Меньшикова Елена Рудольфовна

Новый Институт Культурологии (Москва)

кандидат культурологии, эксперт

Menshikova Elena Rudolfovna

New Institute for Cultural Research (Moscow)

Candidate of Cultural Research, expert

E-mail: elen_menshikova@mail.ru

УДК 820

 

 

Рондо Мифа: “Троянский терроризм” как идея исключительности, или summum bonum Цезаря: насильем покоряйте мир

 

Анотация. XX век (и длящаяся первая четверть XXI в.), как яркая иллюстрация нескончаемых войн и перманентных революций, как век мировых и локальных конфликтов, демонстрируя неразрывную связь с античным мифом – словно отражая в своих фасетках все осколки «вечной распри» I века до н. э., рассыпал зубья мифологий, перекраивая мир и принципы государства, разрушая границы и империи, развязывая новые войны, множа этнические конфликты, сметая ценностные ориентиры, расподобляя сущностное в человеке: лишая и Слова, и Дела. Разгром империй вскрыл Пандоры короб горящей лавой национализма и фундаментализма, что неминуемо потребовали для себя уложений и монархических регалий, в сказ обращая террор, этнические чистки, разбойные банды, романтизируя убийц и пиратов, шлюх и воров – представителей антимира, требующих своей институализации, коммуникативную стратегию культуры пуская вектором расподобления вниз – в антимир – путая полярные знаки, что и накрывает властью Тьмы. Насилие, что исповедовал и применял Цезарь к галльским (и прочим) племенам, и что проводил как принцип человеческого существования, и что ввел в обиход не он и до него успешно применялось в исторической конкретике «происхождения видов», но лишь придумал способ оправдания такой насильственной парадигмы – “записки очевидца”, в которых ‘насилие’ укоренялось обыденностью языка, привыкшего действовать, а не объяснять, разворачивая предметно-образный ряд, и который римская латынь уберегла, растворяя корпус своих глаголов направленного действия в языках индо-европейской группы (англ., исп., франц., нем., порт., ит. и пр.), меняя принцип мышления, сохранила, подготовляя почву для воцарения христианской идеологии: лишая свободы смыслопостижения (обязательного в греческом) и вводя систему соподчинения: verbum – не nominus, узаконивая ‘агрессивный код’, что станет тем summum bonum, что спеленает весь мир, обещая универсальное счастье, что всегда относительно, но применяя ‘пиратский образ жизни’ как гарант нестабильности и невероятного благоденствия, и как системный Хаос, что управляем.

Ключевые слова: Миф, ‘троянский терроризм’, Цезарь, ‘исключительность’, Боспор, нефть, гибридная война, summum bonum, насилие, язык, сознание. политическая рефлексия.

 

RONDO OF MYTH:
“TROYAN TERRORISM” AS AN IDEA OF EXCLUSIVITY,

OR SUMMUM BONUM OF CAESAR: CONQUER THE WORLD BY VIOLENCE

Abstract. The 20th century (and lasting first quarter of the 21st century), as a vivid illustration of endless wars and permanent revolutions, as a century of world and local conflicts, demonstrating an inseparable link with ancient myth – as if reflecting in its facets all the fragments of the “eternal strife” of the 1st century BC . e., scattered the teeth of mythologies, reshaping the world and the principles of the state, destroying borders and empires, starting new wars, multiplying ethnic conflicts, sweeping away value reference points, demarcated the essential in man: depriving both the Word and the Cause. The defeat of the empires revealed Pandora’s box by burning lava of nationalism and fundamentalism, which inevitably required for themselves regulations and monarchical regalia, reversing terror in the tale, ethnic cleaning, robber gangs, romanticizing murderers and pirates, whores and thieves – representatives of the antiworld, demanding their institutionalization, letting down the communicative strategy of culture by vector of separation – into the anti-world – confusing polar signs, which covers by the power of Darkness. The violentia that Caesar confessed and applied to the Gallic (and others) tribes, and that he conducted as a principle of human existence, and that was not introduced in usage by him into use and was successfully applied in the historical specifics of the “origin of the species” before him, but he only invented a way to justify such violent paradigm – “eyewitness notes”, in which violence was rooted in the ordinariness of the language, accustomed to act rather than explain, expanding the subject-shaped series, Roman Latin retained, dissolving the body of their verbs of directional action in languages Indo-European group (English, Spanish, French, German, Portuguese, Italian, Czech, etc.), changing the principle of thinking, preparing the ground for the accession of Christian ideology: depriving freedom of comprehension and introducing a system of subordination, the aggressive code becomes the summum bonum that will swaddle the whole world, promising universal happiness, which is always relative, but legitimizing the pirate lifestyle as a guarantee of instability and incredible prosperity, and as a systemic Chaos that is controlled.

Key words: Myth, ‘Trojan terrorism’, Caesar, ‘exclusiveness’, Bosporus, oil, a hybrid war, summum bonum, violentia, language, Consciousness. political reflection.

…Троянский терроризм – это предвестие большой войны, и «кочующий колонат» действительно существует – он складывается из осколков элитных подразделений национальных гвардий, охочих до войны в любом пределе, которые вкупе с мигрантами, всегда ищущими наживы (причем легкой), образуют отряды наемников, что готовы на всякую провокацию, на военную атаку и диверсию, своей летучей мобильностью создавая цезаревское «движение агрессии строем», нарушая нормы и правила человеческого существования, подтверждает скорбную константу его – «пиратство», как древнейшую форму жизнедеятельности и  эволюционную черту существования, что не теряет своей актуальности в современных реалиях XXI века, несмотря на техническую оснащенность и интеллектуальную изощренность, демонстрируя насилие как modus vivendi, что самим фактом своего существования – реализации через убийство Другого, узаконивает себя в социуме как status quo – «мы есть, и мы живем так – убивая». Троян нового тысячелетия выпущен – «кочующий колонат» – мигранты из лентяев и пиратов – уже вытаптывает Иллионы Объединенной Европы…

Гибридная война, решая локальные задачи: присвоение имущества, земли, влияния, посягает на захват/уничтожение того культурного пространства, в котором обитал (пока обитает) потенциальный противник (вероятный соперник), и которого наметили искупительной жертвой – до полного поглощения, истощения всех его «внутренностей»: ценностных ориентиров, включая язык, восприятие, замены той платы, что определяет мировоззрение и поведение – иначе, полное обнуление, чему в немалой степени способствует информационная война, как оружие массового поражения, и которая, используя обман (сея недоверие, ссоры, провокации), поначалу обескураживая, приводит к утрате идентичности, собственного «дома бытия», обесточивая и подавляя, реформируя психику, орла превращает в цыпленка – «на дурака не нужен грош, ему немного подпоешь и делай с ним, что…» – так виртуальная орда сплетен и лжи открывает врата для настоящего «троянского терроризма»: насилию Других и экспроприации Чужими. И это борьба видов, что положена в основу «Теории эволюции», и что всегда велась насильственными методами, оправдывала насилие и насилием закрепляла право на добродетель – поведенческий эталон праведника (где «праведность», трактуясь широко, и не связываясь какой-то одной религией, отражает общечеловеческие нормы поведения, которые можно ограничить Скрижалями Моисея), что во все века был разным, но потомками Римской Волчицы (ментальный символ нации) преобразовался в этническое своеобразие, что стало фиксироваться как генетический код и как «то добро, что с кулаками».

После длительного перерыва продолжим с предуведомления, что осветит перспективу нашим рассуждениям. Предлагаемая тема, являясь продолжением моих статей о «троянском терроризме» и Мифе^[1], затрагивает ключевую проблему времени – миграционные потоки и терроризм – болезни социума, что не находя противоядия, подтачивают мироустройство цивилизации, предлагая вместо совершенства опрощение («окорот» Человека), нестабильность и бесприютность. Название названием, но, действительно, мой эйдос, сделав круг, опять вернулся к Мифу – к месту его реальной дислокации да еще на копье «ТТ» – Цезаревой мантры – ‘военной правды’, что, совершив кульбит в три обхвата (тысячелетия), создавая колебательно-волновые движения, выбросив протуберанец в XX-XXI век, словно трезубец Марса, вернул меня, вопрошавшую три года назад, к себе же: к начальному локусу, да еще в тот регион, где он, по сути, и зарождался: бассейн Средиземного и Черного морей – двух сообщающихся сосудов, уводя мою оптику в глубь веков, трижды завязываясь морским узлом (миф о Троянской войне, миф об аргонавтах, миф о Прометее), имея право и билет на вхождение к «соседям» и «дальним родственникам» – миф о Вавилонской башне. И поскольку всякая мысль обладает определенной логикой размышлений, предполагая определенную последовательность изложения и выведения на свет аргументов, что складываются в систему фактов, что становится фундаментом самой идеи, то важнейшая часть о ТТ стала выводиться лишь сейчас, что похоже на дерби, куда явили переростка, поскольку сейчас год – за три идет, но написанная и осмысленная годом ранее – то есть прозрением и культурологическом анализом «былого» и считавшегося «мифическим» (нереальным), представляемая неспешно и дозированно, оказывается тем орешком, что всегда носят с собой – для восстановления энергии, что способна не просто подвести черту, но подвести к экрану, на котором многие актуальнейшие проблемы современного мира обнажают источники своего питания, зоны заражения и сталкерский маршрут «выхода», становясь тем «прозреванием» – заветным осмыслением – не самостийным, но самостоятельно совершаемым – той порочной закономерности событий и явлений, что именно сейчас так очевидна, так удушающе опасна, так нечувствительна к скорби, поскольку за три-четыре последних года произошел срыв потока – турбулентные токи, прорвав атмосферу общества (этологический – озоновый – слой), и время, торопя события и натыкаясь на собственный пятки, убегает вперед, не осмысленное и коварное своими «родимыми пятнами», забывая о заросших, но проколотых сухожилиях, не замечая хромоты своей, являет общество в его искусственной трансформации – в нецельности, вывернутости суставов и косоглазия, слетевшим с экзистенциальных катушек. Итак, рондо Мифа.

