каково его следствие. Психиатры и психоаналитики оценивают потребность в наказании как симптом индивидуальной патологии. Но это переживание носит, по сути дела, религиозный характер.
Святая Тереза из Авилы писала: «… когда у меня появляется это стремление Ему служить, мне хочется получить наказание, однако я не могут выдержать его (физически). Наказание принесло бы мне огромное облегчение и радость» . Искать наказания с точки зрения религии, в котором есть все – и унижение, и стыд, и, возможно, боль, - значит стремиться к душевному выздоровлению. Это стремление вызвано желанием обрести здоровье (лат. «salus», производное которого является слово «salvation» - спасение). Фактически не удовлетворить потребность человека в «лечении наказанием» имело только один смысл: пусть остается «больным», иначе говоря «морально ущербным». Унижение карой (обвинение, наказание, раскаяние) добавляется к той стороне жизни, которую можно считать «светлой» (радость, наслаждение, восторг, страсть, похвала). Если человек хочет быть целостным, он должен добавить к «радостям жизни» еще и ее теневую сторону. Только так можно стать полноценным человеком, выздороветь, ощутить свою целостность. Желание получить наказание или наказать кого-то самому рассматривалось как средство достичь сексуального удовлетворения или духовного наслаждения. И в том, и в другом случае человек обретал удовольствие.
Средневековые флагелланты (так называли кающихся грешников, которые занимались самобичеванием) могут служить примером крайнего стремления к публичному испытанию боли и удовольствия, порожденных религиозными и мазохистскими чувствованиями. В самом начале XI в. монахи-отшельники в местечке Камальдоли и Фонте Авеллана в Италии применяли самобичевание как средство наказания. Эта практика вошла в обиход монашеской жизни, но вскоре проникла за монастырские стены и стала самым широко применяемым способом наказания среди всех других. Фактически понятие disciplina, которое вначале употреблялось для определения всех видов наказания, назначаемых церковью (сравним с выражением из армейского обихода «дисциплинарное взыскание»), постепенно стало означать «наказание розгами».
Нам трудно представить, какая кровавая страсть руководила этими флагеллантами, какое неистовое желание могло достичь своего воплощения в изувеченной самоистязанием плоти. Нам привычнее более утонченное, не столь явное и внутреннее ощущение удовольствия-боли («И ощутить сиротство как блаженство»). Вот описание переживаний монаха XIV в. вызывает потрясение и вместе с тем завораживает. Этот монах холодной зимней ночью «раздевшись донага, закрылся в своей келье… взял свои розги с острыми шипами и хлестал себя по телу, рукам и ногам, пока из него не полилась кровь, словно из наполненного до краев сосуда. Один из шипов плети был согнут в виде крюка: попадая на тело, этот крюк терзал и разрывал его плоть. Он хлестал себя с такой силой, что разорвал плоть натрое, а все стены были обрызганы кровью. Он стоял весь в крови и смотрел на себя. Этот взгляд был мучительно-ужасным, что во многом внешне напоминал возлюбленного Христа во время Его бичевания. Из жалости к себе он стал горько рыдать. Обнаженный, он пал на колени, обливаясь кровью, и в страшный мороз умолял Бога не обращать внимания на его грехи, отведя от них свой ласковый взор» .
Целые процессии флагеллантов переходили из одного города в другой, в каждом из них пополняя свои ряды новыми самоистязателями. Иногда в количестве нескольких тысяч они приближались к церкви, вставали полукругом перед входом в нее – и начинался организованный обряд ритуального бичевания. Обнаженные по пояс бичующиеся совершали ритуал, исполняя торжественные песнопения и гимны, впадая в полную прострацию покаяния и поднимались, чтобы снова запеть гимн. В конце концов ритуал завершался жестоким самобичеванием всех участников, иногда длившемся несколько часов. По его окончании их изможденные тела были распростерты лицом к земле, полные стыда и восторга были изуродованы так, что мясо висело клочьями, их розги, окрашенные в кроваво-красный цвет, были подняты в экстазе. Эмоциональное напряжение и чудовищное зрелище этой ритуальной масштабной публичной порки никогда не приводило к ее провалу, а наоборот, способствовало пополнению числа новообращенных флагеллантов.
