Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №3, 2018
Логинов Геннадий Андреевич
Нижегородский государственный университет имени Н.И. Лобачевского
аспирант кафедры философии
Gennady A. Loginov
Nizhny Novgorod State University named after N.I. Lobachevsky
post-graduate student, Chair of Philosophy
E-mail: genloginov@mail.ru
УДК 008
Элементы апологии христианства как персонализма и антигностицизма в контексте проблемы смерти
Аннотация. Основные тенденции в направлении гностицизма и имперсонализма в западной философии XIX-XX веков кратко объяснены в контексте проблемы смерти. Показано, что даже в мэйнстриме «христианского» религиозного экзистенциализма присутствуют значительные гностические элементы. Развернуто понимание гностицизма как «философии небытия». Постмодернистские философии также подвергнуты критике как форма гностического имперсонализма. Некоторые политические аспекты гностического мировоззрения кратко рассмотрены с отсылкой к работам Эрика Фогелена. Гностическая экзистенциалистская (“angst-driven”) псевдорациональность также критикуется с персоналистской точки зрения. Основные элементы экзистенциалистской философии оказываются элементами типичной гностической метафизики. Также показано, что обывательское либерально-постмодерновое мировоззрение является упрощенной версией «гностического материализма». Существенный вывод из статьи – утверждение об абсолютной уникальности христианства как анти-гностического персонализма.
Ключевые слова: христианство, гностицизм, персонализм, экзистенциализм, постмодернизм, псевдо-рациональность, смерть
Elements of Christian apologetics (personalism and anti-gnosticism) in the context of the problem of death
Abstract. Main tendencies towards Gnosticism and impersonalism in the Western philosophy of XIX-XX centuries are briefly explained in the context of the problem of death. It is shown that even in the mainstream of “Christian” religious existentialism there are significant gnostic elements. Understanding of Gnosticism as “philosophy of non-being” is developed. Postmodern philosophies are also criticized as a form of gnostic impersonalism. Some political aspects of gnostic worldview are shortly considered with the reference to the works by Eric Voegelin. Gnostic existentialist (“angst-driven”) pseudo-rationality is also criticized from personalist point of view. Main elements of existentialist philosophy appear to be elements of typical gnostic metaphysics. It is also shown that common liberal-postmodern worldview is just a simplified version of “gnostic materialism”. The essential conclusion of the article is the statement about absolute uniqueness of Christianity as anti-gnostic personalism.
Keywords: Christianity, gnosticism, personalism, existentialism, postmodernism, pseudo-rationality, death
Как известно, проблема смерти привела к появлению в рационалистической просвещенческой посткантианской философии особого развернутого направления – философии пессимизма. В лице своих наиболее выдающихся представителей философский пессимизм принимал форму эклектичного околобуддистского учения (Шопенгауэр), иррационалистского историцизма-прогрессизма к «самоубийству человечества с помощью техники» (Э. Гартман – пророк ядерной угрозы) и даже крайне чудовищного суицидального пантеизма (Майнлендер), заставляющего вспомнить известный принцип, что любой монизм (в том числе пантеизм) имеет признаки безумия (как анти-рационализма). Характерные для немецких пессимистических систем представления о смерти или ничто как цели (!) бытия индивида или всего человечества – явный признак полной несостоятельности философского пессимизма, обусловленной, в том числе, отказом от христианского персонализма. Философия пессимизма просто искусственно ограничила свой горизонт неизбежным и тривиальным фактом биологической смерти. Некоторым светлым пятном в рамках пессимизма, даже с нотками жизнерадостности, можно считать лишь философию норвежского альпиниста П. Цапффе [1], предложившего на основе идей Шопенгауэра и Ницше «жизнеутверждающий» антинатализм в сочетании с вполне жизнеспособным «дионисийским» иррационализмом, избавленным от ницшевского «звериного» аморализма и восхваления жестокости. Тем не менее, по словам самого «веселого пессимиста» Цапффе, «хотя осознанная дегенерация к более жизнеспособному может сохранить вид на какое-то время, она по сути своей не поможет найти покоя в мире» [1]. Единственное, что нордический любитель черного юмора смог предложить миру: тезис «всё – эскапизм».
