1. Чистое мышление
Логика Когена начинается с установления понятия познания. Познание бывает четырех родов. 1) Познание есть отдельное достижение эмпирически-индуктивного исследования. Сюда относится и знание в качестве юридического употребления слова в целях вынесения того или другого суждения. 2) Познание означает, далее, в отличие от единичного, нечто общее в знании. 3) Познание означает в дальнейшем познавание, когда имеются в виду те или иные процессы, и, прежде всего, чисто психологические. 4) Четвертый тип познания есть чистое познание, когда единство его объединяет в себе, на манер платонизма, чистое мышление с чистым созерцанием , что, однако, не есть выход из сферы чувственного, но лишь пластическое изображение его. «Идея» и есть это соединенное с видением мышление. «Она обозначает и значит все-таки, и только она – истинное бытие, истинное содержание познания. Разумеется, она достигается в чистом созерцании, и это чистое созерцание есть чистое мышление. Однако, правильно, конечно, также и обратное, – что чистое мышление есть чистое созерцание»2. Становясь на эту последнюю точку зрения, Коген отметает т.н. формальную логику, потому что для него всякая форма есть форма познания, т.е. тем самым бытия, ибо бытием для познания является только познанное бытие3, и на первых же страницах своей Логики бесповоротно и решительно, раз навсегда, устанавливает полное тождество бытия и познания. «Бытие есть бытие мышления. Поэтому, мышление, как мышление бытия, суть мышление познания»4. Отсюда великое значение идеи. Она есть ответ на вопрос: что такое? (τί ε̉στι ;). Если понятие есть тоже ответ на этот вопрос, то «идея есть самосознание понятия; она – логос понятия, ибо она дает отчет (Rechenschaft) о понятии». «Идея есть отчетность понятия»5. В этом – подлинный смысл категории «сознания», развивавшейся под влиянием Декарта, Лейбница и Канта. Коген, однако, предпочитает этот термин оставить в той части философии, которая является в его системе четвертой (после логики, этики и эстетики) и которая образует сферу культуры, с ее исключительной отнесенностью к субъекту и его культурно-историческими судьбам. В отношении логики Коген предпочитает говорить не об «единстве сознания», но – об «единстве мышления»6. Это значительно сужает сферу мышления в собственном смысле этого слова. Мышление, изучаемое в логике, не есть, напр<имер>, мышление музыкальное или поэтическое, ибо это относится совершенно к другим сферам сознания. «Мышление логики есть мышление науки». Это – первое и наиболее существенное понимание логического мышления. Хотя мы еще не определили, что такое наука и хотя всяких наук очень много, тем не менее, метод науки совершенно единообразен, и вопрос о связи наук есть в сущности своей вопрос о связи их методов. Ясно, кроме того, что наиболее точной, наиболее научной, так сказать, наукой является математическое естествознание, и хотя конкретные черты его были намечены только у Ньютона, принципы и главные логические мысли науки были известны человечеству издавна. Пифагор видел в бытии лишь число, Парменид прямо отождествлял мышление и бытие, Платон видел истинное бытие – в идее. И всем этим мыслителям обще одно общее учение, а именно, что «мышление создает основания для бытия». «Идеи суть эти основания, эти самосозданные основоположения». А отсюда «логика есть логика математического естествознания»7.
Итак, логика есть наука о чистом познании. Чистое познание есть в ней чистое мышление. Чистое мышление есть чистое созерцание. Чистое мышление и созерцание есть чистое бытие. Чистое бытие есть чисто мыслительное, т.е. чисто научное бытие. Чисто научное бытие есть математическое естествознание. Логика, стало быть, есть наука о науке, т.е. наука о математическом естествознании. Логика есть составление отчета о математически-естественнонаучной методике.
Можно сказать, что все здесь с самого начала до самого конца есть чистейший платонизм, за одним только исключением. Понятие «чистоты» мышления, отождествление мышления с бытием и мышления с созерцанием, видение в бытии вечных смысловых устоев и базирование на математике, – все это в одинаковой мере свойственно и Платону, и Плотину, и Проклу. Однако, единственное исключение является здесь решающим, – это характер и свойства утверждаемого там и здесь бытия, или мысли. Единственное вечное бытие, приемлемое для Когена, это – бытие математического естествознания, в то время как в классическом платонизме это только один из многочисленных видов бытия-мысли. Однако, заметивши это коренное и абсолютное различие обеих систем, отложим пока обсуждение его на последующее время, и продолжим изложение Логики Когена далее.