Требования для вхождения в группу флагеллантов были очень конкретными и жестокими: все участники должны был принести клятву в беспрекословном подчинении Мастеру общины, но только на время участия в процессии (договор-контракт мало отличался от современного «мазохистского контракта»). Акцент делался на самоунижении. Его цель заключалась в том, чтобы заслужить прощение, но ритуальные порки имели дополнительное воздействие, возбуждая участников для выполнения своей миссии искупления.
Фрагелланты считали самобичевание коллективным действием, связанным с подражанием Христу, обладающим уникальной эсхатологической ценностью. Масса народа также верила в то, что совершаемое ими коллективное самонаказание должно приблизить эру Царства Христа, отвратив человечество от катастрофы, угрожающей ему полным уничтожением. Таким образом, мазохизм стал не только способом искупления грехов, но и способом выживания. Жестокий, бесхитростный, и, наверное, слишком прямолинейный, с точки зрения нашего современника, все же это был очень эффективный и экзальтированно-возвышенный способ выживания в лживом и страшном мире. И, по всей видимости, этот ритуал радикально изменял мировоззрение многих его участников.
Взгляд на движение флагеллантов как на «явление массового психоза», а на его участников – как на «оппозиционеров», «психопатов» и «маньяков» был бы слишком ограниченным. Простая замена религиозных понятий («добродетель», «Бог», «греховность», «наказание», «искупление») психологизмами («идеалы Сверх-Я», «фигура Отца», «бессознательное чувство вины», «потребность в наказании», по существу, ничего не объяснила. Этот феномен упорно продолжал существовать, отвечая социальным потребностям и потребностям души. В 1349 году папа Климент VI объявил флагеллантов вне закона за распространение самых разных ересей. Но уже на следующий год многие из них понесли наказание в виде бичевания розгами на Высшем Алтаре Святого Петра, которое осуществляли священники, а не мастера их городских и сельских сообществ. В некоторых религиозных уставах самобичевание сохраняется и по сей день; его цель как формы наказания остается неизменной, да и в современной светской жизни его место практически не изменилось.
«Мои знакомые, бывшие монахини, исполняли послушание, в котором практиковалась «порка по пятницам» - индивидуальное самобичевание. Каждую пятницу они хлестали себя розгами по спине, усмиряя свою мятежную душу. Вместе с тем они обе сильно беспокоились – правда, больше на словах, чем на деле, - испытывая «мазохистское» чувство, так они это называли. Наряду с таким чувством и совершенно от него неотделимым было желание соединиться с Христом и понести наказание за отлучение от Него: и то, и другое порождало смутное ощущение удовольствия. Эти ощущения вместе с подсознательным и стыдливым ожиданием пятничной порки привели этих женщин к тому, что они стали считать мазохистским удовольствием наказание, которое назначали сами себе, то есть еще одним грехом, заслуживающим наказания. Подобное тому, что происходило с ними шесть лет назад во время ритуальных публичных процессий, теперь совершалось в уединении в келье, однако предвосхищение и желание этого наказания и подспудное сексуальное желание в значительной мере искажали религиозное переживание этих двух человеческих душ» .

Концепция Крафт-Эббинга

На протяжении многих веков одновременное переживание страданий и удовольствия понимали совершенно не в том контексте, который в более позднее время был связан с психологией, - в контексте мифа, алхимии, романтической любви и религии. И только в 1876 г. Рихард фон Крафт-Эббинг, опубликовав «Psychopathia Sexualis», ввел понятие «мазохизм». Получив определение и оказавшись под рубрикой «Общая патология», этот термин изменился, и мазохизм стал рассматриваться в новом контексте – научной медицинской психологии» .
