Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №1, 2016
Возможные тренды развития современной философии в России
В рамках Дней философии в Санкт-Петербурге 31 октября 2015 года в Санкт-Петербургском государственном институте психологии и социальной работы прошел названный круглый стол. Руководитель: Иваненков С. П. д.ф.н, профессор, профессор СПбГИПСР.Ученый секретарь: Кусжанова А. Ж. д. ф. н., профессор Северо-Западного института управления РАНХиГС при Президенте РФ.
На круглом столе были обсуждены проблемы современных тенденций развития философии в России в постсоветское время. Участники попытались дать некоторые оценки изменений в современной философии в России. В работе круглого стола приняли участие более 20 человек, в том числе: ГалушкоВ.Г., к.ф.н., доцент Санкт-Петербургский государственный институт психологии и социальной работы, Васецкая Е. Н.,к.ф.н.доцент каф. гуманитарных наук СПб. им. В.Б. Бобкова филиала ГКОУ ВПО Российской таможенной академии, ,Голбан Н. В.,к.ф.н., доцент кафедры философии и социальных коммуникаций Санкт-Петербургского торгово-экономического университета, Дмитрикова Е. А., к.ю.н., доцент кафедры государственного и административного права СПбГУ,Добрынин А. П., зам.гендиректора ООО»Терра Вижн», руководитель проекта «Чудеса России с высоты птичьего полета»(Москва), Кострикин А. В., Балтиийский гуманитарный институт, Кочеров С.Н. д.ф.н., профессор кафедры социально-гуманитарных наук
Национальный исследовательский университет«Высшая школа экономики» – Нижний Новгород, Кусжанова А. Ж., д. ф. н., профессор Северо-Западный институт управления – филиал РАНХиГС (Санкт-Петербург), Конанчук С.В. к.ф.н., доцент Санкт-Петербургский государственный институт психологии и социальной работы , Кучукова Н.Ю ст. преп. Санкт-Петербургский государственный институт психологии и социальной работы, Лаврухина Е. А., д.соц. н., (Москва), Латушкина В.М. ст. преп. Санкт-Петербургский государственный институт психологии и социальной работы, старший преподаватель кафедры теории и технологии социальной работы, Малюкова О. В., д.ф.н., профессор кафедры философских и социально-экономических дисциплин МГЮУ имени О.Е.Кутафина (МГЮА,Москва), Смирнов П.И. д.ф.н. ,профессор СПбГУ, Минина К. В., к. соц.н., доцент кафедры теории и технологии социальной работы, Санкт-Петербургский государственный институт психологии и социальной работы,Мусиенко Т. В., д. полит. н., профессор кафедры философии и социальных наук, Санкт-Петербургский университет государственной противопожарной службы МЧС России Институт безопасности жизнедеятельности, Лукин В. Н., д. полит. н., профессор кафедры философии и социальных наук Санкт-Петербургского университета ГПС МЧС России, Рузанов В. И. к.ф.н., доц. Сибирский федеральный университет, (г. Красноярск), Салохин Н.П. к.ф.н., профессор ОмГТУ (г.Омск), Шкаев Д. Г., н.с. ИНИОН РАН (Москва) и другие
Открывая заседание Круглого стола, Иваненков С.П. отметил, что проведение данного Круглого стола по проблемам философии стало уже традиционным, мероприятия и выразил надежду, что и в будущем работа в данном формате будет продолжена.
Далее Иваненков С.П. изложил свое видение развития философии в современной России: Я хочу рассказать об основных тенденциях в развитии философии в современной России. Я провел небольшое (сразу скажу не охватывающее все различные источники) двух последний изданий энциклопедических словарей: первый — Философы России начала ХХI столетия (Автор П.В.Алексеев , 2009г.) и второй — Философы современной России (сост. М.В.Бахтин, 2015 г.). Эти два словаря дополняют друг друга по персоналиям отечественных философов активно работающих на ниве философии на протяжении как минимум последних 20 лет, в некоторых случаях и более.