2. Принцип происхождения
Итак, логика есть логика чистого мышления. Попробуем теперь охарактеризовать мышление подробнее. Что мышление принимается в логике не как психический процесс, это нам уже ясно. Мышление не есть представление. «Созидательная сила мысли проявляется в подлинном смысле только тогда, когда мы начинаем смотреть на нее с чисто логической точки зрения. Поэтому, собственная ценность мышления заключается в познании, которое есть основание, или принцип науки. И тут – беспредельное расхождение с психологией»8. Коген перечисляет основные термины, относящиеся к мышлению. Прежде всего, он отвергает в качестве исключительно важного термина – «связь». Часто ведь говорят, напр<имер>, о связи ассоциаций и пр. Не исключительна эта категория хотя бы уже по одному тому, что для мышления не менее важно также и различие, разъединение. Было бы чистейшей иллюзией видеть основную сторону мысли в связывании. Далее, Кант определял мышление как синтез, как синтезирование. Однако, это удается ему сделать только путем сведения мышления к механической связи. Само объединение и соположение не есть синтез, но скорее его результат означает синтез. В настоящем смысле слова под синтезом надо понимать синтез единства, потому что как раз единство противоположно всякому ряду соположения. Таким образом, о синтетичности мышления можно говорить только в смысле синтеза единства9. Но, далее, что такое это единство? Уже греки, говорит Коген, различали «единство» и «монаду». Первое есть начало числового ряда, вторая – лежит вне его. Первое, кроме того, предполагает множественность, как и эта последняя предполагает единство. Однако, отнюдь нельзя думать, что единство есть функция мысли, а множественность дана ей откуда-то извне. Это ошибка, которой не избег и Кант, должна быть осознана и исправлена. Понятие «данность», которое бы противостояло мыслительным операциям единства, должно быть совершенно переработано, и только тогда понятие синтеза станет, действительно, характеризовать собою чистую мысль10. Но тут мы переходим еще к одной категории, вскрывающей своеобразие мысли. Это – «порождение». Разумеется, о каком-нибудь психическом процессе тут не может быть и речи. Надо уметь понимать подлинный смысл этого образного выражения. Прежде всего, надо помнить, что в мысли речь может идти только о единстве, т.е. о порождении единства. И поскольку единство предполагает множественность, – необходимо думать, что вместе с единством порождается и множественность. Кроме того, это такое порождение, которое совершенно тождественно с порожденным. В мысли нет никаких целей и никакого предмета, кроме него самого. Деятельность порождения не переходит на какую-нибудь вещь. Она вращается сама в себе. Мысли нет вне мышления. Эти две особенности логического порождения – взаимосвязанность единства и множественности и тождество порождения и порожденного – нужно иметь в виду, что<бы> образный характер самого этого выражения не ввел нас в недоразумение11. Наконец, Коген выставляет еще один термин, характеризующий собою стихию мышления. Мы уже говорили о тождестве бытия и знания и о понятии как об «отчете». Отсюда Коген выводит теперь понимание идеи как гипотезиса. Понятие отвечает на вопрос: что это такое? В логике этот вопрос должен быть одновременно и ответом. Идея как гипотеза и есть это бытие, которое сразу и логически знаменовано и логически не ознаменовано. Но это ведет нас к фундаментальному принципу всей логики и бытия, – к принципу «происхождения» (Ursprung). Чистая логика должна быть, прежде всего, логикой происхождения. Упомянутые установки, характерные для мысли, – единство и интегрирование в единство, взаимотождество единства и множественности и порождение того и другого чистой мыслью, – все это объяснимо и имеет смысл только в связи с «логикой происхождения».
Что такое «происхождение»? Можно строить науку на основе атомизма, думая, что бытие действительно состоит из каких-то неделимых тел и пустоты. Но математическая наука издавна пошла по иному пути. Она стала исходить не <из> каких-то мало разработанных физико-химических гипотез, но из чисто математической гипотезы бесконечного. Анализ бесконечно малых явился законнейшим орудием математического естествознания. На нем основываются все методы последнего. Тут встречается чистое бытие и чистое мышление. «Это математическое порождение движения и через него – природы, есть триумф чистого мышления»12. Тут лишний раз подтверждается то, что логика есть не только логика математики, но именно – математического естествознания, и что логика еще не вполне осознала свою собственную задачу. В самом деле, как логика относится к принципу исчисления бесконечно малых? Объяснила ли она этот принцип и дала ли ему подобающее место? Конечно, нет. Даже Кант ничего не сделал на этом пути. Должно быть найдено то его свойство, которое является основанием для анализа бесконечно малых. Это и есть проблема. И этот пробел необходимо возместить в мышлении происхождения13.
Познание необходимо содержит в себе принцип. Принцип и есть познание. Но принцип должен быть теперь происхождением. Именно порождение делает принцип принципом, т.е. основоположением. Можно прямо сказать: «мышление есть мышление принципа», и только как таковое оно достигает своей полной чистоты. Но это значит, что и подлинная логика есть логика происхождения. «Происхождение ведь не есть только необходимое начало мышления, но во всем движении вперед оно должно действовать в качестве побуждающего принципа. Все чистые познания должны быть модификациями принципа происхождения. Иначе они не имели <бы> никакой самостоятельной, чистой ценности. Логика происхождения, поэтому, должна быть выполнена как таковая во всем своем строении. Во всех чистых познаниях, получающих достоверность в качестве принципов, должен господствовать принцип происхождения. Так логика происхождения становится логикой чистого познания»14. В этом принципе мы имеем и новую форму логики и новый ее фундамент, вместо неясных точек зрения, господствующих в современных «теориях познания», не отражающих к тому же всей силы и значимости в науке метода исчисления бесконечно малых.
