В России с трепетным чувством смотрят на то, что происходит в философской жизни Германии, какие веяния исходят с берегов Шпрее, Рейна и Одера? При том, что в самой Германии все больше и больше философов смотрят за океан, осваивают аналитическую традицию, представители которой занимают кафедры философии. 
В перечне философских дисциплин ХХ века произошло пополнение, наряду с легитимными: философия науки и техники, философия культуры, философия искусства, философия математики, философия фотографии, медиафилософия и др., — с выходом основательного восьмисотстраничного труда профессора из немецкого г. Грайфсвальд Вернера Штегмайера появилась еще одна: «философия ориентирования». Надо ли говорить насколько важны поиск новых ценностей и процессов переориентирования в современных условиях? Исходным толчком для многолетнего труда автора стала ситуация 90-х годов ХХ века: объединение Германии, падение коммунистической системы, создание общего европейского пространства. Интересно то, как решает эту задачу известный специалист по Ницше (он редактор ведущего органа ницшеведения — «Ницше-штудиен») и успешный педагог, к которому едут со всего мира студенты и докторанты. Философия ориентирования, вбирая проблематику, прежде составлявшую прерогативу практической философии, культурологии, политологии и теории коммуникаций, исследует воздействия результатов высоких технологий, науки и техники, темпов нашей жизни на человека, вынужденного по-новому ориентироваться в современных условиях. Собственно говоря, новая философская дисциплина, предлагаемая проф. В. Штегмайером, является ответом практической философии и критической рефлексии на вызов времени. 
Признав дисциплину «философия ориентирования», нам не избежать вопроса: что делает ту или иную дисциплину философской? Как возникают легитимная философия чего-то, как например, философия науки, философия тела, философия культуры, философия политики? Спросим себя, что это за феномен, философия чего-то? Здесь обращает на себя внимание, что вплоть до ХVII века философия понималось как учение о первосущем, как наука о сущем как таковом, как наука наук. Суть же нового понимания в том, что философия утрачивает претензию на всеобщность — «брать мир как целое», — ради прагматической функции, культивируемой в эпоху модерна. Фрэнсис Бэкон был первым, кто использовал формулу philosiphy of x, которая вскоре стала нормативной. Выделив три сферы «devine philosophy», «natural philosophy» и «human philosophy» (философию божественную, естественную и человека) , Бэкон, тем самым, мыслил философию как науку, способную удовлетворить потребности людей и улучшить их жизнь — результат иллюзии, порожденной в начале эпохи «бурного развития науки и техники». В том числе избавиться от проклятья при изгнании из рая: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой, доколе не возвратишься в землю» (Бытие 2,19). Именно «Великое восстановление наук» должно было избавить человека от тяжелого физического труда. Найденная Бэконом формула philosiphy of x стала прообразом того, что весьма недвусмысленно заявило о себе в названии книг, вышедших вскоре: (Ure A.) Юэ A. «Философия мануфактуры» (1835), (Ticknor C.) Тикнор C. «Философия здравого смысла» (1841), (Matthews B.) Маттеус Б. «Философия короткого рассказа» (1836), (Still A.T.) Стилл A.T. «Философия гомеопатии» (1899) и др. В этот же ряд можно поставить и книгу Э. Гуссерля «Философия арифметики» (1891). Некоторые из перечисленных философий являются таковыми только в переносном смысле. 