Параллельной линией развития философии XIX века был позитивистский материализм, по непонятным причинам не столь чувствительный к трагичности «ситуации человека». Невнимание к основной проблеме бытия естественным образом привело к появлению антиперсоналистских «политических религий»: марксизма (через злоупотребление диалектикой) и фашизма (через извращенный возврат к субъективному «идеализму» – в философии итальянского теоретика Дж. Джентиле). Характерно, что Гегель и Маркс («люцифер и вельзевул философии» по выражению Р. Карелина [2]) создали идеологизированные системы, приведшие к трагическим последствиям, ошибочно распространив диалектику (ограниченный логический метод) на онтологию в целом («жизнь – это смерть»). Возвращение диалектики оказалось возвращением европейского сознания к суицидальной «мудрости» Гераклита. «Любая глупость совершает самоубийство» (Н. Давила).
Особым и наиболее интересным направлением посткантианской (!) мысли является гибридный гностическо-христианский экзистенциализм Кьеркегора. Датский мыслитель особенно чутко уловил один из основных смыслов религии как желания вечной жизни, что и привело к появлению его концепции «вера как страсть». Тем не менее, для него характерны своеобразнейшие и не совсем естественные мазохистические идеи о «страхе, трепете и отчаянии» без конкретных проблем – лишь по причине «заброшенности в мир» (здесь проявилось, вероятно, неосознанное влияние гностических учений) и прочие нездоровые тревожные ощущения. «Совершенная вера для него — это филистерство и пошлость. Кьеркегор, если можно так выразиться, наслаждается этим пребыванием в бездне неверия» [3]. Эти и другие психологические особенности Кьеркегора, позволяют провести ироническую параллель с некой «страстью как верой», созданной специфической фантазией Л. фон Захер-Мазоха («отца одной перверсии»). Таким образом, предлагаемое датским философом религиозное чувство в чем-то подобно упомянутой извращенной психосексуальной практике. Вероятно, что оба психологических (очевидно, не «духовных») явления имеют некоторый трансгрессивный эффект «разрушения личности» (или даже просто теоретического антиперсонализма, когда личность всегда только «становится» – или разрушается). К этому добавляется весьма специфический, малообоснованный и явно нехристианский гнозис Кьеркегора о «бесконечном качественном различии» между Богом и человеком. В качестве дополнительной иронической параллели можно вспомнить о распространённости «нестандартной сексуальности» в гностических сектах поздней античности (а также в весьма родственных им позднесоветских и российских «традиционалистских» сектах).
Особенно важно, что почти всё развитие христианской мысли в ХХ веке, включая диалектические (экзистенциалистские) и атеистические (псевдохристианские) «теологии» (во многом просто социально-обусловленные «психологические теории религии»), а также мистико-гностический религиозный экзистенциализм (в том числе «философия свободы-бездны» Н.А. Бердяева) – всё это было обусловлено влиянием Кьеркегора. Гностические ошибки датчанина стали основной причиной подмены в континентальной философии ценности личности ценностью индивидуальности (жизненной «истины» по Кьеркегору), точнее некой произвольной, фактически постмодернистской, субъективности. «Исторические истины христианства, и исторические факты вообще — также не доказывают никакой истины. Можно сказать, что для Кьеркегора, если что-либо понятно, то это уже не истина» [3]. Исследователь творчества Кьеркегора Джордж Прайс писал: «Кьеркегор был разумнейшим человеком своего поколения… Кьеркегор был шизофреником… Кьеркегор был рыцарем веры… Кьеркегор никогда не нашел веру…Кьеркегор обладал истиной… Кьеркегор был одним из проклятых» [4]. Причина трагедии кьеркегоровской мысли – «проклятие» гностицизма, сделавшее философа «религиозным мазохистом» (по его словам, было “невозможно жить комфортно и считать себя христианином”).
Абсолютная истина христианства, точнее бесконечное приближение к ней, подменяется безосновным гадательно-волюнтаристским субъективным гнозисом (почти наверняка ложным), подобным ущербной «вере в веру» в прагматизме У. Джеймса или в иррационализме-фидеизме Л. Шестова. «Такая концепция выглядит весьма странной, поскольку понимание человеком общей независимой от него истины не составляет какой-либо сложной или неразрешимой проблемы» [3]. Любой субъективистский гнозис внутренне пуст и только лишь маскирует предполагаемое будущее небытие или метафизическое ничто («бездну»). Таким образом, на этом можно завершить предварительный обзор историко-философских предпосылок модернового вытеснения христианства гностицизмом (особенно в контексте проблемы смерти). Гностицизм – это всегда поклонение небытию, часто противопоставляемому «недостойному» положению человека в мире. «Послание от чуждого (или «инопланетного» – alien) бога» (по выражению А. фон Гарнака).