Напомним сказанное, эллины, осваивая Малую Азию (начиная со вт. пол. II тыс. до н. э.), создавали свою Метрополию, из которой потом возникла как бы «второрождением» Великая Древняя Греция – цивилизация философов и стратегов, поэтов и комиков, риторов и виноделов, архитекторов и трагиков – художников Разума, и в этом «расширении на восток» им помог именно Миф, как ‘история, что формирует образ действий’, как ‘охранительная грамота’ для наступления и захвата. Фукидид, заканчивая свой рассказ о перманентных миграциях эллинов пассажем о Троянской войне как отправной точке этих перемещений, дает понять, что предпринятый военный поход под Трою был первым военизированным путешествием, приучившим древних греков, поглощая новые пространства, осваивать и переделывать их под свои нужды, а их ‘троянский конь’ гигантским Черным Махаоном накрыл Илион, войдя в историю конфликтов архетипическим символом коварства и разбоя, знаковой метафорой доминирования, монадой насилия и его оправданием. Де-юре и де-факто это был первый публичный теракт, обнародованный народным «масс-медиа» на всю планету, начиная с Гомера, размноженный искусством, и, как ‘пиратский трюк’, позаимствованный из мира флоры и фауны, стал применяем регулярно  (войдя в обиход)  как способ решения конфликтов, как доминанта силы и превосходства, прием устрашения и шантажа. Утратив полис, троянцы свою культуру перенесли малым отрядом на Апеннины, потеснив этрусков – сработал закон сохранения энергии или эволюции, чей естественный отбор покоится «естественном» Праве сильнейшего – то есть насилии и выгоде того, кто прав, ибо у «сильного всегда бессильный виноват», – так Миф о Троянском Коне трансформировался в «троянский терроризм» – стратегию военной экспедиции по возмещению ущерба, случившегося по причине несостоявшегося экономического сотрудничества (буквально цитируя Томаса Мора)^[2]  – иначе: срыву потенциальных сделок или срыву возможности получить экономическую выгоду. А что щекотало носы крылатых ракет армии Дядюшки Сэма, вызвав далеко не песчаную бурю в Ливии, Югославии, Афганистане, Сирии, Венесуэле и далее по широтам, что богаты «полезностью» иль «проходимостью» рынка сбыта? Арьергард Одиссея – это и есть протоотряд «морских котиков», что действуют дерзко и коварно под покровом царицы Ночи, теобантами^[3] сея людей. Миф – это не байка, это правило боя.

Боспорское царство, возникшее совместною волей ищущих новую родину ионийцев и проживавших в Таврике скифов-земледельцев на подножье Пантикапея в VI в до н. э., и что сложилось в аналогичное Троаде – самостоятельное государство – на пересечении торговых морских путей в бассейне Керченского пролива, соединявшего Меотиду и Понт, было истерзано в I в. до н. э. «необорными руками» «троянского терроризма» – в лице Митридата VI Евпатора, владыки Понта (120-63 гг. до н. э.), «царя Азии», коварного стратега и провокатора, несомненно оказавшим влияние на Цезаря, становящегося решительным и дерзким полководцем в Первой Митридатской войне и взявшего там первые свои уроки ‘науки побеждать’, и принцип «Троянского терроризма» был выработан им и сложен как «метод удушения» уже после смерти Митридата, но его «змеиным жалом», что свою экспансию совершал только пиратским способом и с помощью пиратов – кочующего колоната. XX век (и длящаяся первая четверть XXI в.), как яркая иллюстрация нескончаемых войн и перманентных революций, как век мировых и локальных конфликтов, демонстрируя неразрывную связь с античным мифом – словно отражая в своих фасетках все осколки «вечной распри» I века до н. э., рассыпал зубья мифологий, перекраивая мир и принципы государства, разрушая границы и империи, развязывая новые войны, множа этнические конфликты, сметая ценностные ориентиры, расподобляя сущностное в человеке: лишая и Слова, и Дела. Разгром империй вскрыл Пандоры короб горящей лавой национализма и фундаментализма, что неминуемо потребовали для себя уложений и монархических регалий, в сказ обращая террор, этнические чистки, разбойные банды, романтизируя убийц и пиратов, шлюх и воров – представителей антимира, требующих своей институализации, коммуникативную стратегию культуры пуская вектором расподобления вниз – в антимир – путая полярные знаки, что и накрывает властью Тьмы.

И думается, «Прометеев огонь» как Миф о богах старшего поколения, что предшествовал Троянскому циклу, позволит понять, как и чем было обусловлено цивилизационное изменение древнего общества, что допустило трансформацию сознания, приведшего к слому этических законов – скатыванию в «дикое поле» насилия и вражды. Сказания Гомера, свидетельства Геродота, Фукидида, Страбона, Арриана, античные лоции Понта Эвксинского и Эритрейского, как и исследования современных геологов и археологов, позволяют связать предания о «греческом огне» с Мифом о Прометее, Мифом об аргонавтах и Мифом о Трое в один резонирующий узел – энергичный фрактал –  и именно в этом слиянии обнаружить причину и закономерность людских миграций, и попытаться понять их закономерность. Считаем, ‘греческий огонь’, многочисленные сообщения о котором сохранила древняя история, был ничем иным как нефтью – энергетическим источником, которым располагали песчаноглинистые образования, что появились в результате перекрытия отложениями второго средиземноморского яруса “фораминиферовых пластов, принадлежащих среднему олигоцену”,^[4] с которым и соотносится проявление нефтеносности, которая выражалась как выходами нефти в естественных обнажениях, так и в различной степени насыщения песчаных пластов нефтью и битуминозностью глинистых образований. Именно такие почвы окаймляли (и продолжают, отчего интерес к региону не утихает, и особенно у тех, кто сегодня исповедует троянский терроризм) Понт, и именно открытие их особенности: дарить огонь – способствовало дальнейшему цивилизационному скачку: древняя металлургия стала возможна при применении «большого» огня, коренным образом изменившим существование древнего человека, сумевшего ‘добывать’ нефть открыто – словно кефаль в сачок. Глинистые известковые почвы, по определению Губкина, что начинал свою профессиональную деятельность с изучения Кубанских земель, являются нефтематериковыми породами, а в предгорьях Кавказа изобилуют как раз эти почвы, и там же были открыты одни из самых древних месторождениий меди и бронзы,  и потому Кавказ, это не только место заточения Прометея, но и территория зарождения (VI–II тыс. до н. э.) древней цветной металлургии, где начинает складываться древнейшая шулаверишомутепинская оседлоземледельческая культура, для которой Огонь был предметом и культа, и быта, но и метафизической основой бытия, областью с ‘нефтяными колодцами’ (словно малахитовыми жилами), что станет высокоразвитой к сер. II тыс. до н. э. – то есть к моменту миграции древних пеласгов, в канун Троянской войны, случившейся не раньше 1327 г. до н. э.  после Санторинского извержения (1613 г. до н. э., ставшего причиной «казней египетских» и гибели крито-минойской культуры), то есть вследствие экологической катастрофы и как результат поиска и освоения новых земель. Прибавим к этому бассейн Азовского моря (Меотиду), что со времен Геродота называли ‘болотом’, – а не заболоченные ли земли изобилуют «глинистыми известковыми почвами», необходимыми для образования нефтематериковых пород? И благодаря каким полезным ископаемым и природным ресурсам еще до проникновения эллинов в бассейн ‘сообщающихся сосудов’ Меотиды и Понта Эвксинского на землях, окружавших  их, раскинулись вольно и важно древние царства Синдики, Скифии, Колхиды, Киммерии, что в описаниях Геродота, Фукидида, Плиния, Страбона, Арриана представлены как ‘царства’ – общества с определенным устройством, а не только укладом, как системно организованные сообщества, уже обеспечившие себе процветание, и не только сиянием золота, обилие которого так изумило эллинов, что они потянулись в Понт Эвксинский: каждый за своим счастьем. Заметим, если рассматривать найденные артефакты скифской, киммерийской, сарматской культур, то первым, что отметит ваше сознание, станет искусность работы – изящество линий, выпуклость форм, передающих внутренний мир, создающих образ отлитым из золота изображениям людей и животных, которого просто не достичь без определенной техники, технологии и умения.

Считывая противоречия бытия-в-мире, сматывая в клубок рефлексий, бросать их нужно Клио, чтобы та тянула ‘нити ариадны’, сплетая нашему сознанию волшебные рубашки разумения, чтобы вернуться в правовое поле стратегического мышления. ‘Tроянский терроризм’ как стратегия и метод оккупации чужого пространства стал возможен именно по причине (в результате) технического совершенствования видов вооружения, т. е. в результате развития металлургии, а значит, разработки ресурсов, в том числе и нефти – миф о Прометее – это именно о том, как «греческий огонь» способствовал развитию цивилизации, а потом привел к деградации. Боги ссылают Прометея именно на Кавказ: где нашел ‘светоч’- там и мучайся, и неслучайно затем на Кавказ потянулись за “золотым руном” – источником богатства, которым стал энергетический ресурс региона с нефтеносными песками и сланцевыми глинами, – и миф об аргонавтах, к моменту прибытия которых титан Прометей, прикованный к скале, уже каждый день лишался печени, скорее свидетельствует о широкой навигационной системе, что обеспечивала “греческим огнем” (транспортируя в глубоких двухметровых амфорах)^[5], развивая и судоходство, и промышленность, и культуру всех царств-государств, что складывались в бассейнах Черного, Средиземного и Красного морей в древности, чем о некоей авантюрной вылазке  в Колхиду – в царство Ээта (шулаверишомутепинская культура VI-II тыс. до н. э.), славившегося своим богатством не хуже Креза (560-548 гг. до н. э.), – в государство с отлаженной инфраструктурой, процветающее и функционирующее, с одной целью: «разжиться огоньком» – экспроприировать шкуру барана, что нес «золотые яйца». Однако взаимопроникновение культур в конечном итоге привело к дальнейшей экспансии эллинов, что обернулась паразитированием (обесточиванием) одних за счет других, приводящее к выхолащиванию природных сред (почвы, водоемы), к изменению ландшафта,  климата, ведущее цивилизации к деградации. Но об этом, как и о нефти, чуть позже – это зонтичная сфера наших воззрений и текущим суждениям, а сейчас о насущном: о насилии (terrore) и ползущем мифе.