Итак, в результате выборочного анализа было выявлено, что существуют 4 приоритетных направления в публикациях и специализации современных российских философов. На первом месте находятся представители, специализирующиеся на проблемах истории философии во всех ее проявлениях – от античности до наших дней (и западную и восточную), представители специализирующиеся на проблемах онтологии и теории познания на втором месте, на третьем месте – специалисты по социальной философии и на четвертом месте представители философской антропологии.
Кроме того, я провел опять-таки выборочное исследования по известным персоналиям публикационной активности по данным РИНЦ, которые так же подтверждают те же тенденции, которые мне удалось обнаружить при анализе энциклопедических словарей.
Можно по- разному относиться к выявленным тенденциям, на мой взгляд для представителей философского сообщества в России это достаточно интуитивно понятный и близкий результат. Что же касается содержательных характеристик, то это каждое направление требует еще специального своего исследования. Поскольку я отношу себя к представителям социальной философии, то хочу высказать свое суждение о том, как выглядит ситуация именно в этой сфере философских поисков отечественных философов.
Если коротко сформулировать основной тезис о положении социальной философии сегодня в России, то не слишком усугубляя ситуацию, можно сказать, что она давно перестала быть центральной на фигурой на философском поле. Для этого не надо много проводить специальных исследований, достаточно посмотреть на тематику публикаций в центральных философских журналах, и прежде всего в Вопросах философии, чтобы увидеть, что она далеко уступает по объему и количеству публикаций за последние 5-7 лет материалам по истории философии в целом, по истории отечественной философии, эпистемологии, проблемам науки и др. В дополнение можно предложить посмотреть и статистику авторов и учебников по социальной философии. Увы та же плачевная картина. Учебников за последние 5 лет 2-3. А новых имен в социальной отечественной философии так и не появилось. Узок круг этих людей – Момджян К.Х., Гобозов И.А., Кемеров В.Е., Орлов В.В., Пигров К.С..
Такое положение дел обусловлено , объективными и субъективными факторами. К объективным относится то обстоятельство, что потребность в социально-философском знании о нашем современном обществе в России не является востребованным. Иначе говоря, в это зеркало властные элиты России не очень хотят смотреть и прибегать к ее потенциалу. Вот почему концепции и доктрины социального развития страны и отдельных сфер жизнедеятельности общества у нас пишут педагогит и экономисты и они все остаются на бумаге, ибо привязать свои изыски авторы подобных концепций к социальным реалиям современной Росси не могут и не пытаются, упорно не замечая социальной философии, да и философию в целом.
К субъективным моментам можно отнести , то обстоятельство, что с развалом СССР и соответственно системы образования и философского в том числе исчез концептуальный и идеологический стержень, каковым являлся марксизм. Поэтому в систему высшего образования об обществе стали говорить одновременно, сваливая в одну кучу, Маркса, Вебера, Поппера и др., якобы реализуя принцип плюрализма – на самом деле порождая хаос у молодежи во взглядах на общество. Что же касается собственно философского образования, то там в подходе к социальным проблемам стал преобладать антропологический подход. Гобозов И.А. совершенно справедливо называет это откатом в прошлое, шагом назад в рассмотрении общества.
Таким образом кольцо проблем социальной философии замкнулось и объективное и субъективные факторы приводят к тому , что с одной стороны уже некому нести азы социальной философии в высшем образовании в целом и в специальном философском в том числе. Ясно, что такая ситуация до добра не доведет, рано или поздно общество будет вынуждено обратится к философским основаниям собственного бытия и задаст свои наболевшие вопросы, только вот сможет ли оставшееся философское сообщество дать тогда соответствующие адекватные ответы.