Немецкий психиатр первым развернуто описал сексуальное извращение, которое он назвал словом, придуманным в связи с фамилией австрийского писателя Леопольда Захер-Мазоха. Мои студенты-острословы шутят: «Как выглядело бы название этой перверсии, если бы автор взял за основу не вторую, а первую часть фамилии?». Здесь упомянуты все обнаружения мазохизма: физическая боль от ударов палкой или плетью, а также моральное унижение – рабское подчинение женщине или мужчине. Крафт-Эббинг обратил также внимание на то, какое значение имеют мазохистские фантазии.
Крафт-Эббинг рассматривал мазохизм как фундаментальный сексуальный феномен, считая сексуальный инстинкт отправной точкой его психологической концепции. Вот его определение мазохизма: «Под мазохизмом я понимаю особое извращение сексуальной жизни, когда подверженный ему индивид в своих сексуальных чувствах и мыслях находится во власти полного и безусловного подчинения воле другого человека противоположного чувства, которого он считает своим хозяином или хозяйкой и который подвергает его унижению и насилию. Эта идея окрашена чувством похоти; мазохист живет в своих фантазиях, создавая подобные ситуации и часто пытаясь их осуществить. Из-за этого сексуального извращения его сексуальный инстинкт часто оказывается менее чувствительным по отношению к природной привлекательности противоположного пола – т.е. у мазохиста фактически теряется способность к нормальной половой жизни, и он превращается в психологического импотента».
Согласно Крафт-Эббингу, отличительной чертой мазохизма является подчинение другому человеку. Он идет еще дальше, утверждая, что мазохизм – это патологическое развитие особых фемининных психических черт, «отличительных признаков»: «страдания, подчинения воле других и силе»; и в конечном счете мазохизм – врожденное половое извращение» и «врожденная аномалия», вызванная «психологической импотенцией» и порождающая ее. Так психиатры пришли к выводу, что «мазохизм» обозначает патологию сексуальности. Именно поэтому исследователи перестали находить смысл в «мазохистском» переживании душевных страданий и слышать его внутреннюю метафорическую речь.
Избегая буквального прочтения метафор Крафт-Эббинга и прислушиваясь к ним, мы можем, подчеркивает Лин Коуэн, мы можем услышать голос психики, т.е. logos («логику», «смысл» и «речь» мазохизма в области психосексуальности («образы сексуальности»)). Мы будем снова и снова с наслаждением и болью возвращаться к понятиям «извращение», «секс», «подчинение», «унижение», «чувство похоти» и «психологическая импотенция», стараясь услышать в них метафорический резонанс, пытаясь углубить их смысл, восстанавливая их многозначное и многомерное образное представление.
«Давайте проникнем сквозь эту медицинскую и научную поверхность к предположениям и стоящим за ними воображаемым фигурам, а затем еще глубже – к идеям Крафт-Эббинга. Исследования, проводимые на поверхности, несут на себе отражения качеств их покровителя – Аполлона: холодное бесстрастие, академичность, просвещенность. Великая работа Крафт-Эббинга блистательна и способна сразить наповал своими меткими и острыми инсайтами, похожими на стрелы, пущенные издалека, с эмоционально безопасной дистанции. В силу того, что аполлоническая установка требовала света, ясности и объективности, она сдвигала мазохизм в темноту, облачив его в саван патологии. Так, неоднозначность мазохизма была признана извращением, а его субъективность стала подлежать объективному рассмотрению .