«Философия ориентирования» претендует быть философией в прямом смысле, поскольку включает эволюцию понятия в истории философии, анализ истоков ориентирования (автор дает нам хороший урок того, как можно читать философские тексты и как можно в них ориентироваться), всесторонний охват тем от футбола до ориентирования к смерти, а также практические и наглядные примеры из повседневной жизни. Статус философской науки подтвержден следующими исходными утверждениями, вступающими в прямую полемику с Аристотелем, согласно которому» «Все люди от природы стремятся к знанию», по Штегмайеру же: «от природы», то есть прежде познания и действия человек ориентируется: «Ориентирование, как питание и дыхание, — элементарная, необходимая и непрекращающаяся жизненная потребность. Она становится заметной, также как потребность в пище при отсутствии ее, потребность в дыхании при отсутствии воздуха, при ее нехватке. Обычно же человек достаточно ориентирован, имеет ориентиры, потребность же возникает, когда ориентации нет. Возникает беспокойство, если в ситуации не ориентируешься, которое нарастает до страха и отчаяния, «совершенно растерялся» в любом случае, при ориентировании ищут не чего-то определенного, а стараются в том, что предзадано, установить прочные взаимосвязи. Взаимосвязи, которые позволяют что-то дальше начинать, предпринимать» (с. 2). Его положение спорит также с открытием «закона развития человеческой истории» К. Маркса: «Люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т.д.». В идущем далее ряде, видимо будет способность ориентироваться. Вспомним также, что «человеку от природы присуща способность распознавать и отличать духовное, а также склонность принимать дух и включать его в свою жизнь. Из этой способности и из этого тяготения исходили все великие воспитатели человечества; на них они строили, к ним они взывали, их старались оживить и укрепить» (И.А. Ильин), «Человеку от природы свойственно любопытство» (Ортега-И-Гассет). Все это так, но, прежде всего, согласно основам философии ориентирования, — человек должен ориентироваться, а уж удивляться и распознавать духовное. Научить правильно делать это — есть задача философии ориентирования. Согласно Штегмайеру, самая простая способность — способность ориентироваться — оказалась сегодня предметом философского сомнения. При этом Штегмайер замечает, что в качестве философского понятия «ориентирование» отсутствует в весьма авторитетном источнике: «Историческом словаре философии»; потребности ориентирования нет и среди основных «потребностей» человека, которые перечисляет, например, авторитетный антрополог Бронислав Малиновский. 
С настоящей самоотдачей, суммируя весь концептуальный аппарат философии ХХ века, автор рассматривает все возможные аспекты и приложения процесса ориентирования. Особенность рецензируемой книги в том, что она доступна и не философу, поскольку сложные философские проблемы и предлагаемые концепты автор демонстрирует простыми примерами из повседневной жизни. К достоинствам книги нужно отнести так же ясный и точный язык автора, учитывающего все нюансы и использующего достоинства немецкого языка, а также подробные экскурсы в латинский и греческий, помогающий автору аргументировать свою мысль и установить связь с традиционными понятиями античной философии.
Видимо такой стиль философии востребован в эпоху высокой специализации; он же позволяет поднять авторитет философской работы: общезначимость повседневного опыта помноженная на тотальный охват всех сфер жизни. Вслед за своим учителем, Йозефом Симоном, специалистом по философии знака, исходный тезис которого: «все есть знак», Штегмайер утверждает, — «все есть ориентирование» («Оно (ориентирование) находится в начале всего, но само безначально. Оно как ориентирование является всегда новым ориентированием или всегда переориентированием» (с. XVII). «Поскольку ориентирование предстоит всем попыткам определения, оно первоначально, первоначало или по-гречески архэ, по-латыни, первопринцип, который философия ищет с самого своего зарождения» (с. 5).
Традиционно ориентирование, как и, например, адаптация, — способность, наиболее удаленная от разума, от рацио. Именно она становится рационализируемой. Двигаясь в этом направлении, человек «обретает» свое бессознательное (психоанализ), иррациональные порывы своего тела (философская антропология, современная феноменология, вплоть до философии танца, философии тела и др.) и, наконец, «обретает» интуитивную способность ориентироваться. 
Исходный пункт философии ориентирования в том, что человек нуждается в точках опоры, в ориентирах, находит и при необходимости меняет их (книга начинается словами: «Человек не ищет, а сначала находит»). Как и откуда, на каких основания человек находит свои ориентиры, — как раз и подвергает анализу автор. «Что такое ориентирование вообще, как оно структурировано и как оно функционирует. Речь идет о простом факте, что во всем, что человек делает, думает и говорит, в повседневности или в науке и философии, он должен быть уже ориентирован — даже тогда, когда он перенимает ориентации других» (с. XVI). 
Одно из опорных понятий для автора — plausibel, что значит понятный, правдоподобный, убедительный. «То, что непосредственно и предварительно представляется достоверным, то вызывает одобрение. Слово «plausibel» происходит от латинского «plaudere», аплодировать, хлопать в ладоши, ногами, спонтанно и все вместе: правдоподобно то, с чем спонтанно соглашаются, не аргументируя и не задавая вопросы. Есть такие положения, о которых не нужно сначала договариваться или обосновывать, они правдоподобны или убедительны. Одним словом те, что само собой подразумеваются. Всякое ориентирование полагается на то, что для него правдоподобно или самоочевидно» (с. 15). В ориентировании, по Штегмайеру, важна не столько аргументация, сколько правдоподобность, убедительность. Но, как известно из психологии, из теории коммуникации, чаще всего убедительны не вербальные высказывания, а визуальные образы, транслируемые массмедиа. Остро стоит вопрос как можно ориентироваться среди огромного нагромождения дигитальных образов? Какова специфика ориентирования в системе образов?
