Ляшенко Ольга Валентиновна

Московский государственный университет им. М.В.Ломоносова

Кандидат философских наук, доцент Высшей школы
современных социальных наук

Liashenko Olga Valentinovna

Moskow State University by name of M.V. Lomonosov

candidate of philological Sciences. Assistant professor
of the Higher school of modern social Sciences

E-Mail: liashenkoo@gmail.com

УДК – 33.011

 

 

 

Субъект экономической деятельности и его система ценностей (в развитие субъектно-деятельностного подхода)

 

Аннотация

Анализ проявлений субъектности в различных видах деятельности и в условиях различных идеологических и религиозных систем, показывает важность учета системы ценностей как субстанциональной основы субъектного анализа

Ключевые слова: субъект, деятельность, система ценностей, экономическая деятельность, «протестантская этика», «дух капитализма», «православная экономика»

 

The subject of economic activity and his System of Values (in the development of ubject-activity approach)

Abstract:Analysis of the manifestations of subjectivity in different forms and under different ideological and religious systems shows the importance of accounting system of values as the substantive basis of the subjective analysis

Keywords:  subject, activity, the system of values, economic activity, «Protestant ethics»,  «the Spirit of Capitalism», «Orthodox Economics».

 

Субъект экономической деятельности и его система ценностей (в развитие субъектно-деятельностного подхода)

 

Одной из особенностей современного гуманитарного дискурса является повышение интереса к категории субъекта и проявлениям субъектности. Возникают подходы и исследовательские парадигмы, основанные на признании центральной и первичной роли субъекта в структуре изучаемой реальности, субъект принимается в качестве исходного элемента исследовательской модели, включаются в научный обиход различные понятия-деривативы (например, интерсубъектность). Повышенный интерес к субъекту отражает, с одной стороны, кризис идентичности современного человека, неопределенность его самовосприятия, с другой стороны, резкое повышение объективной значимости субъективных факторов, возрастание роли индивидов в судьбе цивилизации и человечества в целом. Как показали исследования Ф.Броделя, И.Пригожина, Э.Валлерстайна, при современном крайне неустойчивом состоянии социальной структуры случайное действие любого, даже самого малозначительного субъекта может привести к бифуркации, которая коренным образом изменит состояние мира и предопределит его дальнейшее развитие[1].

При этом среди современных подходов к исследованию субъекта выделяется как наиболее продуктивный, лежащий в русле традиции рационального познания, деятельностный подход, согласно которому субъект определяется через соотнесенность с определенной деятельностью, как носитель и движущая сила этой деятельности, «источник направленной активности, или, в более строгой формулировке, как лицо или группа лиц, реализующих собственную программу действий»[2]. Иначе говоря, «субъект – это та социальная инстанция, чью потребность удовлетворяет продукт данной деятельности»[3]. Соответственно, объект – это то, на что направлена деятельность субъекта[4]. Таким образом, деятельностный подход позволяет в рамках рациональной и внутренне согласованной модели увязать субъект, объект и деятельность, которая есть не что иное, как направленное воздействие субъекта на объект с целью произвести в нем определенные, запланированные изменения.

Но данная схема пока еще принципиально неполна. Она не отражает главного, специфичного, сущностного в категории субъекта. Если бы мы остановились на этой схеме, то подменили бы субъект агентом, субстанцию – акциденцией. Субъект никогда не укладывается целиком в ту деятельность, которую он осуществляет, в противном случае он оказался бы лишь производной объекта, на изменение которого она направлена. В триаде: «субъект-объект-деятельность» субъект всегда первичен, субстанционален, именно он есть первопричина, делающая объект объектом и деятельность – деятельностью и несводимая ни к деятельности, ни к объекту. Субъект остался бы самим собой и сохранил бы свои субстанциональные свойства и в том случае, если бы не осуществлял той деятельности, через которую он нам открывается. В этом состоит диалектика функционального и субстанционального в субъекте. Рассматривая субъект в функциональном плане, мы определяем его через объектно ориентированную деятельность, как агента этой деятельности. Но вместе с тем не можем не осознавать, что этот план не раскрывает сущности субъекта, и мы обязаны дополнить его субстанциональным планом.