Крафт-Эббинг, излагая суть мазохизма, эмоционально отчужден – это за пределами нормы: «С уверенностью можно сказать, что мы далеки от содомского идолопоклонства, публичной жизни, законодательной и религиозной практики древней Греции, не говоря уже о поклонении Фаллосу и Приаму, широко распространенном в Афинах и Вавилоне, или от Вакханалий древних римлян…»
В монотеистическом христианском воображении XIX в. «нормальное» проявление сексуальности (как замечает Л. Коуэн, единственное) исключало все чудовищные излишества Приапа, свойственные раннему язычеству. Но спустя всего несколько десятилетий после выхода работы Крафт-Эббинга Фрейд заявил о том, что вытесненный материал неизбежно возникает на поверхности психики. О возвращении к Приапу можно прочитать фактически на каждой странице «Сексуальной психопатологии». Ведь немецкий психиатр пытается классифицировать извращения. Их немало – мазохизм, садизм, онанизм, гомосексуализм, вуайеризм, фетишизм. Получается, что в основе научной классификации Крафт-Эббинга, как и в глубине нашей психики постоянно присутствует Приап – высокий и стройный, с эрегированным фаллосом, вызывая у нас сексуальные чувства, причем самые эксцентричные и причудливые.
Начать изучение мазохизма с сексуального инстинкта – по существу, признать бога Приапа и его могущество. Посвященная мазохизму работа Крафт-Эббинга – это исследование проявлений сексуальности, выходящих на всякие «приличия» и «ограничения» нормы. Здесь царство Приапа, создания столь безобразного, что он был отвергнут собственной матерью – Афродитой. Это пространство изощренного, извращенного, утонченного секса. Образ гигантского фаллоса вызывает, но одновременно и устраняет импотенцию. В трудах Крафт-Эббинга конструктивным образом был Приап с половым органом немыслимого размера и такой степени возбуждения, что этот образ привнес в сексуальную психопатию содержание тени.
Крафт-Эббинг был экспертом в области мазохизма. Австрийский писатель Захер-Мазох оказался лишь иллюстратором. Крафт-Эббинг стремился дать теоретическое определение мазохизма, а Захер-Мазох – создавал только образы. Он пишет: «…на большой картине, написанной маслом… Прекрасная женщина, совершенно обнаженная под накинутым сверху меховым манто, расположилась на кушетке, облокотившись на нее левой рукой. Ее губы тронуты игривой улыбкой, ее густые полосы стянуты в греческий узел и покрыты белоснежной пудрой. Ее правая рука играет хлыстом, тогда как левая рука бесстрастно покоится на лежащем у ее ног мужчине, похожем на преданного раба, на верного пса. Хорошо очерченная поза прекрасно сложенного мужчины говорит о его безропотной меланхолии и беспомощной страсти; он смотрит на женщину фанатичным горящим взглядом мученика».
Комментируя этот отрывок, Лин Коуэн показывает, что «изображается» здесь как в живописи. Обнаженная женщина в мехах полулежит на кушетке с хлыстом в руке: «мазохизм» пробуждается не в стереотипном образе садиста, а в виде соблазнительной, властной богини. «Мазохист» принимает образ распростертого почитателя и смиренного раба, полностью увлеченного и поглощенного этим воплощением величия, сходным с олимпийским, когда «беспомощная страсть» еще не превратилась ни в «психическую импотенцию», ни в меланхолическую приверженность сексуальному «подчинению».
Выразив определенную симпатию к мазохизму, Крафт-Эббинг опередил свое время. Что касается Крафт-Эббинга, греческого язычника, тот он отстал от времени. Австрийский писатель не мог примириться с тощей и бескровной викторианской моралью, со строгим высоким стилем, который господствовал в Северной Европе. Его Венера, богиня любви, живущая в теплой эротической атмосфере юга, говорит, обращаясь к главному герою: «…вы лелеете тайную, чисто языческую страсть к жизни. Вы – современные люди, дети рассудка, вы не можете начать ценить любовь как чистое блаженство и божественную безмятежность; такая любовь для таких людей, как вы, по существу становится несчастьем, ибо, пытаясь стать естественными, вы становитесь вульгарными. Природа – ваш враг. Улыбчивых греческих богов вы превратили в чудовищ, а меня – в порождение зла. Вы можете предать меня анафеме, проклясть меня или принести в жертву на своем алтаре, как безумных вакханок, но если кто-то из вас рискнет поцеловать меня в мои темно-красные губы, ему придется, посыпав голову пеплом и надев рубище, стать отшельником и босиком отправиться в Рим, и там замаливать свой грех, пока он не освободится от проклятья и снова не увидит зеленые ростки жизни, тогда как вокруг меня вечно цветут розы, фиалки и мирты. Оставайтесь в своих северных туманах и христианской бесчувственности и оставляйте свой языческий мир, чтобы оказаться погребенными под лавой и камнями. Не откапывайте нас; не для вас строилась Помпея, не для вас построены и наши виллы, наши бани и наши храмы. Боги вам не нужны – в вашем климате они замерзнут насмерть».
