«Книга призывника» представляет собой практические комментарии законодательства, регулирующего порядок призыва на военную службу. Целевая аудитория Комментария - призывники, лица призывноro и допризывного возраста, их родители и законные представители. Ценность работы состоит прежде всего в том, что в ней собран, систематизирован и проанализирован массив нормативных правовых актов, многие из которых являются ведомственными подзаконными актами, принятыми в развитие норм законодательства о военной службе. Как известно, военное законодательство содержит большое количество так называемых бланкетных, отсылочных норм, не содержащих конкретной модели правового регулирования, но при этом предусматривающих передачу соответствующих нормотворческих полномочий различного рода органам исполнительной власти – министерствам и ведомствам, региональной администрации, органам местного самоуправления и т.д. Авторы Комментария постарались собрать и представить в систематизированном виде такие нормы, содержащиеся в ведомственных актах. Проделанная работа содействует популяризации действующего законодательства, позволяет читателю четко определить содержание конституционной обязанности по защите Отечества, уяснить статус призывника и, как следствие, умело отстаивать свои права и законные интересы с использованием судебных и административных инструментов защиты основных прав и свобод человека.
Важным преимуществом Комментария является то, что авторы включили в него глоссарий основных терминов, с помощью которых характеризуется институт военного призыва (воинская обязанность, военная служба, призыв, право на отсрочку от призыва, призывная комиссия и т.д.).
Удобной для восприятия и весьма наглядной является и форма комментирования – в виде постановки вопросов и представления исчерпывающих ответов на них. Ответы даются в лаконичных и точных формулировках, что также способствует усвоению сложного и разнопланового правового массива.
Обращается внимание читателя на многочисленные процедурные аспекты защиты прав и законных интересов призывника, в том числе в случае обращения к Уполномоченному по правам человека (омбудсмену) и в Европейский суд по правам человека.
Актуальность работы состоит в том, что в настоящее время сфера призыва на военную службу – одна из наиболее криминализированных сфер, в которых ежегодно совершаются десятки и сотни различного рода правонарушений. Кроме того, эта сфера одна из наиболее коррупциогенных областей общественных отношений.
Высоко оценивая работу, проделанную составителями и комментаторами, выскажу несколько замечаний, устранение которых, несомненно, будет способствовать укреплению режима законности и правопорядка в сфере военного призыва.
Во-первых, следует ликвидировать двусмысленность замеченную на стр. 8-9, в соответствии с которой сейчас получается, что в ст. 59 Конституции РФ содержатся ответы на основные вопросы, волнующие каждого призывника. На самом деле нормы, содержащие такую информацию, разбросаны по различным законодательным актам. И авторы не побоялись собрать их воедино и познакомить с ними читателя- призывника.
Во-вторых, авторам рекомендуется поработать над оптимизацией структуры Комментария. Многие громоздкие документы можно было бы вынести в приложения.
Третье замечание касается судебно-арбитражной практики. Она практически отсутствует в комментарии. При этом ее значение для защиты правого статуса призывника трудно переоценить. Судебно-арбитражная практика позволила бы авторам книги вскрыть особенности применения права в этой сфере общественных отношений.
Сформулированные замечания носят исключительно дискуссионный и доброжелательный характер и никоим образом не ставят под сомнение научную и практическую значимость книги.
Заведующий кафедрой финансового права ГУ-ВШЭ, доктор юридических наук, профессор А. Н. Козырин
Старое и ветхое в горизонтах эстетики Времени (о монографии С.А. Лишаева «Старое и ветхое»)
Монография «Старое и ветхое: Опыт философского обоснования» (СПб.: Алетейя, 2010) представляет собой переиздание ряда работ самарского философа С.А. Лишаева: книги «Влечение к ветхому», серии статей о старом, старинном и новом, а также статьи о старой фотографии. Собранные под одной обложкой, они образовали отнюдь не пестрое, хоть и свободное целое, позволяющее читателю увидеть и фундамент, и горизонты новой эстетики, сопережить с автором процесс ее зарождения и эволюции.