Т.В.Науменко показывает это на примере философского анализа массовой коммуникации как «конкретного социального процесса». Деятельностный подход к субъекту (субъектам, участникам) этого процесса обязывает «выделить и другие его составляющие, такие как побудительные мотивы, в качестве которых выступают различные потребности и интересы, условия осуществления социальных действий, результаты, или продукты, деятельности, а также основания целеполагания субъектов деятельности»[5].

В качестве этих оснований целеполагания выступают ценности. Через них экплицируются те «конечные основания целеполагания субъекта», которые и определяют его субстанциональный план. Ничто не мешает нам интерпретировать ценности в материальном  и даже материалистическом ключе, как «свойства и характеристики предметов, выступающие в роли социальных значимостей для субъекта, его социальные ориентиры, из которых он исходит в процессе целеполагающей и целереализующей деятельности»[6]. Такая интерпретация не отменяет признания того, что именно ценности составляют субстанцию субъекта: «ценности есть определенная характеристика самого субъекта»[7].

При этом сами ценности по содержанию могут быть весьма многоразличны, «они относительны, то есть являются не таковыми вообще, а всегда в отношении какого-либо субъекта»[8]. Для одного субъекта высшая ценность – это «Мадонна»  Рафаэля, для другого – чистая совесть и возвращенные долги, для третьего – цветы и овощи, которые он посадил на своем дачном участке, для четвертого – его ребенок, для пятого – его собака, для шестого – его счет в банке, и т.п. Однако надо нам не только признать, но и осознать: все эти ценности – не что-то привходящее и внешнее. Именно они и выражают сущность человека, его субстанцию, его внутренний мир, «ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Матф.6:21). Иными словами, у нас нет ни малейших оснований надеяться на то, что после расставания со всеми ценностями, которые мы сами выбираем в этой жизни и из которых сами составляем свой внутренний мир, у нас за душой останется еще что-то «свое», заветное, отличное от этих ценностей. Эти ценности и суть «наше все».

Итак, мы принимаем за основу ценностно-деятельностный подход к субъекту, рассматривающий субъект через отношение к определенной деятельности, направленной на определенный объект, при этом признающий  за субъектом существование внутреннего мира ценностей, составляющих его субстанциональное наполнение и движущую силу той деятельности, в которой субъект проявляет себя вовне, в материальном мире.

Но при использовании этого подхода для анализа конкретных видов социальной деятельности обычно принимается довольно сильное гносеологическое ограничение. Оно состоит в том, что из поля рассмотрения исключаются другие ценности субъекта, не имеющие прямого отношения к той деятельности, которая составляет непосредственный предмет анализа. Это помогает упростить и схематизировать картину, тем самым более зримо выразить сущность исследуемого отношения между, с одной стороны, ценностями, мотивами субъекта, с другой стороны, его предметно-объектной деятельностью. Понятно, что субъект не одномерен, что его внутренний мир может быть наполнен самыми разными, порой взаимоисключающими ценностями, что им движут порой противоречивые мотивы. Против этого никто и никогда не спорит. Но это, как полагают, скорее проблема для психолога, чем для философа и экономиста.

Однако это не совсем так. Если множество ценностей, составляющих внутренний мир субъекта, хотя бы частично упорядочено, иными словами, если среди этих ценностей есть главные и второстепенные, основные и производные, постоянные и преходящие, -  а против этого вряд ли кто-то станет спорить, — то нам должно быть, как минимум,  не все равно, выражает ли осуществляемая субъектом деятельность его основные, смысложизненные ценности, или же ценности периферийные.