По сути, первой гибридной войной можно назвать Галльский поход (и все последующие) Цезаря, что к обычному территориальному захвату приделал идеологическое древко: перековывал уцелевшего галла в римлянина, что насилие возвел в догму, за «нравственность» выдавал «практицизм», ведя информационную пропаганду через свои агитационные листки (распространение среди легионеров), вовлекая и потрафляя простым слогом, уходя от риторических изысков, которыми хоть и владел в совершенстве, но, соблюдая тактику «остраненного вовлечения», отказался от пышного стиля риторов, применяя агрессивные глаголы при ровном изъяснительном наклонении, добился того, что его личная жажда власти и наживы, приобретя оттенок национального характера, циничного карьериста обращая в победителя и отца нации, стала восприниматься исключительной чертой римлян – вершителей и устроителей мира на том основании, что они римляне и достойны быть «правыми» по праву рождения в Риме, по праву своего гражданства – родства идеям Рима – ferro et igri демонстрировался эгоизм Волка.

Насилие, что исповедовал и применял Цезарь к галльским (и прочим) племенам, и что проводил как принцип человеческого существования, и что ввел в обиход не он и до него успешно применялось в исторической конкретике «происхождения видов», но лишь придумал способ оправдания такой насильственной парадигмы – “записки очевидца”, в которых ‘насилие’ укоренялось обыденностью языка, привыкшего действовать, а не объяснять, разворачивая предметно-образный ряд, и который римская латынь уберегла, растворяя корпус своих глаголов направленного действия в языках индо-европейской группы (англ., исп., франц., нем., порт., ит. и пр.), меняя принцип мышления, сохранила, подготовляя почву для воцарения христианской идеологии: лишая свободы смыслопостижения (обязательного в греческом) и вводя систему соподчинения: verbum – не nominus, узаконивая ‘агрессивный код’, что станет тем summum bonum, что спеленает весь мир, обещая универсальное счастье, что всегда относительно, но применяя ‘пиратский образ жизни’ как гарант нестабильности и невероятного благоденствия, как системный Хаос, что управляем. Заметим здесь и сразу: латинское verbum стало применяться для обозначения части речи – глагола и его производных, хотя словарь хранит его истинный денотат в первозданном виде: ‘слово’, ‘речь’, ‘пустое слово’, ‘пустой звук’, ‘заявление’^[6], причем ведя свое происхождение из плотной связки существительного-глагола verber(лат. ‘удар’) – verbero (‘ударять, бить’), что действует подобно праще и описывается и осмысляется (дается денотат) как способ и предмет метательного оружия – и в этом семантическая суть латыни: всякое слово/речь воспринимается как направленный к тебе метательный снаряд с одной целью – устранить как препятствие, воздействуя подавляюще.^[7]

И в связи с очередным ‘предстоянием’ (как обузданием коня) две вокабулы как греческие фибулы: всяк писатель должен долететь до середины Днепра и стать философом, и вторая, – если повезет наши дети станут нашими памятниками: от рукотворных до живородящих – нерукотворной животворящей сутью – нашей благой вестью мiру, что само по себе является summum bonum (всеобщим благом), или, иначе, счастьем (eudemonia). И прошу учесть, что современная трактовка eudemonia отличается от греческой, изначальной, – современный глобализм, следуя заветам революционного протестантизма, свел понятие «счастья» до полезной необходимости – благополучия, которое можно заменить суррогатом – удовольствием, что как состояние невесомости имеет временные ограничения.^[8] У Цезаря не было наследников, но он усыновил внучатого племянника Августа, и тот воплотил все его «послания» Мiру, основав Римскую Империю как единственно верный: возможный и правомочный – способ существования общества,  организованного и спаянного violentia– насилием без войны, но со щитом Обмана, ratio (счет) – пользой Лицемерия для благоденствия, exsellentia – идеей ‘превосходства’ как Права, преображавших былые скрепы: virtus, disciplina, mosmaiorum^[9], и трансформируя сам народ (мировоззрение, этос как систему ценностей и modus vivendi) и то пространство, которым он себя окружал, расширяя свой римский мир как всеобщее благо, поглощая все, что желал и мог поглотить, установливая порядок и однообразие как универсум.  Из всего обширного списка значений, коими нас снабжает латинский словарь, направляя только по одному адресу : локус  magnus, a, um, comp. major денотата «великий» – видно, что разброс значений довольно велик, что и позволило вертеть «лексическим хвостом» довольно успешно. По приводимым денотатам можно видеть, что обычай, который вольно-невольно оказывал влияние на характер людей стал – через поэтические коннотации – трактоваться как закон и правило, что позволило современным интерпретаторам изменить идиоматическое выражение more majorum(зафиксированное словарем) на – mos maiorum – и трактовать как неукоснительное право, диктуемое волей предков как высшая степень отличия majores natu – степень превосходства, что передавалась по наследству –  вот такая нехитрая игра значений, что меняет смысл кардинальным образом, и хитросплетения которой не всякая птица залетает – лишь внезапным порывом ветра – итак, случай помог нам узреть, как тонко: сравнительную степень заменяя на превосходную – велась перелицовка мировоззренческой системы в Римской империи начала н. э. – но мы только приступаем с нашему освещению марлезонского балета, устроенного по правилам бесчестия, но в обход реального зова предков, когда предок (далекий), без относительности своих реальных качеств, характера и заслуг перед «народом Рима», обретал достоинства превосходной степени просто ввиду того, что велик годами, и значит указывать и направлять – диктовать Закон, или своеправие лучших. А мы знаем из собственной жизни и ближайшей нам истории, что ‘лучшими’ оказываются всякий раз вольным порядком чьей-то волей – этот разворот явлен в качестве исправления ошибки, допущенной на уроках «чистописания» – прилежанием к печатному слову, и как результат такого вот «следования априори» тому, что было до тебя, принимая его на веру и как Откровение. Стоит поразиться (однако мы судим издалека) дерзости столь легкой замены, что продолжает крепко держать современное общество в объятиях как в тисках, – но воспринять зов предков за национальную ‘идею исключительности’ – что может быть проще начального столбца из таблицы умножения! –  превосходство одного вида над другим, положенный в основание теории эволюции, как эксклюзивное право на ‘насилие’ разрешил все сомнения молодого императора Октавиана Августа, что успешно вычистил все Анналы, дабы не было возврата к прошлому, запретив публикацию всего эпистолярного наследия Гая Юлия Цезаря, что был великим ритором и писателем своего времени наравне с Цицероном^[10], с которым вел активную переписку оставив (разрешив распространение) лишь «Записки о галльской войне», надеясь физически устранить и «Слово» великого диктатора Рима, чтобы ткать его новую историю, начиная с себя. Но хитроумный племянник обманулся: перестраховался – Римская Империя стала ‘нерукотворным памятником’ Гаю Цезарю за его «Науку побеждать» как за Sumuum Order (всеобщий порядок), подобно ‘патриаршеству’ Геродота за его «Историю», что стала ‘всеобщей’. «Записки» оказались методическим руководством: практичным и легкоусвояемым – к  summum bonum и универсальным модусом vivendi. Их бичевами спутано-перепутано современное общество, что вцепилось в них как за слоновий четверик, однако вместо черепахи – болото – и мы наблюдаем естественный процесс из «жизни империй» – Прорвы как системы, что вошла в определенную стадию, что отличается неровностью дыхания и частичной утратой зрения, анализ которой нам еще предстоит.