Известный немецко-американский политический философ и исследователь гностицизма Эрих Фогелен показал, что между гностическими учениями времен раннего христианства и основными (политическими) мировоззрениями ХХ века существует фундаментальные параллели. Тем не менее, в персоналистическом измерении античный гностицизм был путём воображаемого “спасения” через тайное метафизическое знание, но в наше время формы скрытого гностицизма являются скорее выбором возможной (метафизической) смерти через ложное философское знание. Соответственно, согласно Фогелену, позднеантичные религиозно-метафизические учения были трансцендентной формой гностицизма, а марксизм и другие “политические религии” – его имманентной формой [5]. Краткий анализ гностицизма как неосознанной основы либерально-гедонистического мировоззрения можно найти у нас [6;1] в контексте рассмотрения либерально-глобалистской «цивилизации постмодерна» как гностической цивилизации, в целом предпочитающей метафизическое небытие и «влюбленность в смерть» (согласно совпадающим оценкам столь непохожих авторов как православный монах Р. Карелин и философ-материалист В. Кутырев). Особенно важен явный антиперсоналистский и «антибытийный» аспект постмодернистских философских теорий, в частности работ Ж. Делеза (среди прочего, автора объемного, крайне нестандартного и весьма благожелательного исследования о сексуальном мазохизме как некой оккультной (!) практике «восхождения (?! – прим. автора) к идеалу» и «торжества (?! – прим. автора) эго») и Ж. Деррида (автора всеразрушающей «деконструкции»). Другой «классик постмодернизма», М. Фуко, с его концептом «практики себя», конечно, не может быть столь прямо обвинен в стремлении к небытию и разрушению личности. Тем не менее, жизненная практика этого французского постструктуралиста, как известно, не вписывается ни в какую относительно разумную моральную систему. Тем более, автор концепции «воля к удовольствию» пришел к серьезному изучению философии (в том числе гностических систем Гегеля и Хайдеггера) только после попытки самоубийства. Таким образом, после неудачных попыток физического («биополитического») самоубийства Фуко (очевидно, не без влияния Ницше, Маркса и Фрейда) последовало его вероятное «духовное самоубийство» Гегелем и Сартром.
Таким образом, мы кратко рассмотрели происхождение наиболее теоретически развернутых современных нехристианских философских систем. Их важнейшим элементом часто является «примирение со смертью» или даже некий «гнозис смерти». Как и в более вульгарных атеистических экзистенциализмах и «научных материализмах», постмодернистские авторы предлагают некие необходимые, но достаточно безрадостные утешения. Утонченная многоплановая «ризоматическая» эстетская мистика саморазрушения у Делеза, более прямолинейная «антипсихиатрическая» эмансипация и сексуальные эксперименты Фуко, мысленное «всесожжение» у Деррида, и прочие формы ресентимента. При этом делезовское «виртуальное» (как предполагаемая-воображаемая основа всех психических и интеллектуальных феноменов) очень напоминает некий вариант «исходно предсуществующей пустоты» в «ламаистском», в частности, тибетском оккультном «(сатано)буддизме», тесно связанном с макабрической «мистикой смерти»: «к старости молиться тибетским чертям становится страшно» (В. Пелевин). А псевдофилософская «концептуализация-проблематизация» (особенно различной аморалистической сексуальности: «имплантация перверсий» по выражению самого автора) в работах Фуко была вполне заслуженно охарактеризована философом Э. Чораном как «кретинизация философией».
Постмодернистская процессия («карнавал») уходит в никуда: в небытие гностицизма.
Разбор утешительных «социально-исторических форм бессмертия» ввиду их кричащей тщетности не входит в концепцию данного текста. Неприемлемо забывать, что социально-историческое измерение жизни является лишь средством для реализации личностного аспекта и даже просто «индивидуализации», но не наоборот. Еще «закат Римской империи убедительнейше доказал, что никакое дело смертных рук не может уповать на бессмертие, и закат этот сопровождался, как бы наполненный изнутри ее звучанием, христианской вестью о том, что жизнь каждого отдельного человека отныне будет длиться всегда»[12;25].