Дело в том, что монография «Влечение к ветхому», изданная десятилетие назад, стала истоком очень яркой и оригинальной работы С.А. Лишаева «Эстетика Другого», где были сформулированы и тщательно обоснованы начала «временнόй эстетики», эстетики, возникшей по принципу дополнительности (Н. Бор) к «пространственной эстетике» И Канта. Формирование основных категорий эстетики Другого было основано на анализе чувственного переживания человеком опыта встреч/событий с временным измерением бытия. Время, по-разному «временящееся» сквозь «разломы существования», могло представать созерцающему сознанию то в феномене ветхого и старого, то как поток мимолетностей, то как акмэ вещи… Эстетика Другого оказалась исполнена мощным философским потенциалом, поскольку позволила ее создателю объяснить такого рода явления, которые кажутся «нерасчленимыми» для научно-аналитических усилий, отчего изначально воспринимаются как априорные, аксиоматичные, очевидные. Например, молодость, юность, зрелость, старость, мимолетность и т.п. Вслед за онтологией эстетических расположений появилась блестящая работа о новых эстетических основаниях художественного творчества и восприятия.
Для меня переиздание монографии С.А. Лишаева «Влечение к ветхому» и его статей о старом окрашено в «цвет ретроспективы». Зная, в какое могучее и разветвленное «дерево» разрослась эстетика расположений, невольно по-другому начинаешь воспринимать ее первоисток – экзистенциально-феноменологический «этюд» о ветхом. В нем как-то по-особенному начинают проступать те избыточные «интеллектуальные соки», та молодая энергия мысли, которая впоследствии долго и плодотворно взращивала «тело» новой эстетической теории.
Но только что сказанное отнюдь не означает, что читателю, не знакомому пока со всей концепцией эстетических расположений С.А. Лишаева, будет не интересно читать книгу о двух взаимосвязанных категориях новой эстетики: о ветхом и старом. Напротив, это знакомство может стать хорошим стимулом для постепенного вхождения в почти безграничные и столь разнообразные горизонты эстетики Времени.
Вспоминается собственное первое впечатление от книги о ветхом. Если попытаться определить это впечатление одном словом, то этим словом будет культура. И обязательно с добавление двух абсолютно равноправных определений философская и языковая. Оба эти качества соединились в тексте, создав почти магический эффект «захваченности» читательского внимания, его почти чувственной приобщенности к неспешно и стройно «прорастающей сквозь слово» мысли. В этом союзе язык не «служил» разворачиванию мыслительного потока и не был просто органической его частью. Он был настоящим «домом», где бытийствовала мысль-дух, упорно пробивающаяся сквозь плотные покровы привычных представлений к неким первоосновам вещей и событий-встреч с ними… Язык в потоке этих усилий представал как тончайший инструмент, набор первостатейных «отмычек» в руках искусного «взломщика»; отмычек, которыми он почти без видимых усилий вскрывал особенно хранимые «сундуки» и «укладки» бытия…
Истоки этой философско-языковой культуры стали для меня очевидны, когда несколько позже выяснилось, что С.А. Лишаев принадлежит к самарской философской школе, а его докторская диссертация написана под патронажем профессора В.А. Конева, главы этой школы. Стали понятны и общие исходные ориентиры на феноменологическую традицию, в которой самарским философам удается соединить немецкую дисциплину мысли с духом философско-эссеистской манеры французов, с их оригинально-парадоксальными подходами к привычным, казалось бы, понятиям и явлениям.