Кусжанова А.Ж. высказала свое видение о трендах развития философии:
Прежде, чем говорить о трендах развития философии в современной России, мне хотелось бы остановиться на одной проблеме, не сходящей с повестки дня на многих философских форумах и в кулуарах. Это констатация кризиса современной философии в России, проявления которого называют разные, это и мелкотемье, и отсутствие прорывных идей, и отсутствие единой позиции по ряду злободневных вопросов у философского сообщества и т.п. По этому поводу мне бы хотелось отметить, что если относиться к понятию кризиса как к категории развития, то он имеет свои теоретические характеристики. И, в частности, согласно Гегелю, он не только являет собой объективный неотъемлемый этап, момент развития, но и несет в себе позитивный потенциал этого развития. Кризис знаменует собой завершение одного качественного этапа, ступени развития объекта и преддверие нового, более высокого уровня, на который переходит объект в своем развитии. История науки неоднократно демонстрировала нам справедливость этого положения диалектики. Кризис классической физики заключался в ее неспособности объяснить новые явления, открытые в физике. И он разрешился возникновением нового этапа в развитии физического знания, появлением новых теорий более высокого уровня (электромагнитной, квантово-механической и т.д.), расширением и углублением научного познания природы, формированием более сложной и богатой картины мира, появлением новых отраслей и сфер деятельности, т.е. новой реальности.
Тогда возникает вопрос, в чем заключается кризис современной философии? Объяснение каких явлений наталкивается на принципиальную ограниченность имеющегося философского знания? Какие перспективы маячат за современной философской проблематикой, и какие новые теоретические горизонты здесь предвидятся? У меня нет ответов на эти вопросы. Образно говоря, если сравнить развитие философии с синусоидой, описывающей на мониторе состояние пациента, то я не вижу пока картинку ни взлета, ни падения (который и служил бы графическим отображением кризиса). Кривая больше напоминает унылую ровную горизонталь, за которой следует «пик-пик-пик» и отключение монитора, означающие, что пациент скончался. Поэтому, говоря о кризисе современной философии – не только отечественной, но и мировой – напрашивается вывод: «Кризис?! Хочется верить, но нет оснований.»
Однако это говорит лишь о том, что квалификация современного состояния философии осуществляется неадекватными теоретическими средствами. Что категорию кризиса следует отставить и поискать что-то более подходящее, более соответствующее тому, что мы имеем на самом деле. И такие средства есть. Вспомним концепцию научных революций Т.Куна, согласно которой всякие революции – а их в прежней жизни философии было немало – сменяются периодами «нормальной» науки, когда идейный выплеск и инновационный импульс революционного перехода затем «усваивается», распространяется, разрабатывается в тысячах проблем и вопросов, переосмысливаемых в новой парадигме. На сегодняшний день закончилась философская работа, все ее проблемы разрешены? Конечно, нет! Исследования и разработки ведутся, статьи и монографии пишутся, диссертации защищаются, словом, идет нормальная работа. И без таких периодов, как известно, революции не назревают и не свершаются. Поэтому, на мой взгляд, нет никакого кризиса, и алармизм оценок больше свидетельствует о некоторой доле юношеского максимализма, которому всегда тесна и скучна текущая размеренная работа и всегда жаждется чего-нибудь новенького, «смертельненького».
Теперь о трендах развития философии в современности, в частности, российской философии. Я начну с проблематики, для которой я сама являюсь субъектом бесполезным, поскольку никогда ею не занималась, но которая «витает в воздухе» и, возможно, в скором времени активно пойдет вширь и вглубь, если не у нас, так где-нибудь «за кордоном». Я говорю о натурфилософии, которая с легкой руки великих классиков ХIХ века оказалась заклейменной как лжеучение в силу ее якобы неоправданной претензии на умозрительное объяснение всего и вся в природе; за то, что «замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении» (Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии.– Маркс, Энгельс. Соб.соч., т.21, с.304). Если натурфилософия ХIХ века это делала, то это плохо, и она неправа. Но философскую онтологию ведь никто не отменял. И если мы оставляем за ней право на существование, то почему оттуда должен быть изъят и выброшен самый большой кусок?