И замечу здесь на правах лирического отступления: у философов не принято растекаться мыслью по абы чему – если уж возникает вопрос, то он бьет не в бровь, а в глаз и прямо челом –  получаю письмом от грузинского философа Отара Гогилашвили такой хук: “что есть смысл жизни и смерти?”- чужой цитатой здесь не отобьешься. Я ответила, собравшись духом – вопрос пришел в православное Рождество, лаконизмом затмевая сияние морозного утра, но на следующий день, поскольку ответ явился во сне как ‘пиковая дама’, или как многие трепетные лани моего Сознания: понять в чем смысл жизни, почувствовав его в пространстве бытия, как бы считывая разбросанные знаки: уловив, приняв и, зная это, организовать пространство своего Я, охраняя и оберегая, для роста и деятельности, что всегда направлена к людям – другим и иным, готовя к действуя только ‘на отдачу’, как Данко, ожидая любви и любя других, творя молитву собственного сознания. Это относительно жизни, ее задачи, а смерти… Думается, что Жизнь и Смерть не антогонисты, вопреки многовековой традиции осмысления, а принципиально не сводимые друг к другу формы – не противоположности, и потому нельзя их рассматривать в связке, постоянной. Жизнь – дается, смерть – всегда приходит – явно более самостоятельна в своих проявлениях, но ее всегда боятся и ждут, или  не ждут и негодуют, что приходит не вовремя, отнимая жизнь. Это два различных процесса. Только нужно ли мое внимание Косматой? Не лучше углубиться в живой Космос? Надо уметь переживать всякое “смутное время”, что выбивает черепаху из-под ног, учась находить баланс, и, не опуская рук, ища компромисс, что не перебьет твои позвонки, продолжать трудиться, как привык, и как должно. А что до виновника моего интереса к живому процессу, то, выражаясь на современном политологическом сленге, Цезарь был ловким спичдауном, уловившем ветер перемен и оседлавшим тот циклон, что привел его к вершине горы – всевластию своеволием – Абсолютом. Насилие, жестокость и лицемерие было возведено им в норму человеческого общежития, и что не порицалось, а уже приветствовалось в эпоху Августа (как и все последующие), поскольку всякий читающий^[11] ‘простой без изящества’ слог действующего полководца – бесстрашного усмирителя народов, которые, как мне думается, ‘угрожали’ лишь в сослагательных речах ораторствующего консула, добывавшего себе должности и преференции, пролонгируя законопроект о земле или acta senatus^[12], добившись статус легата,  претерпевал военные перегрузки и лишения наравне с солдатами, всякий раз идя впереди легиона (и часто пешком)^[13], всякий легионер проникался правдивостью написанного, ибо, видя перед собой ‘живую легенду’, что делит с ним солдатский хлеб, идущего на риски, проявляя невероятную стойкость, но и прожорливую жестокость: «С этих пор он не упускал ни одного случая для войны, даже для несправедливой или опасной, и первым нападал как на союзные племена, так и на враждебные и дикие, так что сенат однажды даже постановил направить комиссию для расследования положения в Галлии… …за девять лет своего командования всю Галлию, что лежит между Пиренейским хребтом, Альпами, Севеннами и реками Роданом и Рейном, более 3200 миль в охвате, он целиком, за исключением лишь союзных или оказавших Риму услуги племен, обратил в провинцию и наложил на нее 40 миллионов ежедгодного налога. Первым из римлян он напал на зарейнских германцев и, наведя мост, нанес им тяжелые поражения. Он напал и на британцев, дотоле неизвестных, разбил их и потребовал с них выкупа и заложников»^[14], начинал  верить всяк его «Слову», что объявляло “врагом Рима” всех чужих – окружавших римскую Tерру, что не была еще столь велика, но росла ежегодно, надуваясь воздушным шариком, прирастая чужими землями и богатством чужих племен, лишь стремилась к превосходству во всем: в размере, высоте, долготе, степени, состоянии, звучании, величии, владению, власти, гордости – что обещало всякому легату, как наемнику и пирату, определенный кусок от разбойного пирога. Заметим здесь, что в «милосердие» Цезаря, или “природную мягкость”, о которой не раз сообщает Светоний, убеждая хотя бы в добронравии первого из цезарей, явно ища пути оправдания для его такой «фрегатской»  деятельности Гая Юлия, полной своеволия, мы не верим, а фраза: «Раба Филемона, своего секретаря который обещал врагам извести его ядом, он казнил смертью, но без пыток»^[15] – ‘милосердного Тита’ вам не изобразит, но для меня вопрос ангажированности автора «Жизнеописаний» открыт и прозрачен из нашего спутанного всеобщим благо бытия-в-мире. Отношение к чужим как к ‘врагам’ со времен Александра Македонского становится нормой для территории, которую принято соотносить с европейской цивилизацией, ибо в Китае именно это тождество как неоспоримый тезис – основа Сунь-цзы – военного трактата, что по силе воздействия на этос и степени формирования мировоззрения и модуса vivendi как древнего китайца, так и современного, оказывается равным Десяти Заповедям, – но ученик Стагирита был одержим своей идеей ‘всеобщего покорения народов’, и, по словам Арриана,  «считал, что война не может окончится, пока есть еще люди, способные с ним воевать»^[16], и думаю, что вина не Учителя, что плохо «учил», но став жертвой обстоятельств: ‘игр престола’, подхваченный ветром странствий, Великий Ученик в своих военных походах видел свое отождествление с походом греков на Трою, видя в покорении чужих земель оправдание своему существованию, увещевая свою уставшую от «подвигов» гвардию: «Людям, которые переносят труды и опасности ради великой цели, сладостно жить и умирать, оставляя по себе бессмертную славу»^[17]. Цезарь также пристрастился в войне, но из расчетных соображений, как сообщает (аргументированно) Светоний, однако разница между двумя великими полководцами  в другом – и Цицерон высветит ее довольно легко: «Так как существует два способа разрешать споры, один – путем обсуждения, другой – силой, причем первый свойственен человеку, второй – диким зверям, то ко второму надо обращаться тогда, когда воспользоваться первым невозможно. Поэтому войны надо начинать с целью, не совершая противозаконий, жить в мире; но после победы надо сохранять жизнь тем, кто во время войны не был ни жесток, ни свиреп; так, например, предки наши даже предоставили права гражданства тускуланцам, эквам, вольскам, сабинянам и герникам»^[18]. И разницу эту можно окрестить ‘свирепостью мороза’, сковавшем майскую листву. В жестокости и насилии (чрезмерном и свирепом) – основная претензия к Цезарю, «зарвавшемуся» в жестокосердии к чужим, которым диктатор не позволял стать плененным – исповедуя только очистительный огонь. По обычаю у римлян существовало негласное правило принимать капитуляцию осажденного города до применения тарана, после – капитуляция была невозможна и город подвергался ограблению^[19]. Он не брал пленных – только хлеб, фураж – ничего личного, остальное сжигалось (см. «Записки»), и, в отличие от Александра, он не был щедр к своим солдатам, не милостив к покоренным народам, делая их гражданами своей разрастающейся империи^[20], но подавлял, буквально: «aquam terramque petere» – требовал от врага земли и воды (в знак покорности/подчинения – и…убивал.  Он не брал пленных – только хлеб, фураж – ничего личного, остальное сжигалось (см. «Записки»). И об этом спокойным тоном от 3-го лица – рассматривающего в лупу не очевидца насилия, а путевого обходчика – смотрящего с любопытством на чужака – это форма «остранения», как бы лишенная ответственности, но сохраняющая функции свидетеля происходящего и длящегося от восхода до заката насилия.^[21] А ведь ‘чужестранец’ как статус в Риме был почитаем, поскольку его нарекали ‘гостем’, о чем было закреплено в XII Таблицах^[22], которые Цицерон легко цитирует: «по отношению к гостю права притязания имеют вечную силу», восторгаясь той «благожелательностью», что помогала его предкам воспринимать воюющего с ними иронично-отстраненно, и сетует: «время придало этому названию некоторую жесткость: ибо оно уже перестало относиться к понятию ‘чужеземец’ и сохранило свое значение только применительно к тому, кто идет на нас с оружием в руках»^[23], и, призывая к милосердию по отношению к «чужестранцам», что готовы стать пленными, сам угодил в немилость^[24]. Отношение ‘ненависти’ к чужим формировалось и формировалось успешно: принципом «троянского терроризма» -: насилием, обманом, страхом, оттачивая механизм захвата чужой территории, которым Цезарь овладевал в режиме реальной войны с Митридатом VI, в галльских походах, в нападении на германцев, британцев, используя сеть разведчиков, дерзких пиратских отрядов, что выдает знание им китайской тактики Сун-цзы: обмани чужака и добей, и согласно которой «война – это борьба из-за выгоды, а получение выгоды и есть победа»^[25].

Но держа в голове вопрос Отара теоремой Ферма, отвечу, словно продолжая китайцев, но не в подражание, а своим прозреванием: смерть и насилие царствуют в этих «путевых записках», правят, да так самостийно, что начинаешь ощущать, как Цезарь обернул Смерть живым процессом – постоянным и быстротекущим рутинным делом – terrore, ‘видеть’ настигаемых бельгов и гвельтов, ссекаемых “необорными” руками римских легионеров, ‘слышать’ распоясавшийся Ужас и буквально заболевать от воспринимаемого чтением «письма» Цезаря, что и мемуарами не назовешь, только «сопроводительной запиской» путевого обходчика – в антимир, что консул возведет в примат – exsellentia. Но зачем? К чему такая сомнительная доблесть, что к virtus предков имеет не явную соотнесенность? Ответим устоявшейся киношной репликой: «ничего личного, детка, это бизнес». Своими фрегатскими^[26] способами (явно хорошо усвоенными со времен I Митридатской войны, и особенно после пленения пиратами) воинственный легат приучал своих верных солдат (терракотовую армию) по-иному смотреть на мир, меняя, как сейчас говорят, парадигму мышления. Но такое уже было – перечтите ахейскую мелику – вы ‘узрите’ в ней терзания и метания всяк прошедшего через жернова войны и вернувшегося из нее как из Terra (преисподней) навечно плененными Адом.^[27] XX век по насыщенности военными конфликтами не отличается от I в. до н. э. – лишь количеством жертв, но восприятие участников, переживших их, будут совпадать можно – искусство хранит тому неоспоримые доказательства.  Так военной волей легата ‘количество’ менялось на ‘качество’, обеспечивая и обусловливая трансформацию, которую задумал Гай Юлий, а успешно применил Октавиан Август, вводя царский титул своеволия для усмирения растущего демоса, требовавшего свобод взамен справедливости, прививал всех на личное своеправие, лишая воли, увеличивая общественные зрелища как summum bonum.

И здесь настоятельно, неожиданно обнаруживая параллель из родной истории, постучало лирико-драматическое отступление: пора приступить к ликвидации неграмотности всеобуча, и если поставить не точку, то вбросить вопрос, чтобы оборвать разрастание ереси: финал в «Борисе Годунове» совсем иной, нежели его принято считать, и более того, возникают новые теории «народного безволия». У Пушкина народ приветствовал нового царя – Димитрия Ивановича – и тем самым поэт оказывался родоначальником режиссерского театра, вводившего в русскую драматургию многоточие: неразрешенным конфликтом – и такова была концовка пьесы, что сам поэт назвал: «Комедия о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве», и ее же направил царю на суд, ибо он читал все, что писал А. С. Далее начинаются «претерпевания» нового драматурга, который не думал подражать, но лишь следовал собственной мысли – как привык, однако цензоры узрев иное: влияние английской литературы: Скотта и Шекспира, рекомендовали переделки, на которые Пушкин ответил весьма кратко: «Жалею, что не в силах уже переделать мною однажды написанное»^[28]. В авторской редакции: с указанием обязательного для автора жанра и комедийной /радостной концовки – пьеса была напечатана (и без финальной ремарки, внесенной III Охранным Отделением, ибо на рецензирование рукопись была направлена туда) после смерти поэта в журнале Современник, о чем и свидетельствую здесь, на страницах своей статьи, и о чем заявила еще своему экзаменатору – удивившее меня несовпадение было обнаружено мною во время сессии в библиотеке им. М. Горького при журфаке МГУ им. М. В. Ломоносова. И сейчас этот вариант можно увидеть в некоторых изданиях как «приложение» к каноническому, которое печаталось с внесенными не рукой Пушкина исправлениями. Заметим, Смута приходит от крика, а не от тишины – когда тихо, тогда гармония да лад либо долгая скорбь. Когда же кричат – тогда начинается Бунташный век – из крика, что возникает из обиды, от возмущения кем-то/чем-то, ибо обидчики обступают, напирают, выдавливают тебя из жизни, твоей – родной и единственной – так воцаряется несправедливость. После отравления Бориса Годунова править начал Федор Борисович, благословленный на царство умирающим отцом, – но был убит – вот отсюда  и крик. Этот крик не удобен – его постарались унять – вымарав написанное Пушкиным. Молчание ставит точку, а смех и крики – недоумение. И если уж признают за Пушкиным его «новаторство», то почему не признать и его финальное «многоточие»? Прижизненное издание 1831 г. вышло с «тишиной», может оттого не вызвала резонанса, поскольку поэт, читая в салонах отрывки и сцены, уже ознакомил с истинным своим замыслом и взглядом на переворот и смуту, случившиеся в отечестве двумя столетиями ранее, при этом следует учесть время написания пьесы – 1826 г.  – буквально по следам вооруженного восстания декабристов – очередной попытки государственного переворота. Пушкин не стал обострять: на дуэль сановников не вызвал, писал письма в защиту или не писал, уповая на будущее, – сейчас среди подделок и ‘заштабелированных’ стопок литературы, что томятся в закрытых фондах закрываемых библиотек, над которыми висит дамоклов меч цифровизации, не разобрать – реальный источник найти сложно (мне посчастливилось: я переворачивала пожелтевшие страница толстой книги , что звалась ‘журналом’! ). При этом  суть замысла не испарилась – она сохраняется как «вариант», но отношение к ней иное. И если за своего «Бориса» вступился сам автор – ас из асов – но ничего не вышло и вот уже два века мы судим о русской смуте по «тишине», им не изобретенной, но так похожей на шекспировскую («Дальше – тишина…»), что понятна и внушаема, ибо таит страх, по «безмолвию», которого нет в характере народном, но которое удобно, чтобы оно было, поскольку необходимо как костыль – в целях устрашения и для манипуляций, отчего может подавлять как timor, как Terra, – то почему вокруг замысла Цезаря, убитого 2 тысячи лет назад подло и жестоко (его же методом), над его «военным трактатом», вброшенным в века «наставлением юношеству» не должны кружить фрегатами чужие интерпретации? Считаем, в задачу Октавиана Августа входило подавить крик в пределах Рима – и он создал Римскую Империю, что тихо будет доводить до крика Других.