Но стало очевидным также и то, что следование этим традициям не поработило ум тогда еще начинающего философа. Его личность, философский дар, оригинальный строй мышления проступили с особой отчетливостью на фоне традиций. У автора, несомненно, наличествовало главное качество, определяющее философа, – способность и умение философствовать, то есть выстраивать и «держать» зыбкую границу между собственным сознанием и предметом исследования, бесконечно рефлексируя эти отношения и управляя такого рода рефлексией. Эта способность к активному созерцанию, сопряженному с философской культурой думания и умением выражать свое видение «сквозь язык», обнаруживала себя настолько ярко, очевидно, что почти на каждой фразе монографии о ветхом усматривалась некая «печать авторства». Возникало ощущение, что читаешь про-изведение, окрашенное очевидным присутствием авторской личности, обладающей весьма оригинальным взглядом на предмет, вырабатывающей собственные технологии мышления, но при этом умело пользующейся опытом предшественников.
Так, в качестве исходного методологического посыла для проникновения в тайны старого и ветхого С.А. Лишаев избрал технологию различения (Ж. Делез). Она позволяет вычленить и оттенить особенное какого-либо явления. Последовательно пользуясь этой технологией, автор почти непреднамеренно создает некое подобие художественно-философского образа ветхого. Он помещает его в самые разные «культурные измерения» для того, чтобы открыть-явить не только его многочисленные грани и формы существования, но и, в конечном итоге, для того чтобы, подобно художнику, вдруг узреть за многочисленными покровами явления его потайную суть, почти несказуемую словом, но очевидную для интуитивно-сознательной работы мысли самого автора…
Такие состояния, близкие художественному инсайту, формируют особенно яркие и напряженные фрагменты исследования. В них чувствуется несомненное «сплавление» философа и поэта, достигающего подобия экстатического прозрения. Вот один из таких фрагментов.
«Ветхое, напротив, трогает сердце, которое так неодинаково бьется в разные мгновения нашей жизни. Не умный мир нуждается в нас, а мы нуждаемся в нем, это мы должны гармонизовать хаос наших чувств и мывслей в соответствии в соответствии с вечными законами ума, чтобы, приобщившись к вечному внутреннему «небу» нашей души и все понимая, наконец-то пребыть в нем. «Полу-умный» вещный мир во всей его скоротечной изменчивости, чахоточной ветхости, напротив, словно бы взывает к человеку с мольбой о сострадании и спасении мощами осенней листвы и чуть слышным шепотом сухих стрекозиных крыл. Этому-то бренному миру и нужны наши жертвы, в нем размороженное из вечности время острием своей стрелы ранит все существующее, «живит» его, заставляя шелестеть, шевелиться и выть. Мир рождающихся и ветшающих вещей полон случайностей, темных мест и чудес, это мир, в котором много лишнего и который многого лишен, а потому подвижен, изменчив, загадочен, существует, жив. В нем правит не то Время, которое остановлено в однообразии Вечности Единого-Блага, а другое Время, Время не-предсказуемое в своем временном осуществлении вещами, которые даны пространственно (пространственно-временно), а не только «умственно», в недосягаемой для смертных сфере Божественного Ума. Самой своей ветхостью вещи открывают Время как свободу всего существующего «во плоти», как просвет, в котором… свершается судьба его Бытия. Ветхость – такой аспект существования вещей, в котором они показывают себя не совпадающими с самими собой, а потому свободными от мертвой самотождественности понятия» .