Вспомним, что задача философии – в отличие от науки – не только описывать и объяснять объективный мир и «окружающую реальность», но и строить «возможностные миры», т.е. мировоззренческие модели, позволяющие рассматривать и мир, и проблематику «с разных сторон». Такими, именно в пределе отличающимися друг от друга, являются картезианская, кантианская (немецкая классическая), марксистская, экзистенциалистская модели мира, при которых все же мир-то остается одним и тем же, не смотря на то, что эти картины мира – разные. Это и есть взгляд на один и тот же мир «с разных сторон». При этом философская картина мира – это целостная, собранная картина, которая (затем или до того) рассыпается в тысячи пазлов, из которых ее надо собрать. Над каждым блоком пазлов трудится своя группа наук, но и они нацелены на создание целостного образа мира (объективно, даже если не ставят в каждый данный момент такой цели), и философия, чьим прямым назначением это является. И подобно тому, как при наличии общей картинки, какие-то отдельные недостающие пазлы можно додумать, догадаться и целенаправленно отыскать, не вижу особого греха в том, чтобы что-то из сегодняшнего незнания восполнить – да, спекулятивно! – но эвристически, по научной методологии, т.е.предположив, выдвинув гипотезу с последующей ее разработкой. Разве не так развивается вся наука и все рациональное знание?
Но в сегодняшнем дне у нас на этой картине – белое пятно, как Антарктика на карте. Это не значит, что ее никто не изучает или мы вообще ничего о ней не знаем. Но нет у нас целостного видения. И потому в современной картине мира принципиально не может быть полноты, несмотря на все усилия естественных наук, потому что науки дают научную картину мира, а философия – философскую. При этом над последней витает запрет на философию природы и предписано обходиться естественными науками.
Любой правый или неправый запрет на знание наказывает тех, кто ему следует. И с этой точки зрения, даже на поверхности уже обнаруживается наша философская неготовность к вызовам времени. Я приведу только пример с той частью природы, которая производственно-технологически – а значит, социологически – называется энергоносителями. Нефть сейчас далеко вышла за статус просто сырья как элемента производительных сил по Марксу. Она приводит в движение страны и континенты, вздымает гигантские потенциалы накопленных и вновь производимых вооружений, сталкивает народы и армии, порождает глобальные миграции. А дальше что? Что с этим делать и куда это приведет? Какие сценарии у нас есть наготове? Где «взгляд на проблему с разных сторон»? Где философско-мировоззренческая картина? Где методология? Готовы ли мы увидеть мир без нефти? А ведь экологи и геологии давно и реально определили эту конечную точку. Но это как мир без Бога! Однако классики ХVIIIвека смогли перешагнуть через эту «гипотезу», нашли в себе мужество. А мы? Я уже боюсь даже трогать проблему управляемого термояда или вообще энергии будущего. Нет здесь философов-метафизиков, есть только физики и экономисты, а этого явно недостаточно.
И, наконец, последнее. Есть ли в современной философии какие-то прорывные идеи, какие-то почки или ростки новой философии? Или в ближайшие 50 лет нам еще в рамках «нормальной науки» осваивать и отрабатывать наследие классиков середины XIX и первой трети ХХ века? Пока принципиально новые возможности, определенные в зачатках, я вижу в философии постмодернизма. Ее судьбе на российской почве не позавидуешь. Ее не поняли и не приняли, придав ей статус идеологии. С этой позиции, заклеймили как очернительство, призыв к разрушению культуры, образчик скучающего декадентства, в лучшем случае разобрали на детали, рассматриваемые под микроскопом. В академических аудиториях она зачастую превратилась в клеймо и ярлык, нередко в жупел антикультуры, с которым надо бороться и «не пущать!», а робкие призывы разобраться по существу, наталкиваясь на агрессивное сопротивление именитого большинства, гасятся, оставляя след стыдливого умалчивания и нежелания подвергнуться всеобщей обструкции. Философия постмодернизма (которая, строго говоря, еще и не философия, но имеет потенциал ею стать) пока нашла прибежище преимущественно в аспирантских работах, которые по определению на претендуют ни на значимую философскую системность, ни на серьезное внимание профессиональной общественности.