Цезарь искал причину жестокости, что опрокинет обычай, – он ее нашел – объявив внешнего врага – галлов. Потом нашлись и другие: кельты, германцы, бритты и другие другие. Но мотив будет найден: для аккумуляции virtus необходим ‘внешний враг’ – и если он не идет на вас, то можно сходить за ним или к нему (согласно веселому парадоксу про Магомета и гору), или спровоцировать на это, «разбив его войска».^[29] Стал изыскиваться  ‘враг в потенции’ – то есть в вероятном развитии событий – до этого Рим интересовался внутренними бифуркациями – революциями, воевал, отражая захват, вторгался в чужое, но по правилам: договоренностям, условно-принятым.^[30] И Цезарь предпринял ‘лисьи уловки’, что Евпатор – лицемерный стратег Понтийский, обманывая противника, ‘кросс-курсом’ разбивал чужие войска: стравливая вождей, ведя переговоры за спиной одних и умаляя других, вел наступление, засылал лазутчиков, интригуя, – путал тактику и политику, преследуя только одно – собственную выгоду: отнимал чужое, а Чужого обращал в потустороннего, что не становясь своим, оказался Посторонним – вечным колоном – не гражданином, но на службе государства. Жестокости хватало в Риме и за его пределами, и задолго до Цезаря, но никто не искал ему оправдания и мотивации – существовал страх перед авгурами, перед жреческим сословием, что действительно являли собой достоинство Рима, и что насилие не приветствовали и осуждали. Но казнью священных деревьев Цезарь впустил антимир в Рим, что умел видеть разницу , в одночасье утратившего порядок, размагнитив сознание тысяч, может быть поэтому его казнь была так жестока? И если не памятник, то индульгенцию за свою кровожадность он получил – «путевыми записками» – азбукой войны – по ним буквально обучали грамоте, научая анти-жизни, вручая смерть по буквам.

Осознанная, отрефлексированная современность, возможна лишь в сознании, а сознание формирует Миф – та питательная среда, без которой мыслительная мышца обмякнет, атрофируясь, что создает ‘натуральный ландшафт философии’^[31], шлифуя систему мировоззрения, оставляя нам зерна прозрений и понимания современных общественных «беспутств». Однако современное словоупотребление лексемы “миф”, особенно стараниями зарубежной “научной прессы” (Бодрийяр, н-р), сводит его денотат (“история, формирующая образ действия“) к нолю, а точнее, полностью нивелирует, стирает прежнее значение, трансформируя на 180 градусов, поворачивая избушку к лесу (“заблуждения“), изымая исторический аспект – концептульно-значимый для понимания, тем самым социальную значимость слова “миф” в его общем культурологическом аспекте, затрагивающем смыслопостижение, то есть влияющем на формирование мировоззрения, на умение выстраивать свое постижение бытия в ретроспективе исторических событий (реальных)игнорируя по праву молодости (постмодерн рожден в 50-е прошлого века). Мои статьи^[32] поднимали вопрос умаления слова “миф”, которое сейчас трактуется и используется затертым клише “байки” и “выдумки”, и по моему разумению назрела стойкая необходимость в реабилитации этого слова, в возвращении ему определяющего значения – активного начала, влияющего на становление человека, в целом, и на его политическую стратегию, в частности, и здесь отвечу на брошенную перчатку одного редактирующего «эксперта»: если выводы моей статьи “спекулятивны” – то ангажированы они  “Илиадой” Гомера, “Сказанием о Гигальмеше”, “Трудами и днями” Гесиода, что «спекулировали» древними правилами “Канона и Закона”, направляющими взгляды, мысли и поступки архаичного человека, общими для племен и народов, формируя не столько послушание, сколь понимание мироустройства, в котором нет справедливости априори, и при этом воспитывая патриотизм. Заметим, современная тенденция на глобализм не нуждалась в такой концепции слова, что была закреплена за “мифом” изначально, и который именно так и воспринимался на протяжении столетий, она мешала слитной безгласной плюральности, что сейчас процветает (и вряд ли сложит свой Миф для будущих поколений), а потому денотат “мифа” подвергся коварному остракизму со стороны научных софистов – об этом я писала, причем само обращение к Мифу возникло прямым столкновением с актуальностью происходящего: на философских факультетах российских вузов (СПГУ, н-р) «Миф» изучают по Бодрийяру, «изящно» обходя не только Лосева, Фрейденберг, Мелетинского, но и самих древних греков (Гомера, Гесиода). Многие мысли буквально выталкивают меня из сна (как Менделеева), так практически словами Геродота: «Все бы ничего, но скифы называли свою страну Скифия, наделяли статью и обликом человека» – я ловлю эйдос, брошенный давно: «греки», что никогда себя не назвали так, а только «эллинами», а пространство обитания на множестве островов – «Элладой», оставаясь верными этой традиции, то почему не берется за основу самоопределение скифов и киммеров, что до прихода эллинов к ним обладали и собственным ‘номеном’ (а значит языком, что не исключает письменности), и что они не только владели собственной территорией по праву рождения и освоения земли, что досталась от далеких предков, но и располагали исключительным правом на собственное самосознание, самоуправление, саморазвитие. И замечу, мне сложно согласиться о обвинениями Геродота в человеческих жертвоприношениях, о которых он доносит через третьи лица (словно сплетни), видя с какой любовью творили скифы своих трепетных ланей с ветвистыми рогами, изображая их с поджатыми коленями, словно летящими нал лугом, парящими как солнце (не случайно конь – именно солярный символ у скифов), улыбающихся львов и пантер, удивленных орлов, клонящих шею лошадей, свивающих собою солнце, статных дев с крылами, всадников без военной амуниции, но с умиротворенным выражением лица – это цельный самобытный мир, что явился эллинам настоящей Ойкуменой – в сиянии золотых коней (брошей, булавок) и разлитой гармонией существования, которую, сохранив для нас, потомков, передает скифское золото^[33] – те артефакты золотой скульптуры, для изготовления которой необходимы особые инструменты, плавильная печь, и особое состояние духа, что позволяет видеть ‘космос’ в окружающем мире флоры и фауны, где человек, не агрессор, но наблюдатель. К слову, поход за ‘золотым руном’ – не то же самое, что поход за ‘сампо’ – мельничкой счастья (финно-угорский эпос «Калевалла»), что символизировала блаженство при источнике денег, поскольку ‘руно’ направляло к месту рождения цивилизации: источнику «славы и добра», указывая на то, что необходимо определенное преодоление, чтобы добыть источник энергии (вспахивание и засевание Ясоном поля, битва с чужеземцами – аллегория с трансформацией зубьев дракона, укротить стражей подземелья – нефтеносные жилы легкого (неглубокого) пролегания), и выказать готовность к сопротивляемости обстоятельствам (Прометеево испытание пытками) – нефтеносная свита: пласты мощных нефтяных песков, испытывая геологические пертурбации от движения тектонических плит и глубинных разломов, могли истощаться и восстанавливаться – словно саморганизующаяся органическая порода, что сама регулирует свое образование, послушная движению морской сероводородной воды, вбирающей в себя даже останки фораминиферовой фауны (Orbulina, Globigerina) и флоры – это символ не сколько вожделения, но хаоса-ресурса, которым нужно уметь пользоваться и управлять, как с зубьями дракона или огнем, нужно буквально знать «для чего?» и «зачем?», ибо это знание и гарантирует существование и развитие (собственно жизнь), а также обеспечивает Властью, которой много не бывает – человек не научился следовать мерой: по прежнему соизмеряет все на глаз – по цвету штанов, по длине носов, – и в этом мы усматриваем причину как ‘троянского терроризма’, но и эволюции. И нужно еще уметь прочесть оставленный и сплетенный историей Миф, и вот та политическая рефлексия, которую в нас пробуждает Миф, позволяет вырабатывать собственную тактику в этой битве объективаций, вечной распре, именуемой жизнью. Миф – это не байка, это правило боя.