3. Три свойства «происхождения»
Установивши принцип происхождения, Коген приходит и к более подробной характеристике «происходящего» бытия, или знания. Так как о бытии мы судим только по знанию о нем, то виды бытия можно установить в соответствии с видами познания. Тут нас ожидают старые учения о «категориях», «понятиях», «суждениях» и пр. Коген отвергает абсолютную раздельность категории и суждения. Для него нет ни категории, которая не содержала бы в себе определенных суждений, ни суждения, в котором не находились бы определенные категории. Между ними существует и взаимная корреляция. «Категория есть цель суждения, и суждение есть путь категории»15. Это и дает нам возможность ближе подойти к существу мышления и глубже формулировать его предмет. Если мы усвоили то учение, что мышление не есть представление и не есть связывание представлений, не есть нечто данное ощущениями, – то вопрос о множественности мысли, как уже было сказано раньше, может быть вопросом только чистого мышления и его порождающих функций. Мысль сама из себя порождает свою множественность, т.е. свое содержание. «Целостное, неделимое содержание мышления должно быть порождением познания. Это единство порождения и порожденного требуется понятием чистого мышления. Отношение мышления к познанию потребовало такого значения мышления и осуществления его»16. Но это значит также и то, что мышление само из себя порождает свой материал. «Материю» оно порождает так же, как и «форму», так что отпадает всякая возможность и надобность относить «материю» к ощущению. И эта «материя», этот материал ни в каком смысле не есть психологический материал. Это – материал чистой мысли и его единства. Материал, множественность мысли и есть ее подлинное единство. Сама мыслительная «деятельность есть содержание». «Порождение само есть порождаемое. Объединение есть единство». Но тогда надо считать, что «деление», «отделение» и «объединение» суть наиболее первоначальные акты мысли, первичная ее характеристика. «Отделение (Sonderung) должно предшествовать объединению (Vereinigung); скорее же оно само есть род единения. Однако еще недостаточно мыслить множественность в качестве единства. Необходимо требование также и того, чтобы не менее и единство мыслилось как множественность. Также недостаточно объединение мыслить в качестве отделения. Отделение должно с такой же силой и с такой же определенностью мыслиться в качестве объединения. Деятельность чистого мышления не может придти без этой корреляции к обозримой определенности. Соответственно же этой корреляции такая деятельность оказывается расколовшейся, раздвоенной. И все-таки мы назвали ее неразделенной»17. Это замечательное единство и в то же время раздельность мысли требует полного уяснения. Тут не может идти речь о «произвольном чередовании отделения и объединения», о том, что «мышление перескакивает от одного образа деятельности к другому». Тут вовсе дело не происходит так, что сначала имеется разделение, потом, по его уничтожении, появляется объединение. То и другое сохраняется, и этот термин сохранение, пребывание (Erhaltung) является характерным наравне с этими двумя18. «В отделении сохраняется объединении, и в объединении сохраняется отделение». «В деятельности это можно легче понять, так как ведь само отделение есть объединение, только другое его направление. Так, конечно, может сохраняться в нем объединение, раз оно само есть объединение. И все-таки объединение, как некое собственное направление, должно от него отличаться. Следовательно, утверждается только другое направление, если выполняется какое-нибудь одно. Это значение удержания скорее понятно для деятельности в виде суждения, и требование его не является неисполнимым. Наоборот, иначе обстоит дело, если удержание относится к содержанию. И это отношение неизбежно. Соответственно с этим требуется, чтобы единство утверждало сохранение во множественности и множественность утверждала сохранение в единстве»19.
Естественно, что одновременное признание обеих сторон в мышлении содержит в себе большие трудности. Однако, только разрешение этой трудности способно приблизить нас к пониманию существа мышления, в связи с намеченной выше проблемой суждения и категорий, связанной, в свою очередь, с проблемой происхождения. Трудность заключается в том, что множественность не совпадает с единством и в то же время отличается от него. То и другое остается самим собою, несмотря на все отождествления. Тут, говорит Коген, возникает какое-то взаимопроникновение (Durchdringung) обеих сторон, и нужно решить вопрос: как можно было бы сделать понятным одновременное требование того и другого? Мы приблизимся к разрешению этого вопроса, если примем во внимание, что настоящее должно становиться будущим и что требуемое взаимосохранение должно осуществиться в будущем. Однако это – исключительно логическое будущее. Множественность должна мыслиться нами отнесенной в будущее20. Отделение есть определенный акт, объединение есть тоже определенный акт. И то и другое мыслится как совершающееся. В содержании же акт постоянно мыслится совершённым, почему и мы думаем, что содержание есть нечто законченное. На деле же, и содержания нужно мыслить как только еще совершающиеся, и объединение нужно мыслить не как некий результат, но лишь как задачу (Aufgabe) и как идеал задачи. «Задача, поставленная мышлению в суждении, никогда не может рассматриваться как пришедшая к покою, к свершению». Но это же надо сказать относительно отделения. Оба направления вносятся в будущее, и оба они, сохраняясь, суть задачи и должны непрерывно оставаться задачами. Только логика может ставить и решать такие задачи21.