Макс Вебер в своем анализе протестантской этики в ее отношении к «духу капитализма», пытается быть осторожным именно в этом отношении, присоединяя к своему анализу оговорку о том, что, «мы должны, конечно, отмежеваться от той точки зрения, сторонники которой выводят реформацию из экономических сдвигов как их «историческую необходимость». …  Вместе с тем мы ни в коей степени не склонны защищать столь нелепый доктринерский тезис, будто «капиталистический дух» (в том смысле, в каком мы временно употребляем это понятие) мог возникнуть только в результате влияния определенных сторон Реформации, будто капитализм как хозяйственная системаявляется продуктом Реформации»[9].

Вместе с тем он постулирует, что «избирательное сродство» между известными формами религиозного верования и профессиональной этикой»[10] применительно к западно-европейскому протестантизму Нового времени определенно существует. Это сродство выводится им из несомненного содержательного и логического соответствия между, с одной стороны, протестантскими идеями предопределения и «призвания» («Beruf») и, с другой стороны, «неиссякаемой предпринимательской энергии и морально индифферентной склонности» к наживе, составляющих «дух капитализма».

Действительно, соответствие между системой ценностей, в основе которых лежит вероучение Лютера, Кальвина и Цвингли, и идеологией, лежащей в основе капиталистического накопления, налицо. Оно настолько очевидно, что и сегодня люди, далекие от научной социологии, как и от экономики, но склонные к широким обобщениям, объясняют плохое состояние греческой экономики (а заодно и политические беспорядки на Украине, и все, что им не нравится в России) тем, что это страны «православные», и, следовательно, там порядка никогда не будет, поскольку, дескать, эта религия настраивает своих адептов на праздность, социальный индифферентизм и тупую «покорность высшим властям». Так, например, один  российский блогер, прослушав  в Политехническом музее лекцию историка Алексея Лидова, в которой, между прочим, проводились параллели между конфессиональной принадлежностью христианских стран и их экономическим процветанием[11],  сделал из этого вывод о том, что «теперь православие становится черной меткой, знаком проказы, вердиктом без права помилования. В такие страны больше не пойдут кредиты и инвестиции, предпочитая менее рискованные места для своего применения, тем самым обрекая страны с православной экономикой на нарастающую отсталость и прозябание. А без кредитов и инвестиций не развивается экономика, так как не на что строить дома и дороги, заводы и фабрики, создавать новые рабочие места и модернизировать устаревшие производства, чтобы повысить производительность труда и заработки трудящихся»[12].

Ввиду столь мрачного прогноза остается лишь удивляться тому, как страны с православным населением просуществовали столь долгое время.

До революции 1917 года Россия была одной из экономически сильных держав мира, православие в качестве государственной религии этому не мешало. Русское купечество было преимущественно православным. Среди святых, прославленных Русской Православной Церковью, в том числе в лике преподобных (а это значит, что он были монахами) немало выходцев из купеческого сословия. Они совершенно не стеснялись своего купеческого прошлого, не видели в нем противоречия со монашеским званием.  Так, преподобный Серафим Саровский, раскрывая  Н.А.Мотовилову учение о стяжании Святаго Духа, для лучшего понимания сравнивает этот процесс с накоплением капитала:  «Родом я из курских купцов. Так, когда не был я еще в монастыре, мы, бывало, торговали товаром, который нам больше барыша дает. Так и вы, батюшка, поступайте и, как в торговом деле, не в том сила, чтобы лишь только торговать, а в том, чтобы больше барыша получить…»[13]. Как тут не вспомнить слова Ф.Броделя о сущностной конъюнктурности капитализма, вследствие которой «доныне одним из важнейших его преимуществ является та легкость, с какой он перестраивается и приспосабливается к обстоятельствам»[14].

Дворянина Н.А.Мотовилова смущает слово «стяжание», но старец, не смущаясь, разъясняет: «Стяжание все равно что приобретение…  ведь вы разумеете, что значит стяжание денег. Так все равно и стяжание Духа Божия. … Стяжание Духа Божия есть тоже капитал, но только благодатный и вечный…»[15].