И если признать, что наши дети – это «рукотворно-нерукотворные» памятники нам, то, являясь следствием общего родительского права, они становятся summum bonum (высшим благом) для всякого (каждого) родителя, а вот степень и чистота ‘знака отличия’ зависит от того какие мифы читал/рассказывал каждый родитель своему чаду, – и потому, чтоб наши «памятники» не напоминали частокол, начните с Мифа, чтоб привить сопротивляемость сознанию с детства, поскольку в подвижном хронотопе XX века, спрессованном от перманентных революций, этнических конфликтов и локальных войн до орешка бесчестия, нет-нет да возникает дикий протуберанец безвременья, что пугающе завораживает, но, воспламеняя, он обращает в пепел, как селения бельгов или вьетнамцев. Трудно смириться с подлостью и обманом, но теперь, после целого года обманок, ясно представляю, каково это было троянцам, оказавшимся в одну ночь на обрыве и под обрывом без коней, но под копытами Трояна. Совет от теоретика: не впадайте в панику – предупреждайте, а уж если она накрыла, то превозмогайте – изнутри, усилием воли. Знайте, Цезарь ввел иное высшее благо: национальная исключительность как доблесть – и с этого момента цивилизация меняет свое лицо: с двулико-антиномичного на эсхатологически-паническое – и по дороге в Рай она примерит христианские одежды и через несколько столетий Идея Христианства будет распинать другие религии и народы со знаменем Summum Bonum, и, предпочтя ближним землям дальние угодья Америки, станет стирать в порошок ее народы, как бегущих бельгов когда-то топтали легионы Цезаря просто на том основании, что они римляне и имеют право на насилие, признаны правыми по праву своего гражданства – генетической связи с Энеем, сыном богини, легендарным троянцем, сохранившем зов предков, исповедавшем воинскую доблесть и мужество, открывателем новой терры и родоначальником нового племени – римлян,  что в исторической интроспекции было нонсенс, поскольку этнос нарекал себя именем топонима –  Рима, возникшего из имени вождя,  а значит, минуя совокупность общих характеристик, привычек, единого языка, психофизиологических особенностей – все это было неважно – важна лишь виртуальная нить с богами. И это ли не кастовость, но другими словами? Коль не рожден в Риме, быть тебе вечным изгоем или не правым на «исключительность» – превосходство рождением. Не так ли чувствуют себя индийские брахманы или езиды? А вот что думает дождевой червь на эту проблему – может ли он стать шелкопрядом? Будда нам в этом не помощник – он был из касты кшатриев (воинов) – лишь углубится в созерцание шелковой тени. Христианство также будет хранить молчание, обязывая признать свою «исключительность» среди других религий и верований, но том видно основании, что ее бог сам стал искупительной жертвой (но таким был и фракийский Дионис), и что не мешало методично спускать кожу и вязать жилы сомневающихся в этой «элитарности»: прав на веру и свобод на право, и не принимающих ее, – а оказывающих сопротивление ждала одна Terra – подземное царство Аида, поскольку за несколько столетий механизм ТТ (насилия, обмана и паники/страха) уже был отточен – он вершил “Cлово и Дело” Христово как summum bonum.

Объявив [прим. 3] невольное и по объективным причинам опоздание публикации разъятых частей «Троянского терроризма», мое сознание, принимая такое «удержание», соглашаясь на «доктрину сдерживания», рассчитывало на тот ‘общественный договор’, что гарантирует summum bonum каждому, вступившему в него, что подразумевает ненарушение прав Другого при соблюдении обязанностей каждого – сейчас это звучит и воспринимается наивной глупостью, если не ересью, поскольку в режиме нестабильности, а XXI живет исключительно в нем, обеты и заветы ни к чему – размытые границы ‘общественное’ делает ‘обязательным’ – ведь ‘благо’ всеобщее (sb), но поскольку некоторые ‘правее’ по праву рождения, нотариально заверенного имущественным правом, то ‘все’ принадлежать всем не может, кроме твоей убежденности в свое право, и при этом твои права ограничены свободой и попираемы правами Другого – и человек начинает терять права на свои ‘права’ – как бельги: априори – утраченное имущественное право приведет к утрате всех остальных прав, а вместе с ним и ‘bonum’. И в таком случае наитие художника – необходимое условие его жизнедеятельности, нужное только ему – это его перпетуум-мобиле, что в любую минуту может стать двигателем внутреннего сгорания для Другого, и потому забота о нем – не только ответственность, но как продолжение прав на «убежденность», само ‘прозрение’, вводя в круг ‘прав’, оказывается  ‘формальным признаком’, легитимирующим его право на отличие, а значит на свободу – внутреннюю, что не зависит от имущественного права, признавая законность ‘иновидения’ и ‘прозревания’.  Это сродни колону – держателю земли – ваше Сознание уступает вам право заботы о нем, поскольку вы (ваше тело) содержите в себе все «прозревающие» будущее и настоящее синапсы и интроекции, но стоит вам заявить на них права – формальность обретает букву закона – и ‘прозрение’ становится частным делом всякого. И лишь утаивая художник сохранит свой Дух, а с ним и свободу, и право на творение. И еще одно уточнение: всякое прозревание прошлого как ‘прозрение’ направлено в будущее, поскольку оно совершается в настоящем и настоящим – тем восприятием, что считывает актуальность текущего момента, бегущей ленты телетайпа, а потому окажется незамеченным – не услышанным современниками, что заняты тем же самым – «считыванием», только со своей ленты, своей мазуркой неустанной, а потому игнорирование и внешнее неприятие вполне закономерно. Таков удел Кассандры – распуская по ветру ее «предощущения», что не принимали за авгурские – легитимные – предсказания, определяя ее в разряд ‘козлов отпущения’, делая предметом насмешек – огородным пугалом. А теперь наше звонкое «но»: творческое сознание всегда готово к жертве – что как плата за проезд, ибо жертвенность как  ‘доктрина сдерживания’ позволяет продлить существование  (наподобие капсульной возвращенной молодости Бенджамина Баттона), даря мгновения жизни, что понятны не всем, что не входят в summum bonum – а значит, на важны для всех – отсюда небрежение общества к своим художникам, прозревающим как прошлое, так и будущее. И здесь становится важным, с точки зрения какого языка ведется рассуждение-прозрение, – если с языком современной латыни (англ., фр., нем., ит., исп. и под.), то всяк художник – бесполезен обществу и ‘всеобщему благу’ – так создается постоянная блуждающая константа – неспящая жертва белой вороны, но именно современное общество, чтущее латынь как summum bonum, и превозносящее право одного языка над всеми другими – априори, что становится языком науки, не удовлетворившись лычками коммуникативного международного общения, научилось получать доход с неосязаемого, несчитываемого современниками художника. И если их – как куриц, несущих золотые яйца, становилось мало, то их начинают создавать искусственно – придумывая и ложные ощущения ‘от творца’, тем самым конструируя ‘кумир на колесиках’ – голограмму ходульных восприятий, что вменяется как всеобщее благо, без права на побег из его тисков.  Этот процесс создания, что выгоден процентом для одних и избранных уже привычным правом «исключительности», как затяжной прыжок с парашютом – может оказаться губительным, если утратить внимание или пренебречь техникой безопасности – ведь стропы рвутся не по своему хотению, а по чьему-то велению. Здесь я впервые предположу, удивляя даже себя, возмущая сообщество ‘прозревающих’, неожиданно вспорхнувшим эйдосом: Платон с его воззрениями оказался такой курицей, несущей золотые яйца, – его доктрина ‘всеобщего благоденствия’ стала вектором в черную дыру, которую на днях сфотографировали, причем точность (как  истина) не суть важна – она зияет в 53 мил. световых лет от нас, рассеивая вопросы недоумения сослагательным наклонением ‘всеобщего блага’- summum bonum общества потребления. И этой «курице» давно уж приделали «утиные лапы» (дабы успешнее монетизировать): со времен Возрождения, когда будущая Европа начала осознавать свою «цивилизационность» (не имея даже современного термина, но «значительность», что можно было выгодно продать, став впоследствии выгодным вложением капитала), что создавалась кустарным способом на деньги меценатов, артельно и контрактно (но не по зову души), – Платона читают и чтят в переводе, и в первую очередь в переводе с латыни, ибо после Августа всех греческих философов перекладывали на латинский язык – язык действия (прямого, молниеносного, рационального), а потому идеи философа, изложенные элегично и образно, вставленные в форму литературных диалогов, требовали размышлений – не более и не менее, что для римлян, привыкших и освоивших один образ действия – захват, и ценящих время, как условие дисциплинирующее и приводящее к желаемому результату – обязательной экономической выгоде, были невыносимы как  необязательное занятие, – а потому идее ‘всеобщего блага’ придали ускорение: ‘bonum’ было переведено как ‘благополучие’ – или польза, что совершенно в духе практичных и циничных наемников, что живут как саранча. И с этого момента курица, вставшая на утиные лапы, превращается в дойную корову, становясь той обязательной цитатой, без которой человек сознательный и претендующий на Сознание признается близоруким и хромым, ибо цитата оказывается и ‘путеводной звездой’ и ‘поводком’ одновременно. Прививается несамостоятельность (и вместе с тем потрафляется поиск «нового») и неуверенность, ибо на поводке надежнее – а ну как упадет, или зайдет не туда – человек, оперирующий с ходу чужим (освоенным как ‘своё’) знанием и образом мысли (без имитации, а как Хлестаков: входя в образ, как в свою ипостать), не способен на прямохождение самостоятельное – взрослость ему недоступна – это вечный ребенок как вечный жид – именно евреи «тянули лямку» ростовщиков, придя с Востока в Европу, стали ‘доменами’ залоговых аукционов, кредитов, процентов, формируя будущую современную банковскую систему, что превратилась в наброшенную сеть ретиария,  что цепко держит общество, являясь гарантом его же нестабильности как системный Хаос. И оттого всякий банк так приветствует инфантилизм в современниках, стремительно уходящих в даль технологий играя на подростковых вожделениях, манипулируя ‘кумирами на колесиках’, обещая удовольствие от безделья, раскидывая крючки кредитов, манкируя и блефуя цифрой перед не умеющим считать Буратино, поскольку концепт ‘молодости’ является такой же курицей, несущей золотые яйца, как чудак Платон с теорией всебщего счастья, за которое выдается практичное ‘благополучие’ – обыденность пустоты, или черной дыры существования – и лететь никуда не надо – вот оно ‘счастье’ – ничтожным проблесковым маячком на ладони – в Прорве. Цитата всегда несет «сослагательность», ибо она вся в прошлом, она и возникает как «настоящее», как реакция на свое актуальное время, у которой должно быть свое Слово, что послужит тем ‘поводком’, на который можно поймать/посадить не стойкое – шаткое – инфантильное существо, что не различит ‘сущности’ от ‘сути’, но будет послушна доктрине «всеобщего благоденствия». Удерживая сознание многих в цитировании, вы держите их головы на поводке – так действовали Герцен и Кропоткин, создавая терракотовую армию системных болванчиков в среде разночинцев-народников, впуская струей сероводорода идею «исключительности», что приведет к summum bonum современного европейского либерализма, вынесшего свое знамя из колониальной стратегии бывших империй Европы. Терроризмом в России XIX века управляли исключительно дистанционно, веря в собственную исключительность по праву рождения (и Герцен, и Кропоткин – как представители высшего сословия), внушая чувство превосходства владением Идеей – то есть исповеданием новой веры – во всеобщее благо, которое подобно ‘добру’, а то – всегда с кулаками: и по русской пословице, и в  практическом применении Дантона. …Срываемся в обрыв опять…

Но вернемся в точку нашего «срыва» – моменту обрыва – реальности невозврата временного континуума – 16.04.2019 г. – статья направлена в редакцию, а мир рыдает, ужасаясь, над горящим Нотр-Дам-де-Пари. Что это было?