4. Резюме предыдущего и сравнение с платонизмом
Только теперь мы можем дать более или менее полную характеристику мышления. Выше мы констатировали в качестве существенного пункта мышления – его единство. Теперь мы видим, что это единство не есть просто единица (die Einheit ist nicht die Eins). Она не вещь, но деятельность, единственная деятельность суждения. Все функции суждения основываются на этом характере действия. И потому единство это мы должны отличать <от> объединения как одного из коррелятивных направлений. Отделение и объединение дают вместе суждение. Но в своем объединении они дают также и единство. «Суждение, поэтому, надо мыслить как единство суждения». Отделение и объединение, взаимопроникаясь и давая единство, вскрывают самое основу суждения, а вместе с тем и познания. «Познание есть единство познания»22. В связи с этим вскрывается также и существо «предмета». Что такое вещь? Это ведь не просто данность ощущения, так как тогда для ее открытия мы не нуждались бы в физике и математике. Раз вещь впервые только открывается в науке, то должна подпадать под те определения, которые мы только что вскрыли для суждения и познания. Только «в этом единстве познания должно состоять то единство, которое образует проблему вещи». И если в вещи мы видим не только деятельность, то вышеупомянутое «сохранение», «удержание» должно быть определенным состоянием вещи, сопротивлением этой деятельности. Так из вещи появляется предмет, то, что можно метать перед глазами. Единство суждения, отсюда, есть единство предмета. «Единство суждения порождает единство познания, и нет никакой другой возможности открыть предмет, кроме как той, которая доставляет единство познания. И единство познания созидается в единстве суждения. Так получаем мы определение суждения: единство суждения есть порождение единства предмета в единстве познания»23.
Здесь можно считать у Когена законченной общую характеристику мышления в его существе. Резюмируя, можно сказать, что оно есть единство раздельности и объединенности, данное, согласно принципу чистого происхождения, как задача и тем самым как суждение в его единстве. Остается сказать только о видах суждения в связи с единством познания, и все разъяснительные и вводные замечания будут исчерпаны. В связи с изложенным выше, возможно единство трех типов: единство суждения, познания и предмета. Отсюда возможны три точки зрения на суждение вообще, или, вернее, три типа суждения. Одно, суждение о суждении есть, очевидно, то, что обычно называется «формальной логикой». Однако, «логика чистого познания» углубляет и обосновывает эту «формальную логику», обогащая ее принципом «происхождения». Потому, лучше такой тип суждения называть просто «суждением о мыслительных законах». Второй тип суждения есть суждение познания. Сюда относятся суждения математики, где впервые конструируется цельное познание. Тип суждения о предмете есть тип математически-естественнонаучный и, прежде всего, механический. Это – суждения механики и математического естествознания. К этим трем типам суждения Коген прибавляет еще суждения, относящиеся к обработке и методическому уяснению самого исследования. Это – суждения, критикующие разные ступени развития научного исследования. Это, следовательно, «суждения методики»24.
Заключая эту общую, вводную часть Логики Когена, можно снова повторить то, что я уже высказал, а именно, что все это есть чистейший платонизм, за одним исключением, которое, однако, настолько универсально, что в корне изменяет решительно всю систему платонизма целиком. Учение о единстве, о творческом порождении мысли, о «происхождении» – вполне платонические учения. Учение о «задаче» – вполне платонично, как бы ни восставали против этого мнимые защитники классического платонизма, видящие в последнем только нечто отличное от неокантианства и не находящие тут никакого сходства. Только надо термин Когена Aufgabe переводить не через «эйдос», но через «логос». Логос есть ведь как раз, по Плотину, вне-натуралистическое истечение из мировой души и ума, т.е. это есть ум и эйдос, но – данные в аспекте осмысления меона, а не в аспекте самостоятельной созерцательной завершенности. Наконец, в учении об «отделении», «объединении» и «удержании» мы также находим несомненный аналог платонических умных категорий, хотя уже тут становится ясной вся взаимная несводимость обеих систем. Зная учение Плотина об умных категориях (VI 2), развиваемое им на основе Платоновского «Софиста» (сущее, тождество, различие, покой и движение), мы сразу видим, что Коген, задавшийся целью охарактеризовать сферу чистой мысли в ее существе, наталкивается на нечто схожее с тем, что формулировал и Плотин. Однако, гипноз «математического естествознания» был у него настолько велик, что Коген никогда не смог расстаться с методами формально-логического мышления (характерного как раз для «математического естествознания») и