Понятие ориентирования становится важным в физическом контексте асимметрии мира, неравноправия левой и правой ориентации. Автор книги делает обширные экскурсы в физику и математику, в частности привлекая известного специалиста по теории множеств, Феликса Хаусдорфа, работы которого лежат в основе современного представления о фракталах. Однако внимание философа привлекает эссе математика Хаусдорфа, написанное под псевдонимом Поль Монгре и посвященное Ницше, название которого говорит за себя: «Sant’Ilario. Хаос в космическом отборе» (с. 120).
Ориентирование как способность, которая, само собой разумеется, естественна, сама используется для определения других понятий, то есть выступает фундаментальным понятием, на протяжении тысячелетий философской критики ускользало от анализа, можно сказать, что оно «последняя естественность, которая еще осталась… ведь если ориентирование стоит в начале всего и само безначально, то оказываешься перед вопросами столь фундаментальными, что самые принципиальные философские вопросы ставятся по-новому». Впервые на это решается Кант в своей работе 1786 г. «Что значит ориентироваться в мышлении?». Кант реагирует на текст Моисея Мендельсона, у которого ориентирование позволяет выбирать между «общечеловеческим пониманием» и «спекулятивным разумом» в каждой конкретной ситуации. Кант же исходит из того, что разум постоянно нуждается в точке опоры, из которой он может каждый раз заново устанавливать отношения с не-разумом, с непрестанно изменяющимся миром. Но эта точка опоры — тело, с которым связан человеческий разум и которое принадлежит эмпирическому миру. Кант, согласно Штегмайеру, вводит понятие ориентирования как «дополнение понятию разума», поскольку разум в своей связи с миром «недостаточен», он имеет «потребность», которая ограничивает его претензии чувственным горизонтом, последний же предоставляет разуму его актуальную точку опоры или позицию в мире. 
По Штегмайеру, в философии ХХ века Хайдеггер, Витгенштейн и Луман начали мыслить ориентирование до разума. Однако в философии ориентирования Штегмайера исходная точка совпадает с конечной (все стремится к покою самодостаточного привычного существования), цель является зеркальным отражением исходной точки движения (поистине ориентирующийся хочет повсюду быть дома). Ориентирующийся ищет не встречи с иным, неизвестным, но с экзотическим, то есть укладывающемся в горизонт ожиданий. При этом к привычным схемам противопоставления (субъект – объект) добавляется противопоставление своего – чужого, Запада – Востока. Ориентирующийся исходит из центра (Standpunkt), каковым подразумевается центральная Европа. Из центра можно попасть на любую точку окружности. Для этого не нужен экстаз — как выход в сферу неизвестного и невозможного. Уже Древние греки использовали слово экстаз или "исступление", чтобы описать состояние, в котором человек терял свою волю и сознание, полностью отдаваясь на милость своему демону или богу, который с этого момента управлял им, делая его или ее безумным. В пространстве-времени экстаза требуется не столько ориентирование, сколько «драматизация существования вообще» . Именно экстаз, по мысли Батая, составляет суть «внутреннего опыта» и он же — единственный путь, ведущий к трансцендентному. Поэтому в экстазе, человек выходит за границы своего я, раскрывается смысл существования человека в мире и смысл бытия самого мира. Ведь экстаз это такое состояние, в котором человек не только выходит из себя в бесконечность, но достигает пределов своих возможностей, в которых ему приоткрываются тайны собственного существования, его дорефлексивного или, по словам Мориса Мерло-Понти, дообъективного бытия. Но это и не уход в беспредельное; скорее касание его, преступление границ разума и в тоже время останавка перед всепоглащающим безумием беспредельного.
Фигуру ли самоиронии, а иначе трудно ее прочитать, представляет мысль автора: «Ориентирование как выполненная работа означает правильно найденное место в ситуации, которое дает возможность действия и овладения ситуацией, — ориентирование всегда есть индивидуальная способность, и каждый в меру своей способности до некоторых ситуаций дорос, а до других не дорос» (с. 5). Но представить себе, что ситуация владеет человеком, что он «выходит из себя», растворяясь в мире, трансцендентном, сакральном — философия ориентирования не может. То есть человек может дорасти до ориентирования, но остановится перед экстазом (чему косвенное свидетельство — отсутствие понятия экстаз и боль в обширнейшем 66 страничном регистре используемых понятий). 