…Нью-Вавилон? Не ждали? – нет, взывали умолчаньем во благо –

искусным образом желанья, мечтая о всеобщности надежд…

Символично? Для меня, точнее моего Сознания, – пожалуй, поскольку вчера именно в эти часы (горения собора) я вписывала в статью именно тему «безмолвия» – скорбного неучастия, обосновывая (по источникам-письмам) авторскую версию «Бориса Годунова», который до сих пор читают интерпретированным «другими», воспринимая историю и мир, как это выгодно «иным». Но наш А. С. – все же ас из асов! – его незавершенный конфликт виснет не «тишиной», как в шекспировском «Гамлете» – всеми ‘семью повешенными’, и что демонстрировало видео будто онемевших, стоящих на коленях, скованных молитвой парижан, взирающих словно на пустоту, – нет, его драматургия повисает в криках – телеграфных канатиках, по которым бежит известие о свершенном цареубийстве (Годунов успевает благословить на царствие сына), что вскоре станет восприниматься историей (совокупностью регулируемых взглядов) той потешной игрой «Убей Царя!», что легитимируя насилие, ‘убийство помазанника’ применяет как метод государственного переворота, и потому финальные крики комедии «Царя Бориса» могут быть различной амплитуды: удивления, испуга, недоумения, горя, дури, поскольку за ними – широкий спектр действий граждан/не граждан, втянутых в государственный переворот – спусковым крючком revolte. Заметим не на правах рекламы, но сматывая клубки сомнения, duritia/durities (duro, от лат. укреплять, закалять) означает не только ‘суровый образ жизни, закаленный в лишениях’, действие решительного характера, но и способ этого действия/воздействия – жесткий, грубый, бесчувственный.[34]  Новостная картинка поражала именно феноменом бездействия – неучастия, но которое случилось на пожаре, – такое архаичное обращение к небесам как молебен о дожде/снятии заклятия или моление о всепрощении, снятое на цифру (скорбящие на коленях видели и смотрели в объективы), напоминало истуканов острова Пасхи. Это скорее выглядело парафразом на КироМуратовское “скорбное бесчувствие”, что ныне звучит её же шарманкой – пронзительно – ужасной от… ненаказуемости и всеобщей безответственности, что, по моему разумению, на данный момент развития общества и является натуральным summum bonum. И чтобы ремарка стала явью, охранительной системе пришлось ждать два века – пьеса была написана в 1826 г. – после вооружённого восстания “элит”[35] (как сейчас настойчиво повторяют современные софисты, не утруждаясь дать новое определение измененному общественному укладу периода внедренного Глобализма), то есть очередной попытки государственного переворота. И поскольку авторскую версию читала самолично (в университетской библиотеке на Моховой), то понимание Пушкиным закономерностей исторических «переполохов» как «трагикомедий на миру» было для меня  ясным и очевидным, входя и углубляя мое собственное, а восприятие им ‘смуты’ как постановочного трюка, ясностью и резвостью емкого русского слова воспитуя в пушкинском духе, становилось «моим» и тождественным поэту, что прозревал и Русь, и нравы, и жизнь, и слезы, и любовь, и равным гибризмам древнего грека, что двойственность мира воспринимал с молоком матери. В силу такого «бэкграунда» зрелищность пожара на острове Сите спустя сутки я воспринимала как очередную постановку власти (геростраты жгли храмы во все времена – движенье к славе неисповедимо) – удивило другое: прозревание (через описание за несколько дней) этой яви, что окажется зримой картинкой для торжества Ремарки, внесенной намеренно органом по надзору взглядов (III-е Отделение), дабы избежать сомнений в обществе, формируя послушность без широты кругозора, став пущенной стрелой в будущее и упавшей лягушке в ноги (да простят меня французы за возможный каламбур), – так или иначе, но я считала все верно: французская революция поворотом своего хвоста/винта отформатировала мир по-своему хотению: насильем разрушая мир, вводя его в ступор безучастия. Так введенная селекционной рукой цензуры искусная ремарка: народ безмолвствует – привела к выхолащиванию человеческой породы, приучая одинаково реагировать на всполохи и катаклизмы в обществе – паникой и скорбным молчанием, принимая на веру все, что дадут и явят. Поистине элитная селекция для Человека! Интернет и электронная книга – очень ловкие ножницы в этом отборе выхолащивания, что продолжается, становясь агрессивнее и оснащеннее «щупальцами лжи» – манипулятивными технологиями, к коим мы относим и «троянский терроризм» как оружие массового подавления.

В искусстве важен нюанс, порой неуловимый, и боюсь, что современным реставраторам, в пору смешения традиций, искусство нюансировки, которым в совершенстве владели Сати или Моне (благодаря последнему именно Собор становится знаковым – призрачно-явным – пришедшим из глубины веков символом веры), стало не доступно – опрощение как принцип существования игнорирует и штрих, и нюанс – ведь не возродили же римляне греческую живопись, о которой оставили восторженные воспоминания – не более, перейдя на копирование оставшихся скульптур, и доводя до совершенства этот вид искусства, видно пластика народу «движения/акта» оказалась ближе искусства цвета и полутонов. Чтобы что-либо было признано артефактом искусства, оно должно стать «высказыванием» – тем словом/взглядом, что должно проистекать из Сознания, что осознает себя самобытием – иным: сложенным самим. А как сейчас живут люди? Достаточно и довольно неосознанно, чаще бездумно – не осмысляя свое пространство в бытие-в-мире, не заботясь о нем, но взращивая самость (по образцу). Почувствуйте разницу! – но некому – границы сняты – и высказываний не ожидается, как и кувшинок, проступающих слезами соборов.

Завершая вносить опаленными бабочками эти последние строчки, на подступах к самому главному в «троянском терроризме» – слиянию рек – собственно возникновению политического движения «терроризма» в 19 веке, как 21.04.2019 г. серия терактов в Шри-Ланке накрывает волной безмолвия планету – число жертв 320, более  500 пострадавших. В католическую Пасху взрывают соборы с прихожанами, люксовые гостиницы с постояльцами – целокупные «коробочки счастья» – что это? Какой Мориарти хладно потирает руки? Кто-то путает следы – явно – как Митридат…

 

 

 

 

[1] Мой доклад в Лондонском университете (Birkbeck) 09.02.2018 г., пре на английском языке, еще не имея новейших прямых доказательств применения этого скандального метода – “троянского терроризма” – шельмование целой страны (России) плюс нарушение территориальной целостности, включающий и военную атаку другой страны, что лежит по другую сторону океана (Сирия), и которое обвиняется в том, что живет не по правилам (методика “Абсолюта” по-Цезарю), актуальностью своей проблематики опередил реальные события, но, что удивительно для автора, был напечатан в американском журнале («The Troyan terrorism as an established order (disciplina), or the nomadic colonatus (mission of Myth in the space of Sir Thomas More’s “Utopia”)» // International Relation andDiplomacy, Volume 6, Number 2, February 2018 (Serial Number 53)), а публикация концепта «ТТ» на русском языке началась в CredoNew (в 2018’1-4 и  2019’1), но его продолжение (так называемая «матчасть»: лингвистические схождения и топология денотата, включая интроспекции культурологического анализа) писалось в феврале-марте 2018 г. и публиковалось дробями и сейчас выходит в печать частями, ибо «айсберг», не умещаясь в журнальный формат, выходящего раз в квартал, колется на сегменты, что сопровождаются  все возникающими аргументами (у автора) и убедительными примерами из практической новейшей истории (2018/19 гг.), что не дают этой ледяной скале растаять, и вместе с тем, сияя «простотой» и видимой изнанкой, вооружают ясным знанием механизма «ТТ», что по нашему мнению, на сегодняшний день совершенно распоясался.

[2] См. предыдущую статью в CredoNew, 2018,  № 2.

[3] Теобант – тень человека (силуэт) – езидское имя (езиды – древнейшее каствое общество солнцепоклонников, проживавшее на территории Сирии и Ирака, сохраняющие свою культуру и веру, как русские староверы).

[4] Губкин И. М. Майкопский нефтеносный район. Нефтяно-Ширванская нефтеносная площадь. – С.-Пб., 1912. – Репринт:  М.: Книга по требованию, 2019.

[5] Такие амфоры автор видел в музейном комплексе Кносского дворца, музеях Санторина, Афин, Херсонеса. Не для оливкового же масла они были предназначены в таком количестве, о котором сообщают античные историки, предъявляя свои «периплы» с перечнем перевозимых товаров, если даже учесть растущее население бассейнов двух-трех морей, – ведь огня человеку требуется много больше, чем масла, которое не вода: много не выпьешь, но такого количества масла для огромных сосудов не могли дать древние оливковые рощи, если учесть способ производства оливкового масла, что в древних времен не изменился.