Другой прославленный святой – преподобный Серафим Вырицкий (В.Н. Муравьев) — до пострижения в монашество был преуспевающим купцом. Оставшись сиротой после смерти отца, он, подобно известному литературному персонажу Ваньке Жукову, отправился в Петербург, «в люди». Но, в отличие от Ваньки Жукова, Василий Муравьев проявил качества, которыми заслужил полное доверие хозяина, стал получать все более сложные и ответственные поручения, в 16 лет стал главным приказчиком, а потом, при поддержке своего хозяина, открыл собственное дело и стал одним из самых богатых в России торговцев мехами, после революции 1917 года сохранил свой капитал, мог уехать за границу и продолжать безбедное существование. Но вместо этого принял монашеский постриг и остался в большевистской России навсегда.

Кто-то может подумать, что эти люди в определенный момент жизни обратились к вере и потеряли интерес к обогащению, что изменилась их система ценностей. Это не так.  И преп. Серафим Саровский, и преп. Серафим Вырицкий с ранних лет были изначально настроены на монашество, торговлей занимались по необходимости, их ценностная система не менялась никогда Их жития, как и судьбы многих русских православных купцов, промышленников, политических деятелей, ученых, врачей, специалистов, военачальников демонстрируют тот случай, когда определенные ценности, лежащие в основе профессиональной деятельности, хотя и не являются доминирующими в системе ценностей субъекта, а занимают в ней определенное, подчиненное положение, тем не менее, предопределяют достаточно устойчивую и продуктивную мотивацию к деятельности в соответствующей сфере. Также эти примеры показывают нам, что субъект может весьма успешно осуществлять деятельность, при этом не ассоциируя ее со своим призванием.

Как это возможно?

Ответ лежит в Евангельской системе ценностей, которую отличает строжайшая дифференциация, как и основанной на ней аскетике. Это система тонких различений и точных разграничений, в которой каждое понятие находится на подобающем ему месте, и каждое явление имеет свою цену.

В этой системе ценностей труд занимает достойное место, но есть служение выше обычного труда. Служить можно только Богу, «ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи (Матф.4:10;  Лук.4:8). Служение – не то же, что труд. Служение – это отношение между субъектами, оно может выражаться в труде, пожертвованиях, но это не обязательно. Главное в служении – это субъективное отношение, характеризующееся любовью, верностью, терпением, послушанием, всецелой принадлежностью, постоянным нахождением в общении, соотнесением всех своих интересов с Адресатом своего служения, но главное – это то, что служить можно только Одному. «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (Матф.6:24). Но речь идет здесь именно о служении, а не о труде вообще. Христианин может, служа (в указанном смысле) только Богу, при этом заниматься каким-либо трудом, вести экономическую деятельность, отдавать этому много времени и сил, лишь бы только эта деятельность не вступала в противоречие с его служением и лишь бы только он не забывал, что цель жизни христианина – стяжание Святого Духа и вхождение в покой Божий, а труд и благосостояние – лишь средства к этому, которые, впрочем, могут принести и вред при их неправильном использовании.

Например, христианский аскет VI века преподобный авва Дорофей разъясняет, что при исполнении послушания лишь «восьмую часть» по значимости составляет результат порученного дела, а «три восьмых с половиной» — это «сохранить своё устроение, если и случится от этого не исполнить дела», то есть не  «уклониться от заповеди Божией или в смущение, или в упорство, или в пристрастие, или в какое-либо своеволие и самооправдание»[16].

Другие три восьмых с половиной – это не нанести духовный вред другому человеку  «Это не победа, братия, это потеря, это погибель, если кто спорит и соблазняет брата своего для того, чтобы исполнить дело своего служения. Это значит из-за восьмой части потерять три восьмых с половиною. Если останется неисполненным дело служения, – потеря невелика; спорить же и соблазнять брата, не давая ему нужного, или предпочесть дело служения и отступить от заповеди Божией – это великий вред: вот что значит восьмая часть и три восьмых с половиною. Поэтому говорю вам, если и я пошлю кого-нибудь из вас по какой-либо надобности, и он увидит, что возникает смущение или другой какой вред, оставьте дело и никогда не вредите себе самим или друг другу; но пусть дело это останется и не будет исполнено, только не смущайте друг друга, ибо теряете вы три восьмых с половиною и терпите большой вред, а это явное неразумие»[17].