никогда не смог <в>стать на откровенную диалектическую позицию. В результате этого, три момента Когена остались диалектически не выявленными, хотя, казалось бы, он и сам уже стоит на почве полной антиномики и синтетики, когда говорит о «сохранении» «разделения» в «объединении» и «объединения» в «разделении». Мы видели, что коллизия противоречащих понятий у него разрешается тем, что он выводит категорию «задачи». Но это и значит, что Коген отказывается от подлинного и полного отождествления «объединения» и «разъединения». Если это – только задача и притом бесконечно становящаяся и, по-видимому, надо сказать, никогда не решаемая, то какой же это синтез? Вместо умного, смыслового узрения этого тождества противоречий как осмысленно<й> и интуитивной завершенности структуры, что и дало бы подлинный диалектический синтез, Коген отодвигает разрешение противоречия в бесконечность и интерпретирует его как только задачу. Ясно, что это – отказ от синтезирования. Тождество противоречий, характерное для классического платонизма, мерещилась Когену как некая стародавняя, догматическая метафизика, и он никогда не согласился бы ввести его в свою систему, несмотря на то, что фактически был к ней весьма близок и давал формулировки, понятные только с точки зрения этого антиномического синтетизма. Впрочем, достаточно вспомнить его собственное понимание диалектики, чтобы убедиться, что никакой диалектики у него не может быть ни с какой стороны. Во-первых, Коген видит у Платона диалектику как нечто существенно связанное только с математикой, с дианойей, опираясь на то, что математика у Платона и есть главная область идей. Во-вторых же, в приставке διά он видит трактование мышления как находящегося в борьбе за ясность, аналогичной борьбе во время диалога между лицами спорящими. Хотя это и не мешает, по мнению Когена, тому, чтобы мышление было «чистым созерцанием», тем не менее, такое трактование диалектики надо назвать в прямейшем смысле формально-логическим, и Коген не увидел в платонической диалектике самого главного, это – интуитивно-интеллектуального проведения границы вокруг «одного» и – тем самым – различения и отождествления взаимопорождающих противоречий25. Заявления о тождестве мысли и видения остаются у Когена, как видим, реально на бумаге, ибо не что иное, как именно интеллектуальная интуиция (против которой, кстати сказать, Коген яростно восстает) и приводит к необходимости диалектического сопряжения понятий. Кроме того, в выведении существа чистой мысли Коген отличается от Плотина – Платона тем, что не выставляет специально категорий движения и покоя, или, вернее, дает такие понятия, которые не дают в отчетливой форме отличения покоя от «объединения» и движения от «отделения». Самые термины «Vereinigung» и «Sonderung» говорят как о статическом тождестве и различии, так и о динамическом движении и покое. Нерасчлененность этих категорий сказывается и в «Erhaltung», которое, конечно, соответствует пятой платонической категории – «сущему» (или «одному»), в которой, таким образом, оказывается подчеркнутым момент не «сущности», «нечто», но – все той же смысловой процессуальности, что и в предыдущих категориях. Нельзя не заметить, что и это вызвано у Когена недостаточной методической опорой на интеллектуальную интуицию. Именно последняя заставляет старых платоников говорить о таком движении, которое устойчиво, и о таком различии, которое самотождественно, и о таком самотождественном различии, которое стационарно и устойчиво пребывает и видится в сплошной подвижной текучести и подвижном покое. Коген же рассматривает мысль не в ее самостоятельной завершенности, но в ее функциональных следствиях; он изучает не ее самое, хотя об этом он и любит говорить, а <заботится> об ее применении в инобытийной сфере. И тут уж не до таких утончений, которые нужны были Плотину; здесь сливаются и смешиваются детали в структуре чистой мысли, и только спрашивается, как эта чистая мысль, независимо от ее возможных диалектических утончений, действует в инобытии. Если и принять во внимание, что инобытие мыслится Когеном только в области того, что охватывается «математическим естествознанием», то легко понять то невероятное сужение платонизма, которое представляет собой неокантианство, хотя и ясно, что это – стадия именно платонизма, а отнюдь не метафизики ХVII – ХVIII в<еков>, не английского эмпиризма и т.д.
5. «Суждение происхождения» (системная формула)
Прежде чем формулировать философски-математическое учение Когена, необходимо ясно представлять себе «суждение происхождения», лежащее в основе и суждений математики. Общие черты его были намечены выше. Сейчас же необходимо это учение развить, и мы увидим, как мысль Когена все время движется на острие между формальной логикой и диалектикой, причем последней все время продолжает здесь не хватать всей той же ясно проведенной антиномики, о которой было сказано выше.