Крафт-Эббинг страдал от того, что его произведение истолковано неправильно. Его самого определили как извращенца. Возгласы плоти его современники осудили как сексуальное отклонение.

З. Фрейд о мазохизме

Утверждение, что мазохизм – это состояние сексуального возбуждения, в котором удовлетворение может быть достигнуто только после наказания, практически стало догмой в психоаналитической литературе. Фрейд считал, что в основе этого феномена лежит «бессознательное чувство вины», вызывающее «потребность в наказании некоей родительской властью», сексуализация морали и регрессия, обращенная от морали к Эдипову комплексу. Мазохизм порождает «соблазн «греховных действий», которые впоследствии должны быть искуплены упреками садистской совести… или наказаны великой родительской волей Рока». Короче говоря, садистскому Сверх-Я либо нужно заплатить, либо его нужно подкупить; платой является наказание, вознаграждением – удовлетворение.
В работе «Ребёнка бьют», написанной в 1919 г., Фрейд определил Эдипов комплекс как структурную основу и отправную точку развития мазохизма. По его мнению, мазохизм зарождается на домазохистской стадии инфантильной сексуальности, когда должно подавляться желание инцеста с выбранным объектом (отцом или матерью). В этот момент возникает чувство вины; природа его неизвестна, однако оно связано с кровосмесительными влечениями и обусловлено постоянным наличием этих желаний в бессознательном. Затем родительская фигура из источника любви превращается в исполнителя наказания и входит в фантазии об избиении, шлепаньи и т.п. Но вина – не единственное психологическое содержание мазохизма. Фрейд говорит и о символических образах импульса любви. Фантазия об избиении возникает при столкновении чувства вины и сексуального влечения. «Это не только наказание за запрещенную генитальную связь, но и ее регрессивная подмена».
Но в сексуальной жизни вознаграждение не должно быть ограничено моментом оргазма. Оно начинается с наказания, сексуально возбуждающего и половые органы, и фантазию. Независимо от того, включает ли оно или нет физическую боль, столь желанное для мазохиста наказание само по себе вызывает у него наслаждение. Наказание в сочетании с удовлетворением доставляет удовольствие – унижение. Приступ мазохизма может быть похож на психический оргазм, насильственную, полную экстаза потерю контроля.
Как правило, мазохистское наслаждение длится дольше: минуты, часы и даже дни. В течение всего этого времени мы не отвергаем боль; по существу, мы почти что хотим продолжать оставаться в ее объятиях, даже если не можем ее выдержать. Тогда мазохизм становится центром и смыслом жизни – то есть «ядерным комплексом», - можно сказать, что приступ мазохизма распространяется на всю жизнь.

К. Хорни о мазохизме

Американская исследовательница уделила достаточное внимание так называемому «моральному мазохизму». Так в психоанализе называется стремление «Я» навлекать на себя неудачи или несчастные случаи, бичевать себя упреками ради примирения со своим «Сверх-Я». Фрейд считал, что в конечном счете «моральный мазохизм» также является сексуальным феноменом. Он полагал, что потребность в наказании, которая служит смягчению страха перед моральными запретами, в то же время является видоизмененным сексуальным мазохистским преклонением «Я» перед «Сверх-Я».