Также необходимо заметить, что «создание смыслов» в стиле Ницше или Сартра, очевидно, оказывается бессмысленным перед лицом смерти. Таким образом, в арсенале атеиста-постмодерниста или материалиста остаётся только рационализация получения удовольствий на оставшийся период дожития. Максимизация «функции полезности» при достаточно неприятных ограничениях. Механически-животная псевдорациональность («жить и мыслить как свиньи (заводные – прим. автора)» по выражению философа Жиля Шателе): маска разумности для погибающего вида. Личность и жизнь превращаются в абстрактное число: на надгробиях «рационалистов-утилитаристов» стоило бы писать не годы жизни, а количество набранных единиц полезности – total score. «Бог рационалиста – самое большое число» (гугол? – прим. автора) – иронизировал философ и психолог Л. Клагес, последовательнейший из антирационалистов. Занятно, что этому соответствует вполне серьезно преподносимая утилитаристская концепция «годы жизни, взвешенные по качеству», претендующая на универсальный критерий оценки содержания жизни. «Утилитаристы и дураки» (по выражению персонажа романа Ж.-К. Гюисманса «Наоборот») оказываются персонажами известного советского анекдота про «жил 5 лет, жил 7 лет, родился мертвым».
Однако и здесь возникает проблема. С аутентичной, «феноменологической» точки зрения прошлые удовольствия уже не существуют, а будущие – очевидно, вовсе не гарантированы (тем более, их всегда еще нет). Чистый гедонизм превращается в чистый нигилизм даже без добавления в анализ неизбежных страданий. А в случае возникновения неких стабильных жизненных проблем, стратегия, мироощущение и «функция полезности» материалистического гедониста уверенно уходят в минус. Возникают распространенные в экзистенциальной философии ХХ века спекуляции о рациональности самоубийства, причем в нашем случае совершенно несвязанные с проблемами смысла или абсурда. Очевидно, именно с преобладанием утилитаризма и материализма связано всё большее признание на Западе приемлемости эвтаназии как некой рациональной или даже утилитарной медицинской процедуры. Тем не менее, этот по сути антигуманистический, антихристианский, провокационный и антиперсоналистский (!) подход необходимо отделить от вопроса о самоубийстве (в том числе assisted suicide) как о свободном и всё-таки личностном моральном выборе. При этом интересно, что один из основоположников современного утилитаризма, либерал (!) и агностик Дж.С.Милль оправдывал смертную казнь чудовищными утилитаристскими соображениями «общей пользы».
Таким образом, мы кратко рассмотрели основные неудачные попытки решения проблемы смерти в европейской пост-просвещенческой философии XIX-XX веков. Важно обратить внимание на тенденцию нарастания гностических и даже оккультных мировоззренческих парадигм в континентальной философии. В социально-политическом измерении гностицизм проявлялся в бескомпромиссном утопическом прогрессизме и возникновении «политических религий» (от гегельянского «государственнического протестантского христианства» (прогрессизма-гностицизма) до нацизма). В индивидуальном измерении гностицизм проявлялся в подмене аутентичного христианского персонализма либо обывательского мироощущения неким параноидально-невротическим «ангстовым» гнозисом (даже у «консерватора и антипрогрессиста» М. Хайдеггера), иногда сочетающимся с патологическими формами духовности, деструктивно-фанатической религиозностью или общей мировоззренческой несостоятельностью. Духовная поврежденность гностического типа или «пневмопатологическое сознание» (по выражению Б. Купера), среди прочего, является непосредственной причиной тяги к смерти и разрушению, характерной для участников тоталитарных сект, незаконных вооруженных формирований и террористических организаций [7]. Таким образом, антигуманные эффекты капитализма, тоталитарно-милитаристские идеологии ХХ века и современный экстремизм имеют одну и ту же духовно-метафизическую причину: гностическое (само)зомбирование, происходящее на почве отказа от нормальных аутентичных форм авраамических религий (в том числе, и от неэкстремистских вариантов ислама).
Тем не менее, нельзя поддаваться искушению редуцировать объяснение упомянутых разрушительных тенденций к «религиозно-психологическим проблемам». Важно, что, к примеру, современные радикальные направления в исламе во многом инспирированы западными идеологами. При этом вся западная «либеральная» рационалистическая философия Просвещения начиная с Канта «направлена на смерть», являясь наиболее изощренной формой метафизического гностицизма. С этим соглашается даже весьма далекий от христианства философ-реалист Р. Брассье, один из наиболее радикальных современных пессимистических нигилистов, автор термина “Thanatosis of Enlightenment” и внушительной книги о связи философии Просвещения и предполагаемого вымирания человечества [8]. «Чистый разум – чистая глупость» (Ф. Ницше).