Коген еще раз напоминает, что его теория «происхождения» не имеет ничего общего с учением о данности. Быть данным значит – в логике – быть осмысленным, быть выведенным, отнюдь не просто – находиться в ощущении. «Для мышления может иметь значение данного только то, что оно само (мышление) может найти»26: происхождение всякого содержания должно находиться в чистом мышлении как таковом, в самом мышлении. Мышление само порождает из себя это происхождение, мышление само из себя происходит. Математика хорошо знает эту особенность мысли, когда пользуется своим значком x. «Такой знак x не имеет значение неопределенности, но – определимости. Он, поэтому, однозначен с подлинным смыслом данного, ибо в x уже лежит вопрос, откуда он появляется и из чего происходит. X, поэтому также и для чистой логики, можно употреблять в качестве правильного символа элемента чистого мышления»27. Сократовский вопрос: «что такое» (τί ε̉στι) и есть характеристика мыслительного «происхождения». Вопрос и есть начало знания, начало суждения. Вопрос есть основание суждения. Вопрос и открывает для всякого «нечто» его «происхождение»28. Но тут мы сталкиваемся с новой проблемой.
Вопрос задан. Вопрос предполагает ответ. Но каков же путь от вопроса к ответу, каков путь «происхождения»? Этот путь не легкий и не краткий. Суждение должно испытать много разных приключений, пока не дойдет до своего конца. И суждения не должно особенно бояться этих приключений. Это и есть его подлинный путь. Но что же такое все эти приключения? Это есть – не-нечто (das Nichts). «На окольных путях это не-нечто суждение рисует происхождение [всякого] нечто (Etwas)»29. Коген знает, что обыденному сознанию покажется абсурдным обращение к не-нечто, к ничто, для того, чтобы найти нечто. Между тем в этом испытывается глубочайшая необходимость. Из нечто не может породиться нечто же. Тут справедливо старое изречение: «ex nihilo nihil fit», которое, быть может, лучше было бы читать как «ab nihilo nihil fit». Вот чтобы получить из одного нечто другое нечто, и необходимо ничто. Ничто есть как бы путь от нечто к другому нечто, логическая возможность перейти от одного к другому. Тут вспоминаются Когену греческие частицы ο̉ύ и μή, из которых, как известно, первая указывает на отрицание реального факта, другая – на логическую возможность отрицания, или, что то же, на логическую возможность нового утверждения30.
Но путь к открытию «происхождения», для которого столь характерны многочисленные приключения мысли, блуждающей в сфере не-нечто, «нуждается в компасе». «Таковой представляется в понятии непрерывности»31. Конечно, и непрерывность тут чисто мыслительная. В самой мысли мы должны найти непрерывность. «Поэтому мы рассматриваем непрерывность не как категорию, которая порождалась бы бесконечным суждением происхождения, но за ней должно быть признано более глубоко и широко распространенное значение, в соответствии с<о> значением суждения происхождения. Таковое издавна утверждает закон мысли, в противоположность категории. Непрерывность есть закон мысли»32. Таким образом, можно сказать так. «Мышление порождает единство и связь единств. Отсюда мышление, как мышление единства, обусловлено связью. И так как мышление есть порождение происхождения, то происхождение обусловлено связью. Никакое пугало того или иного ничто не прерывает связи долженствующих породиться единств происхождения. Нигде не зияет никакая бездна. Ничто везде образует [только] истинный переход, ибо оно есть защита [всякого] нечто от данного, будь то в ощущении или еще где. Только эта защита и проводит к происхождению»33. Вопрос «что такое?» означает «основоположение бытия в мышлении». Отсюда вопрос «что это не есть?» в смысле греческого μή есть путь всего того же основоположения, и тут-то и вскрывается вся сила этой связи. Именно непрерывность проходит сквозь это ничто. Поэтому, нечто и связано непрерывно с другим нечто, через нечто, через отрицание себя как себя. Отдельные элементы мысли оказываются не «данными», а именно порождающими друг друга в этом непрерывном самоутверждении и самоотрицании. «Непрерывность есть, поэтому, мыслительный закон (Denkgesetz) той связи, которая делает возможным порождение единства познания и через то единство предмета и приводит к непрерываемому проведению»34. Именно в силу непрерывности все элементы мышления как элементы познания «порождаются из происхождения». Непрерывность в этом смысле содержит в себе связь всех методов и дисциплин математического естествознания. Наконец, непрерывность есть то самое, что нужно иметь в виду при анализе тех трех сторон чистой мысли, о которых мы говорили выше. Когда X порождается своим происхождением, то это происходит благодаря именно отделению его от всего прочего. Тут как раз и становится понятной подлинная природа «ничто», которое отнюдь не имеет равноценной значимости с «нечто», но которое имеет значение скорее прохода, того, что проходимо в силу непрерывности. «Бытие должно само воспринять свое происхождение через не-бытие». Понятным делается тогда и «объединение», ибо именно непрерывность мысли приводит к тому, что «разъединенное» «объединяется». Наконец, особую значимость получает в свете непрерывности и момент «сохранения», «удержания» «объединенных» «раздельностей». Получается, таким образом, более полная характеристика как этих трех моментов чистой мысли, та и самой непрерывности. И «суждение происхождения», в итоге, оказывается (если сформулировать все, что Коген до сих пор говорил на эту тему) 1) порождением (самопорождением) 2) чистой мыслью 3) раздельности, 4) объединяемой как 5) непрерывное 6) определение в сфере 7) ничто (не-нечто) в 8) некую сохранность этого раздельного 9) единства.