[6] Латинско-русский словарь / О. А. Петрученко. – Репринт 9-го издания 1914 г. – М.: Эксмо, 2017. С. 686.

[7] См.: «verber, beris, n.: I) abstr. = удар, толчок: 1) поэт.: a) ‘от удара волн’, b) от ‘бросания камней’; 2) ‘удары плетью, кнутом, розгами’, ‘побои, бичевание’, ‘ругань, брань’(поэт.); II) concr. = ударное или метательное орудие: 1) ‘палка’, ‘плеть’, ‘кнут’, b) ‘ремень пращи и подобных метательных орудий’» [Латинско-русский словарь. Указ. изд. С. 685] и «verbero, avi, atum, are, v.: ударять, бить, I) поэт.: ‘летать по воздуху’, ‘обстреливать ворон’, ‘побитые’; II) ‘наносить удары особой плетью, кнутом, розгами’ =  ‘бичевать, сечь’, ‘подвергать бичеванию’» [Там же. С. 686].

[8] Лингвист. анализ слова см.: Меньшикова Е. Р. Миф как натуральный обмен. // CredoNew, 2017,  3. Menshikova E. R. The Natural Landscape of Philosophy (The Political Reflection of Heraclitus and Aristotle). // Philosophy Study, V. 8, N.1, 2018.

[9] Во избежание побега от собственной мысли, приводим ссылку на работу: Махлаюк А. В. Духи предков, доблесть и дисциплина: социокультурные и идеологические аспекты античной военной истории в новейшей историографии // ВДИ, 2010. № 3. С. 141-159, что послужила источником, что был взят мной на вооружение в научном поиске еще при работе над Утопией Т. Мора, где есть общирная библиография по вопросу римского военного искусства, и с которой я только сейчас обнаруживаю расхождения в освещении исторических событий, к которым непременно вернусь, ибо это принципиально важно для меня, поскольку события древней истории стали «живым сквозным материалом» для моих изысканий –  сиянием гиперборейным – а потому здесь лишь отмечу: приводя выражение: mos maiorum – Махлаюк, придерживаясь трактовки и понятия, что он почерпнул из книг зарубежных исследователей, полагаясь и доверяя их суждениям, выводам, и переводит как духи предков, но древняя латынь, что несомненно ближе к ‘искусству военной римской стратегии’, чем современные языки индоевропейской группы, содержит несколько иные значения и пишется иначе:«mos, moris, воля человека, I) своеволие, своенравие; II) воля, ставшая нормой для образа действия: A)  обычай, 1) обычай, обыкновение – more majorum: по обычаю 2) нрав, характер, 3) сводничество; B) пер. – 1) образ действия, свойство, качество – как свойственно, наподобие, 2) поэт. – закон, правило, in mores: по закону» [Латинско-русский словарь / О. А. Петрученко. – Репринт 9-го издания 1914 г. – М.: Эксмо, 2017. С. 399]; «majorum» – сравнительная степень прилаг. magnus мн. ч.: «magnus, a, um, comp. major, – большой, великий,  majores natu , 1) старшие люди, старики, в част. = сенат, предки, 2) великий, значительный, важный, 3) о высоте положения: a) по могуществу, имуществу, высокопоставленный, могущественный, богатый, b) по таланту, способностям, заслугам: великий, знаменитый, достойный уважения, 3) об интенсивности: a) сильный, бурный, b) чрезмерный, преувеличенный, 4) о высоте душевного настроя, образа мыслей: a) в хорошем смысле: возвышенный, великодушный, благородный, b) в дурном смысле: надменный, гордый, хвастливый, 5) о высоте ума: высокий, возвышенный, выдающийся» [Там же. С. 376].

[10] Вел с ним не только активную переписку, в чем убеждаешься без чужих комментариев, если читать Цицерона [Письма Марка Туллия Цицерона в трех томах. Репринтное издание 194-51 гг. – СПб.: «Наука», 2008, 2010], что постоянно делает на этом акценты, поскольку их объединяла методика одной риторической школы – Аполлония Молона, что сделала «равными» в науке убеждений, воспитывая как мыслителей, развивая как виртуозных ораторов (ссылки на их творческую одаренность рассыпаны по всей античной литературе), что станут искусными политиками, стратегами, но и соперниками, уважающими друг друга.

[11] «Записки» распространялись в войсках как ‘военная газета’, как программные листки партии большевиков в годы первой мировой войны – Цезарь учел свой агитационный опыт борьбы за свое превосходство в Сенате.

[12] Ежедневные отчеты о собраниях сената и народа, что Цезарь приказал составлять и обнародовать, лишь только вступил в консульскую должность – своего рода телеграфное агентство – их публикация была новейшей технологией того времени – популистским жестом, отчасти манипулятивным приемом.

[13] Светоний Транквилл Гай. Жизнь двенадцати цезарей.  – М.: «Наука», 1993. С. 5-33.

[14] Светоний. Указ. соч. С. 23.

[15] Там же. С. 27.

[16] Арриан. Поход Александра. – М.: «МИФ», 1993. С. 190.

[17] Там же. С. 191.

[18] Цицерон. Об обязанностях. Кн. I. / Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. – М.: «Наука», 1993. С. 67.

[19] Гай Юлий Цезарь. Записки о войне с галлами. Книги вторая, третья и четвертая. С введением и комментариями С.И. Соболевского. – М.: Изд-во литературы на иностранных языках, 1946/ М.: Русский Фонд Содействия образованию и Науке, 2011. С. 62.

[20] См.: Арриан. Указ. изд.

[21] 1-е лицо – ораторская форма – публичная, за которую можно и в ссылку, и жизни лишиться, а Цицерон – еще и своих кистей, которыми ‘вытачивал’ форму словесного превосходства до совершенства убеждений, водя стилом умело и упрямо много лет – до самой смерти.

[22] Законы XII Таблиц (451-450 г. до н. э.) – кодификация государственного закона от народа (lex publica) в Древнем Риме, как свод уложений и правил, регулировал сферу семейных и наследственных отношений, имущественного права, наказания за правонарушения и преступления, ввели хождение денег (ais) в форме медных монет, номинал которых определялся по весу. Это первый писанный источник Права – сохранился в отрывках и реконструируется лишь по упоминаниям и ссылкам, как в случае с приводимой цитатой Цицерона, чье начальное образование заключалось в том, что выучил всю Таблицу наизусть, словно таблицу умножения.

[23] Цицерон. Об обязанностях. Кн. I. / Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. – М.: «Наука», 1993. С. 68.

[24] В апреле 58 г. до н.э. покинул Италию, имущество конфисковано, дома  сожжены.

[25] Искусство войны / Сун-цзы. – М.: Яуза: Эксмо, 2018. С. 243. Выгода направляет саму тактику, ибо «мощь – это умение применять тактику, сообразуясь с выгодой» (I, 6).

[26] Фрегат (Fregata) – морская птица семейства фрегатовых, отряда веслоногих, за образ жизни прозванные пернатыми пиратами, поскольку вместо честной охоты или иного способа пропитания предпочитают отбирать, нападая, добычу у других птиц (буревестники, фаэтоны, олуши, пеликаны), разоряя гнезда, съедая птенцов, подкарауливая и заставляя (насилием: ударами клювов) отдавать даже проглоченную добычу.

[27] Мы писали об этом: Меньшикова Е. Р. Троянский терроризм как установленный порядок (disciplina), или кочующий колонат (миссия Мифа в пространстве Т. Мора «Утопия»). // CredoNew, 2018,  № 2. С. 189-221.

[28] Пушкин А. С. Документы к биографии. 1799-1829 / Сост. В. П. Старк. – СПб.: Искусство, 2007. С. 609. Это цитата из Письма от 3 янв. января 1827 г., направленного А. Х. Бенкендорфу, что зафиксировано  под № 378 и состоит из пяти предложений, два из которых представляют вежливые формы приветствия-прощания. Именно это выражение как образ мыслей поэт высказывал в других письмах: «заменять же прежнее новым в ее <т. е. цензуры > угоды я не в силах и не намерен» (Н. И. Гнедичу, 13 мая 1823 г.); «…я никогда не мог исправить раз мною написанное» (П. А. вяземскому, 14 октября 1823 г. – Акад. Т. 13. С. 62, 69).

[29] Сун-цзы. Кн. III, 2. Цит. по: Искусство войны. Указ. изд. С. 242.

[30] См.: Меньшикова Е. Р. Рецептивное проклятие или терминологический сбой: к проблеме интерпретаций неологизма Т. Мора “утопия”. // CredoNew, 2012, №.№ 3-4.

[31] Menshikova E. R. The Natural Landscape of Philosophy (The Political Reflection of Heraclitus and Aristotle) // Philosophy Study, V. 8, N.1, 2018.

[32] Меньшикова Е. Р. Миф как натуральный обмен. // CredoNew, 2017,  № № 1, 2, 3.

[33] См.: Кузьмина Е. Е. Мифология и искусство скифов и бактрийцев: (Культурологические очерки) = Mythology and Art of Scythians and Bactrians: (Essays on cultural history). – М.: Российский Институт Культурологии, 2002.

[34] Латинский словарь. Указ. соч. С. 207.  Вдогонку бросим восхищенья вздох о чудесах аллитерации, что в типологических схождениях языков неожиданно обнажает всходы смыслов, утраченных иль незамеченных.

[35] Слово «элита» (фран. elite) в объясняется как: 1) «лучшие, отборные семена, растения или животные, полученные в результате селекции и предназначенные для дальнейшего размножения и деления», 2) наиболее видные представители какой-то части общества, группировки, 3) отборные воинские формирования» [Словаре иностранных слов, C. 582], но своим денотатом обязано латинскому слову: eluo, lui, lutum, ere – вымывать, смывать = удалять, ;  elutus – водянистый , безсочный,» [ Лат. словарь, С. 216.],  и что указует как на «выхолощенность», так и на тщательный отбор вымыванием определенных качеств в обход/ущерб других, тем самым в первую очередь обнажает искусственность , а не искусность «элиты», что с недавних пор живет на положении “вдовы, что сама себя высекла” (буквально по Гоголю), – в насмешке народной толпы.