О преподобном Силуане Афонском, подвижнике ХХ века, рассказывали следующее:

«Вскоре после первой мировой войны 14–18 годов в Монастыре начали организовывать эксплуатацию монастырского леса; купили тогда паровую машину для лесопильни. Эконом, Отец Ф., способный, естественно одаренный русский человек, после установки машины и пуска ее в ход, довольный ее работою, стал восхвалять немецкий гений (машина была немецкой фабрикации); превознося немцев, он поносил русское невежество и неспособность. Отец Силуан, который в свободное время от своей работы в магазине ходил на лесопильню «помогать», молча слушал О. Ф., лишь к вечеру, когда рабочие-монахи сели за стол ужинать, он спросил О. Ф.:

- Как ты думаешь, О. Ф., почему же так немцы лучше русских умеют строить машины и другие вещи?

В ответ О. Ф. снова стал восхвалять немцев, как народ более способный, более умный, более даровитый, в то время, как «мы, русские, никуда не годимся».

Отец Силуан на это ответил:

- А я думаю, что тут совсем другая причина, а не то что неспособность русских. Потому, я думаю, это, что русские люди первую мысль, первую силу отдают Богу и мало думают о земном; а если бы русский народ, подобно другим народам, обернулся бы всем лицом к земле и стал бы только этим и заниматься, то он скоро обогнал бы их, потому что это менее трудно.

Некоторые из присутствовавших монахов, зная, что в мире нет ничего труднее молитвы, согласились с Отцом Силуаном»[18].

В то же время преп. Силуан  считал, что если духовный человек от аскетической жизни  обратится к науке, то проявит большие способности в науке, чем тот, кто не развил в себе духовных даров, так как духовная жизнь требует от человека более высокого развития, чем научная деятельность и сфера логического мышления.  Он говорил, цитируя Священное Писание, что «сыны века сего умнее сынов света» (Лк. 16:8) не потому, что они «и на самом деле» умнее, а потому, что «духовный человек занят Богом и мало занимается мирскими делами»[19]. «Что удивительного в том, что недуховный человек устраивает житейские дела лучше, чем духовный, — говорил он, -  Один думает об этих делах, а другой умом старается пребывать в Боге. Это и среди мирян часто бывает; ловкий торговец смеется над ученым человеком, что тот не понимает в товаре, но это совсем не значит, что торговец умнее…»[20].

Справедливость этих слов преподобного Силуана подтверждает близкий нам пример жизни и деятельности нашего современника – игумена Филиппа (В.В. Симонова), который, будучи монахом и служащим священником, одновременно с этим работает в Счетной палате начальником инспекции по контролю за банковской системой, кредитными учреждениями и мониторингу финансовых рынков, заведует кафедрой церковной истории на истории на историческом факультете МГУ им. М.В.Ломоносова, является доктором экономических наук, профессором, членом-корреспондентом РАЕН, заслуженным экономистом Российской Федерации. На вопрос журналиста: призывает ли он к совести как духовное лицо, тех, кто уклоняется от уплаты налогов, В.В.Симонов ответил: «Совесть — это очень хорошее понятие, когда мы с вами находимся в стенах церкви. Но когда речь идет об экономической деятельности, совесть заключается только в одном: закон надо выполнять. И не обижайся на государство, когда оно направляет к тебе налоговую проверку»[21]. А на замечание о том, что «ведь помимо светских законов существует закон Божий», — ответил так: «Закон Божий касается лично вас. Он не касается экономической сферы»[22]. Таким образом, в основе совмещения церковной и светской деятельности православного христианина, его служения Богу и труда на поприще бизнеса, науки или государственной службы, лежит ни в коем случае не смешение ценностей и мотивов, а, напротив, строжайшее соблюдение пределов, которое положил Сам Иисус Христос между «Божиим» и «кесаревым» (Матф.22:21).