6. Коген, Наторп и платонизм – о «суждении происхождения»
Сравнение этого учения о «происхождении» с платонизмом дает несомненно положительный результат. Всем известно учение Плотина: о непрерывном становлении единого, о том, что потому оно и считается абсолютно единым, что оно – «везде», т.е. нигде не прерывно; о том, что самоопределение единого происходит через самопротивоположение, самосоотнесение, и что это возможно только при наличии меона, «ничто», «не-нечто», которое не есть просто фактическое отсутствие, но – лишь потенция единого к множественности, к самоотрицанию (и, следовательно, самоопределению) себя во множественном; о том, что самое объединение единого с меоном порождает, прежде всего, категории различия и тождества, непрерывно переходящие одна в другую и в то же время абсолютно нетекучие; и т.д.
Однако, ради исторической точности, необходимо отметить и пункты глубочайшего расхождения Когена с классическим платонизмом. В излагаемом нами построении я нахожу две важнейшие черты, отличающие Когена от Плотина. Во-первых, Коген считает возможным говорить о «суждении происхождения», в то время как в сущности он говорит тут о происхождении самого смысла, о происхождении самого суждения, о происхождении самого происхождения. Коген рисует тут же первоначальные установки мысли, которые предшествуют еще всякому учению о суждении как о законченной структуре. Здесь имеем – происхождение чистой мысли, рождение первых мыслительных движений как таковых. Поэтому, нельзя говорить о суждении происхождения, но – только лишь о самом происхождении и притом только лишь как о принципе, как о задании, как о гипотезисе. Это принцип всех принципов, принцип самого принципа как такового, смысл самого смысла. Суждение же есть последующая структура, не первоначальная, и ее нельзя ставить в самом начале принципного происхождения знания. Это великолепно понял Наторп и в этом отношении, несомненно, гораздо ближе подошел к неоплатонизму, чем Коген. Рассуждая о принципе происхождения, он утончает это понятие в том смысле, что в нем мыслится не просто некое логическое единство, которое можно было бы получить путем обобщения множества отдельных логических моментов, или которое могло бы входить в систему в качестве одного из ее членов. «Нельзя начинать с этого единства так, как будто бы оно было дано, но начинать можно с него только в том смысле, что им предварительно обозначается вся сфера логической задачи. Это, тем не менее, не мало, потому что постановка задачи остается направляемой для всего строения логической системы. Но мысль, требование системы, вопрос о ней – сами по себе не есть система и также не ее первый член, но целиком предшествует ей. Это, следовательно, само по себе уже не принадлежит, собственно говоря, системе»35. В другом месте Наторп пишет: «Только о “суждении” происхождения, как некоем основном логическом суждении, … именно поэтому и не может идти речи. Тогда суждение вообще было заранее установлено уже в основе. Но суждение, согласно защищаемому здесь воззрению, скорее впервые только образуется через объединение всех основных конституирующих моментов (Grundkonstituenten) логического, из которых каждый сам по себе именно поэтому и не может считаться суждением, но только конституирующим началом (ein Konstituens) суждения. Только последовательно может каждый из них выражаться в форме суждения, но [и это – ] только впоследствии. В первичном же смысле надо говорить о факторах, или еще лучше (с Кантом) о функциях (отдельных действиях) суждения. Но это еще не самый тяжелый упрек, который заслуживает “суждение происхождения”. Если происхождение заступает место первоначальной корреляции всех элементов мысли, то именно этим самым заступает оно также и схождение всех конституирующих моментов не к одному какому-нибудь моменту, но – к суждению, т.е. само происхождение есть, собственно говоря, суждение суждения. В существенном смысле оно не есть также и координация с прочими основными логическими суждениями, что мы отвергаем, потому что это и для самого Когена фактически существует только по видимости; все его расположение основных элементов мышления скорее требует понимания его как “концентрического”, так что постановка суждения происхождения в начале скорее становится постановкой в центре. Но, по-видимому, и эта постановка должна, тем не менее, быть некоторым видом выделения этой категории, которое я не могу принять как обоснованное. Происхождение должно находиться не в пункте центра, но только в отношении к центру, скорее – во взаимоотношении между центром и периферией, или еще точнее: во взаимоотношении центрального и периферического направления познания. А это содержит в себе скорее уже всю сферу законов круга, изображающего совокупность логического вообще. Тогда оно уже не есть логическое просто, но – конституирующее его начало. Так мог бы я Когеновские основные мысли, все равно – объяснить ли, исправить ли, – или, чтобы выбрать наименее предрешающее выражение, сделать мне доступными. Это, однако, требует того, чтобы я оставил внешнюю форму его системы, ибо этот принцип не может быть уже поставлен в один ряд с теми или другими отдельными конституирующими моментами. Фактически это то же самое, как если мы говорим о методе, о процессе, о самом логическом как о свободной от предпосылок предпосылке, или, наконец, о необходимой корреляции основных логических моментов, что в основе опять покрывается каждой из вышесказанных установок. Это многоименное «одно» предшествует, следовательно, всему этому ряду, не как первое в ряду, как не стоящее на вершине логических конституирующих моментов, но – как необходимое, насквозь-проходящее единство логического вообще»36. Кто знаком с Плотином, тому не надо доказательств того, насколько близко в этом учении Наторпа о происхождении неокантианство к неоплатонизму. Я напомню только VI 2 из Плотина, где трактуется о том, почему «единое» не есть категория среди прочих категорий и почему она выше их, им предшествует и их порождает.