Между тем, если посмотреть на постмодернизм не как на идеологию, а хотя бы как на социологическую теорию (выше она пока не поднялась, потому что еще пребывает в зачаточном состоянии), то это действительно (пока) научный феномен открытия для нас новой реальности, которая уже давно есть, явно демонстрирует себя буквально у нас на глазах, за окном и даже в стенах предприятий, учреждений и учебных заведений, в реальных отношениях, ценностях, моделях поведения. Но человечество не видит этой реальности и действует в ней согласно прежним представлениям. Это как радиация, которая уже оказывает пагубное влияние на здоровье и поведение людей, на деятельность государства, права, министерств, учреждений, но люди ее не чувствуют и продолжают действовать так, как привыкли действовать в ее отсутствие. Люди! – взывает постмодернизм, — очнитесь! Реальность-то уже другая! Не та, что описана и объяснена великими классиками XIX века. А значит, знать, понимать и действовать в ней надо совсем по-другому, чем мы привыкли и как действуем сейчас. Но социум этого пока не слышит. Здесь должны быть дальнейшие разработки.
Кочеров С. Н. выступил с сообщением «Некоторые тенденции развития философии в современной России»
166 лет назад российский император Николай I, назначая князя П.А. Ширинского-Шихматова министром народного просвещения, повелел ему представить соображения, полезно ли преподавание философии при «предосудительном» развитии этой науки германскими учеными, и не следует ли принять меры к ограждению нашего юношества «от обольстительных мудрствований новейших философских систем». Министр покорнейше доложил государю, что Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель «в философских исследованиях своих не замечают даже, существует ли вера христианская, а сами, с помощью одного только ума, дерзновенно мечтают познать начало»[1].Из этого следовал известный вывод Ширинского-Шихматова: «Польза философии не доказана, а вред от нее возможен».
Несмотря на последующую реабилитацию философии как вольной науки в российском императорском вузе и присвоение ей «почетного» звания «составной части марксизма» в советском государственном вузе, чиновники в сфере образования всегда считали главной задачей философии защиту державных порядков и взглядов, а не создание новых идей и ценностей. Хроническая боязнь свободомыслия, вызвавшая сначала строгую церковно-государственную, а затем еще более суровую партийно-государственную цензуру, явилась одной из причин задержки в развитии отечественного социально-гуманитарного знания и культурного отставания России от Западной Европы.
В современном российском вузе философия, конечно, не состоит под столь бдительным надзором цензоров, нои не пребывает в том положении, которое занимала Афина на Олимпе. В 1990-е – 2000-е гг. в ней видели, по преимуществу, гуманитарную науку, которая хотя и не дает студентам специальных знаний, необходимых в их будущей профессии, но позволяет им приобщиться к наследию культуры и расширить их интеллектуальный кругозор. В последние годы, с появлением запроса на «просвещенный консерватизм», философия становится востребованной разве что как идеология «сбережения всего лучшего» в отечественных социально-политических и религиозно-нравственных традициях. Но как может философия в одно и то же время быть силой охраняющей и сдерживающей в политико-идеологическом отношении и нести в себе импульс к обновлению в социально-экономическом отношении, остается неразрешимой загадкой.
Жизнь и мудрость философии, сила ее влияния на социальную практику и частную жизнь людей, до сих пор определялись ее способностью создавать универсальные онтологии, на которые опирались великие идеологические проекты.Не случайно М. Хайдеггер в своем интервью журналу «Экспресс» заявил, что «только один вопрос: «Почему есть сущее, а не ничто?» – предрешил судьбу западного мира, и именно начиная с ответов, которые давали досократовские философы две с половиной тысячи лет назад»[2].ОднакоXX век, богатый на разочарования в отношении не только реализации, но и полезности социальных проектов и моделей поведения, предложенных философами (позитивизм, марксизм, ницшеанство), серьезно подорвал доверие к философии.