Иными словами, не вера в Бога и свое мистическое призвание вдохновляет православного человека на труд и экономическую деятельность, а трезвое сознание нужности и полезности этой деятельности, а также ее допустимость, с точки зрения его  служения.

Как разъяснил В.В.Симонов, «есть протестантская точка зрения, что вместе с физическими законами Бог дал человеку экономические законы[23], в этом содержится намек на то, что использование этих законов  в свих интересах – это исполнение воли Божией. Однако физические законы, в отличие от экономических, не связаны с деятельностью человека. Поэтому говорить об абсолютной объективности экономических законов нельзя. «Все-таки объективные законы рынка формируются законодательным полем. А в остальном — дело твоей совести, и ты должен понимать, что Бог с тебя спросит, когда ты переступил ту черту, которая законом приписана»[24].

В другом интервью на вопрос журналиста о мотивации своей работы в экономической сфере о. Филипп (Симонов) ответил, что он смотрит на этот труд как на монашеское послушание, на которое его благословил правящий архиерей, поэтому вопросов о том, исполнять ли это послушание, и как исполнять, у него никогда не возникает:  «монашеские послушания существуют в том числе и для того, чтобы поставить человека в условия, когда он ввиду отсутствия времени не поглощается чем-то внешним для себя, нередко вредным для души»[25].  Иными словами, в основе труда православного христианина, в том числе на экономическом поприще, может лежать аскетическая мотивация, органично встроенная в систему ценностей, вершину которой составляет Бог. В таком случае, осуществляя определенную деятельность, субъект, даже если он ее осуществляет очень хорошо и эффективно, не может быть определен и познан через эту деятельность, ее объект и результаты.  Внешнему наблюдателю, незнакомому с внутренним миром субъекта (его системой ценностей) такой субъект раскрывается лишь самой малой своей акциденцией.

Когда к пророку и Крестителю Иоанну Предтече в пустыню приходил народ креститься, то многие, прослушав его проповедь, спрашивали, что им теперь делать, как жить, чтобы исполнить то, чему он их научил. Особенно интересны для нас его ответы представителям определенных социальных групп -  мытарям и воинам.  «Пришли и мытари креститься, и сказали ему: учитель! что нам делать? Он отвечал им: ничего не требуйте более определенного вам. Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк. 4: 10 – 14).

В этих ответах обращает на себя внимание, во-первых, их отрицательная форма («не делайте того-то и того-то»), во-вторых, то, что все эти установления, касающиеся исполнения профессионального труда и долга, не вытекают из содержания самого этого  труда, не вдохновляют на более старательное и более эффективное его исполнение, а как бы «замыкают» его совне, ставя наружные пределы, словно бы «гасят» трудовой энтузиазм.  Ведь Иоанн Креститель, мог бы, например, велеть мытарям, чтобы они были справедливыми к плательщикам налогов, чтобы жалели и миловали неимущих, давали им отсрочки платежей, а может быть, чтобы они, подобно Закхею, отдали половину своего имени нищим, а кого чем обидели, воздали вчетверо (Лук.19:8), или же чтобы они поступили подобно неверному управителю (Лук. 16: 1 – 9).  Но Закхея к его поступку никто не побуждал, он это сделал по своей свободой воле, а именно таких поступков ждет от человека Бог. То же – и неверный управитель, он проявил моральную смекалку, и «Господин» его за это похвалил.

Воинам св. пророк Иоанн Предтеча мог бы сказать, чтобы они храбро сражались на войне, а в мирной жизни защищали вдов и сирот, следили за порядком и законностью.

Такие ответы соответствовали бы «призванию» этих людей как представителей определенных профессиональных групп. Но св. Иоанн Предтеча ничего подобного им не сказал, «призвания» их игнорировал, указал им лишь на то, что им надо прекратить делать, попросту говоря, связал им руки.