Во-вторых, учение Когена о происхождении расходится с неоплатонизмом в том отношении, что неоплатонизм мыслит себе единое, или первичное происхождение – как тождество всего логического со всем алогическим. Единое потому и есть абсолютно единое, что оно ни от чего не отличается. А это значит, что оно все раздельное объединяет в себе в одной неразличимой точке. Другими словами, «меон», «иное», как начало раздельности, тоже целиком погружено и потушено в этой одной неразличимой точке. Плотин ведь отличает абсолютное единое от объединенности многого. Первое есть единство всего логического и алогического, раздельного и нераздельного во всех, какие только могут существовать, смыслах. Второе же есть объединенность только определенного числа логически-расчлененных моментов. Так вот, Коген мыслит себе в своем принципе порождения, если не просто принцип объединенности множественного, то, во всяком случае, и не принцип тождества всего логического с алогическим. У Наторпа, в его прежних трудах, эта сторона также не отличалась большой отчетливостью. В цитированном только что мною труде «Логические основания точных наук» говорится все время о принципе происхождения логического, о принципе логического как такового. Но уже и здесь, у читателя, штудированного на неоплатонизме появляется вопрос: как же можно говорить не о factum, а о fieri логического как такового, о принципе логического как такового, не вводя сюда рассуждений об алогическом? Ведь логическое становление логического предполагает уже с самого начала некий алогический процесс в логическом. Текучесть логического и при том логическая, а не натуралистическая текучесть логического – не требует ли внесения в самые недра логического некоего принципа, который уже объединял бы и логическое и его текучесть, его алогическое становление. Ни Коген, ни Наторп прежних лет не подошли к этому вопросу вплотную, и Платоновское α̉νυπίθετον, что и есть (в «идее блага») подлинное тождество логического и алогического, все время продолжали принимать то в смысле «примата практического разума перед теоретическим», то в смысле некоего неопределенного выхождения за пределы гипотезиса, обосновывающего «бесконечное суждение» в этике37. Однако и тут Наторпу принадлежит честь последнего осознания всей глубины залегающей здесь проблемы. Он не только в старых своих трудах понял, что подлинное значение «происхождения» не в суждении, но в конституировании логического, но – в последних своих трудах – с полной отчетливостью и великолепием выражения – понял, что «происхождение» есть конституирование логического в его тождестве с алогическим. Если Коген и Наторп в старых своих трудах не имели тут ничего общего с полу-натурализмом, полу-трансце<н>дентализмом Канта, и их система была гораздо ближе к Гегелю и к неоплатонизму, то последние труды Наторпа просто тождественны, а не сходны, с неоплатонизмом, и фактически это есть, конечно, смерть неокантианства и переход его к чистому неоплатонизму в сфере логики и теоретической философии. И нельзя не отметить отсталость Когена в сравнении с Наторпом. Наторп – первоклассный мыслитель, не побоявшийся продумать до конца и честно формулировать все выводы, которые сами собой вытекали из посылок того чистого трансце<н>дентализма, без «вещей в себе», без «субъекта» и «субъективности», без ненависти к «интеллектуальной интуиции», с абсолютным отождествлением «бытия» и «знания», «мышления» и «созерцания», на каковой почве Коген и Наторп стояли уже давным-давно.
<…>
Примечания
В предыдущих выпусках журнала были впервые опубликованы некоторые части из большой, частично сохранившейся в рукописи работы А.Ф. Лосева под условным (дано публикаторами) названием «О единстве онтологии»: таковы вводные главы (Credo new, № 1(53), 2008), глава «Эмпиризм и наука» (Credo new, № 1(56), 2009), глава «Платонизм и кантианство» (Credo new, № 1(61), 2010). Рукопись не датирована, вероятнее всего, ее следует относить к первой половине 1920-х годов.
Продолжаем публикацию, предлагая читателям новую главу «“Логика чистого познания” Г. Когена и неоплатонизм» из состава указанной работы. Заголовок этой части не сохранился и дан при публикации исходя из содержания текста. По возможности реконструированы и сноски: номера их проставлены автором в рукописи, но сам текст сносок не сохранился. Подчеркивания в рукописи переданы при публикации курсивом. Немногочисленные конъектуры помещены в угловые скобки вида < >. Использование прямых скобок [ ] в ряде цитат принадлежит автору.
Публикация А.А. Тахо-Годи,
подготовка рукописи к публикации и примечания В.П. Троицкого.
Работа выполнена в рамках проекта РГНФ 08-03-00127а