Хорни предлагает по сути дела иную трактовку мазохизма как характера. Такой человек чувствует, что ничего не может сделать самостоятельно, и ожидает получить все от партнера: любовь, успех, заботу, защиту. Его причины цепляться за других, по Хорни, столь значительны, что он не понимает, в какой мере другой человек может оказаться подходящим для исполнения его ожиданий. Он не хочет осознать границы, которые подразумеваются в определенных взаимоотношениях. Поэтому мазохист ненасытно впитывает любые знаки привязанности или интереса. Обычно у него такое же отношение и к судьбе в целом: он чувствует себя беспомощной игрушкой в руках судьбы или считает себя обреченным и не может даже предоставить себе хоть какую-то возможность взять судьбу в свои руки.
Хорни считала, что базальные мазохистские наклонности вырастают на той же почве, что и нарциссические и перфекционистские. Иначе говоря, в результате сочетания неблагоприятных воздействий деформируется спонтанное утверждение ребенком своей личной инициативы, чувств, желаний, мнений, и он воспринимает мир вокруг себя как потенциально враждебный. В таких неблагоприятных условиях, по мнению Хорни, он должен изыскивать возможность благополучно справиться с жизненными трудностями. Вследствие этого развиваются невротические наклонности. Самовозвеличивание является одной из таких наклонностей, а чрезмерное подчинение общепринятым стандартам – с другой.
При неврозах мир воспринимается как более или менее ненадежный, холодный, завистливый, мстительный. Индивид чувствует себя беспомощным и зависимым от такого потенциально враждебного мира, а мазохистский способ справиться с такой ситуацией – отдать себя на милость другого. Полностью подчинив свою индивидуальность, сливаясь с партнером, человек мазохистского типа добивается определенного успокоения. Та разновидность безопасности, которая может быть достигнута посредством самоуничижения, - это незаметность. Возникающее в результате этого отношение к жизни, по словам Хорни, напоминает чувство безбилетного пассажира, которому нужно каким-то образом не обратить на себя внимания и не быть высаженным.
Невротик по большей части не сознает своей тенденции к неприметности. Как правило, он ощущает лишь результаты. Невротик неизменно презирает себя за слабость. Здесь обнаруживается явное отличие от паттерна беспомощности и зависимости, который обусловлен культурой. Например, девушка викторианской эпохи могла быть вполне удовлетворена своей зависимостью, поскольку зависимость не уменьшала ее счастья и не подрывала ее уверенность в себе. Напротив, слабость и беспомощность считались желанными женскими качествами. Для мазохиста же, по мнению Хорни, нет такого культурного образца, который придал бы престиж такому положению. К тому же невротик отнюдь не стремится к беспомощности, хотя она и дает ему ценное стратегическое средство для достижения всего, что он желает, а не только скромности и зависимости. Даже их невротик хочет обрести лишь для чувства безопасности, которое таким образом получает. Как эта опасность, так и то неодобрение, с которым другие воспринимают его слабость делают ее презренной в глазах невротика.
Важно указать еще на одну черту мазохистского характера, о которой говорит Хорни. Враждебность такого человека не является только защитной. Она часто носит садистский характер. Человек получает удовлетворение от своей власти делать других беспомощными или заставлять страдать. Садистский импульс проистекает из мстительности слабого и притесняемого индивида, раба, который жаждет почувствовать, что он тоже может заставить других людей исполнять свои желания, склониться под гнетом той боли, которую он им причиняет. Мазохист слаб, унижен и угнетен или считает себя таковым и в глубине души возлагает на других ответственность за свои страдания.