Ориентируясь, «мы являемся лишь частью себя самих» , мы остаемся частью самих себя, и именно эта часть тотально заполняет собой горизонт представлений. Говоря иначе, часть, закрывает возможность стать другими, поскольку ориентирующийся всегда в круге привычных понятий, представлений, ощущений. На основе своего мифа, он демифилогизирует чужой. Для точек обзора и наблюдения во всем мире существуют стандарты проживания (вернувшись домой, такой турист помнит не звезды чужого неба над головой, но количество их в отеле, где он проживал). Логика экзотики — прогрессия в получении острых ощущений… из безопасного места в автомобиле на сафари в окружении диких животных, туристического автобуса, иллюминатора. Но, как констатировал Эдвард Саид, несмотря на то, что «для художников вроде Нерваля или Сегалена слово «Восток» чудесным и поразительным образом было связано с экзотикой, блеском, тайной и обещанием», сегодня «Восток — это уже не собрание диковин, не враг и не экзотика; это политическая реальность огромной значимости» . Поэтому европоцентристские, а по сути колониальные (вспомним Юнгера, который писал: «В тот момент, когда город, подобный Мекке, становится доступен фотографированию, он включается в колониальную область» ), стратегии уже не работают. Нужно не столько ориентироваться, сколько вести диалог, понимать и (таковы условия подлинного диалога) принимать чужую культуру, образ жизни, точку зрения. В том числе и в отношении своего Другого, необходимо взаимодействие, акция и движение навстречу. То, что в первую очередь вызывает сомнение в этой философии, это Standpunkt (опорный пункт, исходная позиция), понятое как «слепое пятно». Мы не смотрим вовнутрь, исследуя сознание, намерения и интенции (полемизируя с феноменологам, пишет Штегмайер), мы просто ориентируемся. 
Как Кант, установивший границы разума из самого разума, Штегмайер пишет критическую философию ориентирования: «поскольку нет никакой точки опоры вне ориентирования и чтобы спросить, что значит ориентироваться, нужно уже быть ориентированным», рассматривать философию как ориентирование поверх ориентирования (метаориентирование): «Ориентирование — это целое, которое может оперировать только как целое, оно «извне» несхватываемо, но «безгранично анализируемо и дифференцируемо» внутри (с. XIX).
Прояснению подлежат, так ставит свои задачи Штегмайер: условия возможности ориентирования; условия ориентирования на другие ориентации в коммуникации и во взаимодействии; условия ориентирования в особых системах ориентации, как экономика, политика, массмедиа и пр.; условия морального ориентирования; условия ориентирования в мире глобализированной коммуникации; условия метафизики, отказа от ориентирования в ориентировании; и, наконец, значение смерти для ориентирования. Все это детально излагается в 19 главах книги. Кроме того, вначале он совершает предориентирование к условиям возможности философии ориентирования, рассматривает происхождение ориентирования у животных, растений и частиц и предысторию философского понятия ориентирования. 
Скорость принятия решений в современной ситуации по-новому артикулирует старые моральные вопросы. Ведь согласно философии ориентирования в ситуации нужно ориентироваться, что значит, принимать решение, решаться. Понятие «решения» — одно из важнейших понятий. Оно тесно связано с темой поступка (М. Бахтин), а в немецкой традиции с дискурсом решительности, решающего мгновения, который разрабатывался в работах Карла Шмита и Эрнста Юнгера. Если отвлечься от идеологического контекста их времени, то диалог с философией ориентирования был бы продуктивен.
Главная особенность ориентирования в том, что оно самодостаточно в исходной точке, в точке рефлексии и точке начала пути, но, тем не менее в качестве зеркала нуждается в другом: «оно исходит из себя и одновременно относится к другому. Его отнесенность к чужому возможна только благодаря его отнесенности к себе, а самоотнесенность нужна только для его отнесенности к чужому» (с. XVII). Поэтому потенциал его раскрывается не в восприятии другого, не радикальное расширение своего опыта, но в самоудостоверении истинности исходных принципов, на основании которых происходит ориентирование в мире. В таком случае можно ли рассматривать философию ориентирования как попытку преодоления проекта постструктурализма? Видимо интенция автора (осознанно или нет) направлена на решение этой задачи. Известно, что в постструктурализме цели равнозначны, взаимозаменяемы, взаимообратимы. Философия же ориентирования напротив предполагает (предлагает, делает) в конкретной ситуации однозначный выбор, прежде всего выбор моральной позиции, позиции ответственности. К этому тесно примыкает вопрос, как можно ориентироваться — и можно ли? — в ситуации сильной боли, шока, смертельной опасности? Ведь их невозможно отменить, в их перспективе невозможно жить, свободно выбирать. Или же, в теоретическом плане, нам остается, подобно Декарту, говорить о боли как о «смутном модусе мышления». В этих ситуациях обостряется проблема внутреннего ориентирования. Но можно ли применить философию ориентирования, которая всегда принимает во внимание Другого, к ситуации самопонимания? На этот вопрос, к сожалению, нет ответа в книге.