Художественно-философские качества приведенного отрывка, думается, очевидны. Из него, как из песни, слова не выкинешь… При этом нет и следа графоманско-эссеистского ража. Текст, несмотря на явные признаки эссе, не свободен от главного в философской работе – не свободен от упорной работы мысли. В ее стремлении пробиться к смыслу (смыслам) ветхого она, как магнит, готова притянуть любые приемлемые формы языка, сопряженные с ним формы осуществления мысли, лишь бы удержать и выразить то, что с помощью языка почти невозможно выразить…
Трудность исследовательской задачи, решаемой С.А. Лишаевым, становится понятной, когда он приходит к выводу, что через ветхое «проступает» человеку не просто время в его способности «времениться», но через ветхое человек движется к «Началу вещей», обращает «внимание на неопредленное (и неопределимое) в существующем…» . Если использовать понятия древнегреческой философии, через ветхое человек переживает чувственный опыт со-бытия некоему меону мироздания, сгустку чистых потенций, чреватых возможностями стать космосом. Приобщаясь в акте созерцания к такому меону, человек постигает самого себя и мир как «имеющих век». Мерой человека в этом случае становится «без-мерное, до-предметное Начало». Переживаемое в событии встречи с ветхой вещью, такое Начало «правит» человеком, позволяя ему обретать «свой срок, свою меру и, следовательно, свое место» . Так цепь размышлений подводит автора книги к выводам, что в ветхом человеку дан опыт переживания «чистой неопределенности», опыт, «извлекаемый из до-словности чувства».
Продвижение к первоначалам опыта встреч с Ничто (через ветхое) позволяет С.А. Лишаеву обосновать возможность новой эстетики, «неклассически ориентированной (ориентированной бытием-к-концу)…» . Проекты такой эстетики эскизно представлены в одном из «шести слов о ветхом» (заключительном разделе первой части книги). Они предваряют появившуюся позднее «феноменологию эстетических расположений» (эстетику Другого), упомянутую ранее.
Но не только сами выводы работы представляют особый интерес. Не менее любопытен и сам процесс продвижения к ним, тот процесс, что основан на технологии различения. Так, подступами к погружению в тайны феномена ветхого становится тщательный анализ семантических оттенков слов, сгруппированных вокруг представлений о ветхом. Через такой анализ С.А. Лишаев фиксирует некий коллективный опыт различения ветхого от старого, древнего, «бытующего искони», старомодного, дряхлого, ущербного, больного и т.п. Затем он переходит к выявлению общих черт, что объединяют ветхие вещи: временность, бренность, конечность, угадываемое присутствие Ничто. И только потом приступает к анализу собственно влечения к ветхому, выделяя в структуре этого влечения несколько уровней (оттенков состояния): захваченность ветхим, его созерцание, отличие созерцания ветхого от созерцания прекрасного и возвышенного, эстетические и этические аспекты влечения к ветхому (сочувствие, сопереживание).
Анализ всех этих стадий и уровней переживания ветхого, влечения к нему опирается как на собственный опыт восприятия и рефлексии автора, так и обосновывается художественным опытом русских писателей: А. Пушкина, Л. Толстого, И. Бунина, М. Пришвина, Ф. Тютчева. Такого рода аргументы, соответствующе осмысленные, выглядят вполне убедительно, так как опыт переживания ветхого никогда не был ранее предметом научных штудий, зато весьма разнообразно и глубоко запечатлен художниками слова.
Результатом всех предпринятых усилий автора становится не просто философское обоснование новой эстетической категории ветхого и влечения к нему. Перед нами предстает целый мир ветхого и человеческого опыта его переживания, мир, сотканный из множества почти невидимых, но прочных связей. Созерцая внутренним взором этот мир, понимаешь, что только очень изощренный и опытный в философии-созерцании ум мог обнажить все это хитросплетение, сдернув с него привычный покров «очевидности» и иллюзорной «ненужности» ветхого…
Сходство «образа ветхого» с художественным образом тем очевиднее, что система концептуальных связей одновременно и жесткая, и гибкая. Эти связи так «пригнаны» и слаженны, что даже не возникает желания что-либо добавить или убавить. Текст предстает как законченная и в то же время не завершенная «картина о ветхом», вышедшая из горнила «авторского сознания».