К.Г. Юнг о мазохизме

Мазохизм можно рассматривать как одно из проявлений того, что К.Г. Юнг называл «религиозным инстинктом». Душа раскрывает свое религиозное устремление в неисчислимом множестве образов и идей, таинственных и непостижимых, часто обладающих непреодолимой силой, полных смертельного страха и трепета, страшных и зачаровывающих. Мазохистские переживания зачастую обладают разными оттенками этих качеств. Полное соблазна, пленяющее очарование нумена – в той мере мазохистское переживание, в какой оно является религиозным переживанием.
Многое в литургии католического христианства, сакральных ритуалах и теологии построено на осознании – если не на признании – психологического (или религиозного) «мазохизма». В ее основном образе распятия мы сталкиваемся с парадоксом патологии искупления и искупления через «pathos». Подражание Христу – это призыв не к наказанию, а к страданию. Оно проявляется в особенных символических позах: коленопреклонении, молитвенном сложении рук, в согнутой спине под тяжестью креста во время распятия; в распростертом пригвожденном теле, подвергнутом смерти и искуплению. Оно позволяем нам увидеть реальное действие мортификации через постепенное осознание, затем – через покаяние, исповедь и наказание.
Ключевыми глаголами к существительному «страдание» являются следующие: «выдерживать», «испытывать», «переживать», «переносить» и «выносить» (последние два часто употребляются в смысле «нести ношу или бремя»). Далеко не все страдания относятся к индивидуальному Я. Зачастую глубочайшие страдания приходят не потому, что человек несет наказание, а потому что он несет гнозис, постоянное бремя собственной истины и своей способности причинять всевозможное зло и совершать разрушения.
Действительно, в жизни человека существует немало возможностей для страданий. Никто не испытывает потребности в боли. В какой-то степени гнозис – это глубинное страдание беспомощности, бессилия и ограниченности, в частности, в осознании того, что даже самое лучшее подражание Христу остается только подражанием. Сад Эдема сотворил Бог, но чтобы прийти в Гефсиманию, приходится прикладывать огромные индивидуальные усилия.
Мы можем увидеть страдающего, экстатического флагелланта, скрытого в современном мазохисте, а за мазохистическими феноменами мы можем распознать некоторые отличительные черты фундаментальных христианских концепций (страдания, раскаяния, искупления, жертвоприношения). Разумеется, мазохизм становится патологическим явлением, если устраняется его глубинная опора. 
Мы могли бы вообразить, что вышли за пределы поклонения древним греческим Богам и что «всех этих призрачных богов мы оставили далеко позади. Однако мы оставили позади лишь вербальные призраки, а не психические явления, послужившие причиной рождения богов. Мы по-прежнему находимся во власти автономных элементов содержания нашей психики, словно они воплощают в себе олимпийских богов. Сегодня они называются фобиями, навязчивыми состояниями и т.д., словом – невротическими симптомами. Боги оказались болезнями; теперь Зевс правит не Олимпом, а солнечным сплетением, создавая чрезвычайно интересные случаи для исследования в медицинских кабинетах… Здесь дело не только в безразличии, как это назвать: «манией» или «богом». Служить мании омерзительно и недостойно, но служение богу наполнено смыслом; оно обнадеживает, ибо является актом подчинения в высшей, незримой и духовной сущности… Если не признавать бога, развивается эгомания, которая, в свою очередь, порождает болезнь».
Если мазохизм проявляется в чистом виде, он является патологическим. Без присущего ему чувства поклонения и подчинения, без признания живущего в нем бога мазохизм теряет связь с душой, а вместе со связью – и смысл. Не осознавая глубинных мотивов и потребностей души, мы видим только грех в неосознаваемом садомазохистском сексе. Религиозные страдания имеют сходство с извращением; раскаяние – с чрезмерным и бесполезным чувством вины (другая форма эгоцентризма); искупление – с односторонним морализаторством (путь отрицания подлинного страдания и парадоксальности); распятие – с мученичеством (Я в фантазии героизма, подвергающегося преследованиям); а жертвоприношение – с самоистязанием, с причинением физической боли и кровавыми усилиями (в прямом смысле слова), направленными на собственное искупление (идолопоклоннический способ наделения Я божественной силой).