Целый ряд привычных областей знания приобретает совершенно новое измерение, когда к ним применяют методологический инструментарий философии ориентирования. Так в главе 17, посвященной ориентированию в глобализированном мире, которое осуществляется, согласно автору через стандартизацию, раскрывается смысл шутки, остроумно размещенной им на обложке книги: «Сегодня даже почтовый голубь не может без навигатора найти дорогу домой» (но мы знаем, что это не так. Знает это и автор). Сегодня человек в своем ориентировании связан мировыми стандартами: начиная с появления глобуса, благодаря которому весь мир стал сначала обозрим, позже благодаря технике доступен, далее поделен на зоны, что с конца 19 века однозначно определило ориентацию в пространстве, ориентация во времени также однозначно задана, начиная с 1970, когда было введено «универсальное время», отсчитываемое колебаниями атомов цезия. Появление массмедиа, спутниковой связи, позволило человеку быть в курсе любых событий на земном шаре. В такой ситуации самым трудным, как ни странно, оказывается ориентирование на местности, ориентирование в локальных масштабах, когда о здоровье своего соседа знаешь меньше, чем о катаклизмах в Индонезии. Трудно не согласится с ироничным тезисом книги, ограничивающим «всеобщий и необходимый характер» ориентирования: «Каким трудным может быть ориентирование на местности, таким же легким оказывается возможность сориентироваться, сидя на своем месте, из своего места по глобусу и благодаря глобусу сориентироваться в целом» (с. 627). Пререфразировав слова польского писателя Станислава Леца «окно в мир можно закрыть газетой», согласно философии ориентирования можно сказать: «туристским путеводителем». 
Примерами стандартизации для автора становятся: стандартизированные знаки ориентирования (пиктограммы, стандартные иконки компьютера), стандартизированный язык ориентации (английский), стандартизированная техника ориентации (GPS), стандартизированная техника коммуникации (мобильный телефон и Интернет), и, наконец, стандартизированные сюрпризы (футбол). «Основа популярности футбола в том, что он восхищает особо привлекательными достижениями в ориентировании, которые иного рода, чем мир жизненного ориентирования, более четко дифференцированы. В футболе сплетаются спортивные, «теоретические», художественные, религиозные и моральные ориентирования. Футбол как состязание между командами на большой территории и по четким правилам демонстрирует успех ориентирования — ориентирования на глобальные стандарты» (S. 641). Может он демонстрирует неистребимую потребность в агоне, в состязании, в игре, в которой остается место случаю, непредсказуемости. Добавляет ли понимания глобальной популярности футбола «ориентировочное» его прочтение? Так ли восхищает нас футбол «достижениями в ориентировании»? Думаю нет. Пример Футбола скорее показывает границы философии ориентирования, за которыми оказывается много того, что не только в искусстве, но и в футболе «и не снилось философии».
Но пример футбола взят вовсе не случайно. Концепция ориентирования создана так (и это заметно по выбранным в качестве частотных и опорных понятий: пространство возможности, игры, отправные и опорные точки, решение (Entscheidung), убедительность, горизонт, подвижность, текучесть (Fluktuanz)), которая противопоставляется им неподвижности (Substanz), что в идеале вся жизнь представляется как усилие, нацеленное на правильный выбор ориентира и установления правил, которым обязан следовать каждый. Это уже в традиции немецкой классической философии, основополагающие интенции которой проф. Штегмайеру удалось подогнать к сегодняшним реалиям. Все эти понятия, которые вводит автор в качестве системообразующих, исходят из постулата активности классического целеполагающего (и, добавим, ориентирующегося) субъекта. Возникает вопрос, как это соотносится с насущными, диктуемыми экологическим сознанием, попытками реабилитировать активность объекта, как например, в психоанализе Ж. Лакана или философии фотографии Ж. Бодрийара? Можно ли усмотреть в философии ориентирования попытку реабилитировать самостоятельность объекта?