В самом деле, весь смысл профессии мытаря в Израиле состоял в стяжании денег. Мытарь был самым неуважаемым и презренным членом общества. Он мало того, что занимался поборами, так еще служил ненавистному оккупационному режиму. Чтобы быть мытарем, у еврея мог быть только один мотив – нажива. Отняв у мытаря возможность получать наживу, св. Иоанн Предтеча, по сути, наложил запрет на эту профессию, она потеряла весь свой смысл. Но человек не мог вот так сразу взять и бросить свое дело. Вернувшись с Иордана, мытарь продолжал брать деньги со своих соседей и единоверцев, как будто ничего с ним не произошло, а  брошенное Иоанном зерно покаяния тем временем незримо в нем прорастало, пока не источило все его сердце и он, придя в хам и став вдали, не смея даже поднять глаз на небо, на начал ударять себя в грудь, говоря: «Боже! будь милостив ко мне грешнику!» (Лук.18:13).

То же и с воинами. Пророк выбрал самое неблаговидное из того, что они делали, и назвал это вслух — то, что даже не требовало от них воинской отваги и совершалось без использования оружия, – вымогательство посредством клеветы. Он обратил в ничто весь  пафос воинской профессии, и о каком «призвании»  после таких отрезвляющих слов можно было говорить?

 «Протестантская этика» через идею призвания стимулирует мотивы, лежащие в основе деятельности человека — трудовой, экономической. Это хорошо знакомые нам мотивы самовыражения, достижения, состязания, победы, обогащения, стяжания соревнования. Властно захватывая человека, эти мотивы соединяют воедино субъект и деятельность. Субъект начинает жить деятельностью, отождествлять себя с ней, возникает тип человека деятельного, двумерного, живущего вовне. Однако бесконечно эксплуатировать эти мотивы невозможно. Естественным пределом становится всеобщий кризис ценностей спустя несколько столетий после начала гонки. Плоский и бедный набор ценностей больше не может служить фундаментом экономического роста.

Православная этика, напротив, разрушает романтический образ всякой деятельности, если только это не прямое служение Богу.  Всякая деятельность, всякий труд имеют право на существование, и православному христианину не зазорно заниматься любым  трудом (если только он не преступен и не направлен прямо против заповедей), ведь это – не его призвание, и человек не отождествляется ни со своей профессией, ни с экономическими плодами  своего труда. «Все мне позволительно,  — писал ап. Павел,  — но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1Кор.6:12). Отсюда и совет каждому оставаться в том звании, в котором призван (1Кор.7:20). Ведь призван он Богом к Богу, гражданское состояние этому ни помочь, ни помешать никак не может. Поэтому, «рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (1Кор.7:21). «Воспользоваться лучшим» — не значит обязательно постараться стать свободным, не значит и остаться рабом, а значит, исходя из конкретных обстоятельств, принять то состояние, которое окажется лучше в данном случае. Кому-то, в определенных обстоятельствах, полезнее остаться в состоянии раба.

Итак, ни один вид деятельности и ни одно гражданское состояние не может отождествляться со своим субъектом. Говоря о субъекте определенной деятельности, мы лишь констатирует тот факт, что данный субъект осуществляет эту деятельность, но мы не можем из этого факта выводить сущностные характеристики субъекта. Субъект всегда больше любой деятельности и любого состояния. Там, где этика протестантизма позволяет человеку отождествить свою экономическую деятельность, свою профессию со своим призванием, православная этика отсекает любые попытки такого отождествления, удерживая человека от абсолютизации каких-либо относительных ценностей.  – это Прерогатива же исламской экономической парадигмы, которая стремится институционализировать свои этические принципы – это установление ограничений на допустимость тех или иных трансакций.

Проанализировав несколько аспектов проявления субъектности в различных видах деятельности и в условиях различных идеологических и религиозных установок, можно лишь констатировать, что важность субъектного анализа все больше и больше актуализируется и все очевиднее становится вывод о том, что, анализируя любой вид деятельности, выявление ее субъектов является наиважнейшей задачей.

 

Примечания