Страдание, раскаяние, искупление и жертвоприношение (независимо от того, соответствуют ли они или нет христианской религиозной практике) являются фундаментальными психологическими переживаниями. Они могут быть унизительными для Я, но при этом полны столь необходимого душе глубокого значения и смысла, а иногда еще и крайнего наслаждения. С помощью этих переживаний можно достичь смирения и исцеления. В христианской доктрине мазохизм связан со скрытыми устремлениями к подвижническому унижению. Образ распятия пронзает нас парадоксом искупительного мучения. Но при традиционной интерпретации он уносит нас очень далеко и тогда перестает быть точным образом мазохизма. По существу, ортодоксальное христианство требует заменить психологию Страстной Пятницы теологией Пасхи. Мазохизм в большей степени связан со смертью, чем с воскресением, с искуплением в унижении и умерщвлении, а не с тем, что происходит потом.

Трансперсональный подход

Трансперсоналисты выдвигают иную версию генезиса мазохизма. Этот феномен, по их мнению, закладывается еще в утробе матери. По мнению С. Грофа, одного из основателей интегральной психологии, развитие ребенка в чреве матери связано с четырьмя перинатальными матрицами. Перинатальные переживания включают в себя примитивные эмоции и ощущения, такие, как тревога, биологическая ярость, физическая боль и удушье, тесно связанные с процессом рождения. Переживания, связанные с созреванием эмбриона и рождением Гроф классифицирует как четыре паттерна, называемые матрицами.
С нашей темой связаны переживания, которые испытывает эмбрион на третьей стадии, то есть когда начинается рождение. По мере того как сила переживаний, связанных с этой матрицей, эмоции и ощущения, бывшие изначально противоположными (например, боль и удовольствие), начинают сливаться. В конечном счете они могут слиться в единое недифференцированное состояние сознания, содержащее всевозможные измерения человеческих переживаний. Мучительные страдания и изысканные удовольствия становятся одним и тем же. Обжигающий жар ощущается как леденящий холод. Жестокая агрессия и страстная любовь соединяются воедино, агония смерти оказывается экстазом рождения. Когда страдание достигает своего апогея, оно преобразуется в дикий экстатический восторг, который можно назвать «вулканическим экстазом».
Эта форма экстаза может переживаться при родах, катастрофах или в ритуалах, использующий мучительные процедуры, такие, как практика флагеллантов или танец Солнца у американских индейцев, в которых человек добровольно подвергается сильной физической боли в течение продолжительного времени. Определенный уровень вулканического экстаза может достигаться в церемониях аборигенов, куда включаются танцы и громкая возбуждающая музыка.
Эротический аспект этой матрицы переживается как наступление сексуального оргазма. Так, возникает эмоциональная близость смерти и сексуальности. Именно здесь, на этой стадии, особенно ощутима та парадоксальная связь сексуальности и ощущения смерти, боли и страдания, которая формирует, по мнению трансперсоналистов, мазохистский характер.
Особенно богаты и разнообразны мифологические и духовные аспекты этой матрицы. Наряду с видениями сцен вакханалий возникают образы мужских и женских божеств, связанные с сексуальностью и деторождением. Интересно, что на соответствующей стадии родов многие матери ощущают, что их гениталии охвачены огнем.
Итак, можно назвать различные толкования феномена мазохизма. Они проливают свет на двойственность человеческих чувств. Трансперсональный опыт позволяет предположить, что именно так можно объяснить парадоксальность мазохистского опыта. Внешне он воспринимается как абсурдный: невозможно получить наслаждение от боли. Но в свете психоаналитического подхода раскрывает возможность такого соединения. Вместе с тем, мазохизм остается антропологической тайной. Раскрыть эту загадку возможно означает постичь человеческую природу.