Имя этой философии — притязание разума, который в условиях отказа от всесилия и надежности рационального проекта всеми силами пытается сохранить господствующие позиции . Книга — это всегда результат определенного образа жизни: жизненный проект. Здесь видны не только автор и пройденный им путь в философии, при этом путь, который он проделывает своей судьбой. 
Есть еще один смысл того, как делается философия; она делается — как творится миф. Философия в Германии обыгрывается. Саму себя. Ее. Нас. Она есть саморазворачивающийся проект, глубинный смысл которого в сохранении своих, скажем прямо, буржуазно-демократических устоев, которые задаются определенным способом производства и воспроизводства жизни. Но этот ретро-активный проект философии самым решительным образом расходится с реальностью, актуальные проблемы которой принято называть глобальными проблемами современности. Ибо наивно полагать, что при увеличившихся скоростях жизни: в потоках транспорта, в сети Интернета, в увеличивающейся лавине информации — скорость принятия решений может оставаться прежней: следующей народной мудрости «утро вечера мудренее». Возникает все больше ситуаций когда ответ надо дать здесь, сейчас, сразу, оперативно реагируя на событие, происшествие, ситуацию. Адекватность решения требует ре-активности, ее может обеспечить, например, мышление жестом, телом или мышление в образах. Радикально настроенные медиафилософы в этой связи полагают, что ныне создается совершенно новая ситуация философской рефлексии: «Мыслитель должен мгновенно отвечать на поставленные вопросы и принимать решение, а прежде удовлетворявшие нас теории техники, традиция этической рефлексии или теория познания более не в состоянии нам помочь. В Германии, где философия развивается традиционно, она является тормозом в деле понимания того, что сделали из нашего настоящего медиа-волюции или технологические эволюции» . 
Однако путь критической рефлексии — необходимый момент философии ориентирования, — который указывает читателю уважаемый автор, есть путь классической немецкой философии, путь тотальности ориентирования любого субъекта, принявшего философию ориентирования. Схема критической рефлексии, предполагающая отражение, размышление и, наконец, принятие решения, осталась в мире «мчащихся паровозов» и первых полетов на аэроплане.
От философии из Германии как от зеленого чая из Китая — ждешь качества. Но если китайский чай распространяется по миру, охватывая и захватывая все новые регионы, то регион актуального присутствия немецкой философии сжимается. Надо заметить, что философия в Германии все еще (в отличии, например, от соседей французов, ведущие философы которых не часто утруждали себя преподаванием философии) сосредоточена в университете. На это уже обратили наше внимание же исследователи: «философия в Германии концентрируется в университетах. Так было не всегда. Философы стали профессионалами в современном смысле в XIX веке, когда они стали профессорами университетов. Сейчас философы ищут другие области применения. Поэтому вопрос является ли философия наукой для немецких мыслителей является экзистенциальным Да и сама философия, кажется уже ушла во Францию, Америку» . А та, что осталась, надо думать, производит концепты для местных нужд, в интересах жителей маленького и уютного города центральной Европы. Утратив потенциал всеобщности (но оставив притязание), а по сути, выдавая локальное за глобальное, философия ориентирования дает инструмент ориентации немецкому туристу в Италии, Индии или Африке (которому, помним, трудно ориентироваться на местности, но легко по глобусу или благодаря глобусу в целом»), но не жителю сети, не аналитику терроризма и практику международных отношений. Выступая на фестивале «этно-философии», она ведет себя так, словно реализовался диагноз Ницше: «мы немцы становимся с каждым днем все более и более греками, вначале, конечно, в понятиях и оценках, словно грецизирующие призраки, но в надежде сделаться греками также и телом» . Вокруг же «греков» те, у которых философии еще нет. Такая философия продуктивна, поскольку позволяет писать книги, исчерпывающие вопрос в определенной традиции и определенном месте. Читатель рискнувший взять на себя труд внимательно ознакомиться с этой книгой, скоро приходит к выводу, что все, что можно сказать о философии ориентирования — сказано. В ней самой есть все указатели и ориентиры, облегчающие долю читателя: так внушителен справочный аппарат, состоящий из 50 страниц убористого шрифта цитируемой литературы, 14 страниц — именного списка и, уже упоминавшиеся, 66 страниц — предметного указателя. 
Философия ориентирования — итог жизни ординарного профессора типичного немецкого университета. Она интересна и как отражение способа жизни, и как выражение интересов локального места, по инерции полагающего себя центром, и как продукт определенной метафизической традиции.