Аналогичным образом, современное «оккультно-научное» гностическо-прогрессистское либерально-обывательское мировоззрение является формой расплывчатой деградации материалистического рационализма в сочетании с некритичным поверхностно-ситуативным принятием общих принципов постмодерна («монистический плюрализм»: «всё субъективно»). В частности, ярчайшее «оккультно-научное» понятие «мем» (в стиле Докинза), которое в нормальном философском контексте может восприниматься только как пародия, при ближайшем рассмотрении оказывается результатом дальнейшей деградации постмодернистского «концепта концепта» по линии научно-популярной литературы. Если когда-то истина стала «методом» (в кантианской философии), а затем «концептом» (у Делеза&Гваттари), то теперь ей «грозит» превращение в «мем».
Неудивительно, что такое направление развития «рациональной» «философии» приводит к тому, что понятие (для постмодернистов – «концепт») личности начинает смешиваться с «индивидом» или даже просто «актором». В «научно-популярном» сознании к этому часто добавляются радикальные формы детерминизма (в частности, «нейрофилософия» Т. Метцингера), входящие в достаточно явный конфликт с «психической реальностью», но прекрасно выполняющие роль интеллектуально-мазохистского развлечения. По некоторым оценкам, подобная когнитивистика является псевдонаучным синтезом «всего худшего» из романтической, буддистской и постмодернистской философий [9].
Таким образом, современное постмодерновое «безрелигиозное» гностическое сознание часто просто игнорирует проблему смерти, иногда с помощью (подсознательного) психологического противостояния осознанию линейности жизненного времени. Интересно, что в рамках «высокой философии» такой подход предлагался как «околонаучным» постмодернистом Ж. Делезом, так и «антично-языческим» оккультистом Е. Головиным (учителем «православного» околофашистского гностика-оккультиста А. Дугина – известного «проповедника смерти» и режиссера «идеологической порнографии» [10]). Таким образом, значительная часть «агностиков-обывателей» неосознанно живёт в психологическом режиме «оккультно-гностической мистики».
Крупнейший православный интеллектуал и мистик ХХ века протоиерей Александр Шмеман, описывая собственный религиозный опыт, рассказывал: «Кризис заключался в чувстве смерти. Не в страхе смерти, а именно в ее чувстве. Как можно жить, зная, что всё и все умрут?» [11]. Вероятно, наиболее краткий и правильный ответ с «аутентично атеистической» точки зрения: никак. Очевидно, именно в этом простом вопросе и ответе и скрываются корни абсурдных философий абсурдизма и прочего муссирования проблемы самоубийства в пессимистическо-экзистенциальных направлениях мысли. Атеистический экзистенциализм – это гностический атеизм (чистый атеизм вряд ли возможен), систематически не находящий убедительных личных (!) «причин жить». Гераклитовские «смертные боги» в (глубинной) растерянности и отчаянии (беккетовском «ожидании Годо»), при этом продолжающие «рождать детей для смерти» – по выражению самого «тёмного философа» античности. Фактически, современный атеистическо-агностический экзистенциализм является вырожденной и упрощенной формой духовно-самоубийственного отождествления себя с «абсолютом» (брахманом-атманом) в индуизме. Паллиативным средством поддержания жизни в экзистенциализме оказываются параноидально-инфантильные «этические» оглядки на «Другого», маниакально-эпические рассуждения об «Истории», либо реализация хаотически-пустой панически-метущейся «Свободы».
Неудивительно, что развитие экзистенциализма привело к различным формам жизнеотрицающего «сатанобуддизма»: к примеру, в философии радикального пессимиста Чорана или в этике антинатализма («pro-death position») Бенатара.
«Даже приход Нового времени с его насильственным опрокидыванием заведенного порядка, традиционного соотношения действия и созерцания, оказался бессилен хотя бы просто извлечь из забвения порыв к бессмертию, некогда источник и средоточие всей vita activa, как и политики вообще» [12;27].
Таким образом, христианство вовсе не «антижизненно», как утверждали его наиболее достойные (но предвзятые) оппоненты: «философы жизни» (смерти) от Ницше («материалиста-мистика») до Клагеса («хтонического гностика»), а сверхжизненно: «жизнь с избытком» (которой явно не хватало «виталистам» и экзистенциалистам).
Христианская эсхатология и сама личность Христа дают нам надежду, что, говоря словами известной песни, «we will meet again, some sunny day» – для вечной жизни.
Библиография
URL: http://antimodern.ru/voegelin01/
7.URL:https://web.archive.org/web/20090328230602/http://www.artsci.lsu.edu/voegelin/EVS/2005%20Papers/Michael%20Franz.htm
9.URL:https://www.livelib.ru/review/931872-ego-tunnel-nauka-o-soznanii-i-mif-o-samom-sebe-tomas-mettsinger
Также: http://antimodern.ru/dugin/