Вторая часть монографии посвящена феномену старого. Она логически и методологически (технология различения) связана с разработкой ветхого, поскольку старое рассмотрено как еще одна эстетическая категория (один из типов расположений). Но эта часть и кардинально отличается от первой. Главное отличие – исходные установки анализа старого. В отличие от ветхого, старое имеет традицию научного (в том числе и философского) рассмотрения. В основном, это аспекты социальной философии, а также геронтологии, медицины, социально-возрастной психологии и др. Наличие этих аспектов изучения старости и старого поначалу сообщает исследованию С.А. Лишаева черты философско-публицистического эссе, в рамках которого (в отталкивании от геронтофобии) формулируется главная исследовательская задача: найти «оправдание старости», раскрыть глубинный и высокий смысл существования старого человека.
Эта задача, с одной стороны, призвана раскрыть некие «прикладные» аспекты эстетики расположений, ее объясняющие возможности (оттенки пользы знания). С другой стороны, именно такая ориентированность резко ограничивает исследовательский горизонт автора, написавшего «Влечение к ветхому». Вместо аналогичного, тщательно «выписанного», во множестве ракурсов предстоящего сознанию феномена старого, мы находим только два аспекта его рассмотрения: принятие и проживание старости «под знаком старого» или «под знаком ветхости» (два «положительных сценария»).
Наблюдение, примеры, размышления автора по-прежнему интересны, убедительны. Некоторый «проигрыш» в научной тщательности и разносторонности исследования оборачивается другим важным достоинством: мудростью жизненного опыта, поучительностью, глубоким воздействием на читательское сознание. Раздел о старости, о том, как ее можно прожить, не поддавшись стереотипным сценариям, закрепленным современной культурой, действительно, способен серьезно повлиять на сознание читающего. Невольно вспоминается, что весь этот раздел состоит из серии статей, которые в силу жанровой специфики иначе организуют диалог автора с читателем, предполагая и элементы публицистики, и некоторую фрагментарность, и открыто эссеистскую манеру. Все это совсем не портит вторую часть книги, просто делает ее другой (по отношению к части о ветхом). Думается, что многим читателям именно эта «другость» покажется милей, любопытней, важней (с позиций житейской мудрости и пользы), чем исследование ветхого.
Два раздела второй части представляют, на мой взгляд, особый интерес для любопытствующего читателя. Это раздел о старой фотографии и о культурных трансформациях этоса ветхого старца в различных контекстах культуры.
Большой фрагмент, посвященный старой фотографии, выглядит как очень развернутый «пример» применения категории старого к анализу вещного мира. В этом анализе есть и острая наблюдательность, и поэтическое чувство, и способность пристально вглядываться в разные грани исследуемого предмета. Многие стороны старой фотографии С.А. Лишаев открывает читателю впервые, несмотря на относительную изученность этого явления.
Особенно перспективным выглядит аспект культурных трансформаций этоса ветхого старца. Любопытно было следить за размышлениями автора о том, что «отрешенный человек», философ, поэт, юродивый – культурно-психологические явления примерно одного порядка. Так или иначе, все эти типы социально-культурного поведения основаны на сценарии проживания жизни, сходного с ветхим старцем, его позицией приятия-созерцания жизни и смерти. Думается, что эти любопытные заметки, завершающие книгу, открывают новые горизонты исследования отдельных категорий эстетики Другого в культурологических и социально-психологических работах (в связях с архетипами К. Юнга?).
Сожаление в процессе чтения книги возникло только однажды: когда она неожиданно оборвалась. После столь тщательно проработанного и фундаментального исследования у читателя невольно рождается ожидание на некое столь же фундаментальное обобщение изученного. Но и в такой «раскрытости» финала, очевидно, автор «приберег» для читателя некий скрытый смысл. Скорее всего, это знак не до конца реализованных возможностей исследования столь сложных и многогранных проблем. Отсутствующее завершение похоже на приглашение читателю попробовать самому свои силы в дальнейшем изучении влечений к ветхому и старому.
Е.В. Синцов, заведующий кафедрой русского и татарского языков Казанского государственного энергетического университета, доктор философских наук, профессор.