В классической культуре философия выступала как дисциплина, которая определяет трансцендентные начала и основания познания, закладывая тем самым фундамент других дисциплин. Современная культура, отвергая трансцендентные начала и объективную истину, постулируя равноправие всех дискурсов, лишила философию нормотворческой функции. Так, в постмодернизме, в частности у Ж.-Ф. Лиотара, проводится мысль, что, поскольку нет больше одного глобального нарратива, и произошел кризис метасценариев, то ничего другого не остается, кроме как создавать частный сценарий и выполнять в нем особую роль, что иначе, как игрою, не назовешь. Конечно, можно свестифилософский дискурс кдоказательствам, что такие идеи, как «бытие», «субъект», «истина», «закон», «общество» не являются трансцендентальными принципами, а задаются в рамках определенной языковой игры. Но далеко ли уйдет философия, отказавшись от понятий, которые в течение 2,5 тыс. лет конституировали ее сущность как науки?
Возвращение философии к своим истокам – любви к мудрости и поиску истины – затрудняют некоторые тенденцииее развития в современном мире, характерные также для России.
Во-первых, это технологизация философии. Политика выделения грантов, принятая сегодня в мире, включая нашу страну, ориентирует философов, как правило, на проведение такого исследования, которое имеет целью создание инновационного продукта в виде прикладного знания илиметодики. Поиски ответов на онтологические и экзистенциальные вопросы, при решении которых только и возможны прорывные идеи в философии, грантодателей, за редким исключением, не интересуют. Такое отношение к философии, в лучшем случае, позволит сэкономить деньги, необходимые для реализации тех или иных социально-экономических или политико-идеологических проектов, но может лишить их всякой исторической и гуманистической перспективы.
Во-вторых, это идеологизация философии. Современные философы, имеющие широкую публичную и медийную известность (в мире –А. Глюксманн, Сл. Жижек; в России – А.Г. Дугин), как правило, приобрели ее в качестве не столько философов, сколько идеологов, позиционирующих себя экспертами по политическим, социальным и культурным вопросам. Их объединяет то, что основания их взглядов образуют не онтологические, а идеологические концепты, порой эклектически соединенные. При желании можнонайти в их деятельностипросветительский характер и даже сравнить с мыслителями Просвещения. Но, во-первых, цели политического консалтинга и публичного пиара имеют мало общего с задачами философствования, а, во-вторых, Глюксманн и Дугин, в отличие от Вольтера и Руссо, перспективой наступления эпохи разума человечествоне вдохновляют.
В-третьих, это мифологизация философии. Современная философия, давно утратившая классическую строгость, продуцирует знания, которые все труднее отличить от парафилософии, близкой философии по форме, но чуждой ей по содержанию (теософия, социальная утопия, художественная и научная публицистика). Одним из проявлений данной тенденции являются, на мой взгляд, активные попыткираспространить на социальную философию синергетический подход, оправданныйтолько для тех наук, необходимым условием исследований в которых является владение математическим аппаратом. Это ведет к снижению уровня профессионализма исследований, что выражается, например, во все более частом появлении среди них своего рода философских «симулякров». В отличие от греческой философии, которая развивалась от мифа к логосу, современная философия изменяется, скорее, в обратном направлении.
Галушко В. Г. рассказал об основных парадигмах духовной жизни как векторы философии:
Самоидентификация различных видов духовности осуществляется в соответствующих сферах общественного сознания, рефлексия по поводу сущностных характеристик и структуры духовного опыта является задачей метафизики, которая, рассматривая положение, выделяет метафизическую реальность в качестве той области, где обитают цель, смыслы и ценности человеческого бытия.
Современный человек ощущая бездуховность своей эпохи, не всегда может ответить на вопрос – что же утрачено, может быть, безвозвратно потеряно. Сегодня теряются исходные интуиции положительного понимания духовности при нарастающем чувстве смыслоутраты и потери жизненных ориентиров, когда человеку не с чем себя соотнести, не во что верить. К.Юнг в работе «Человек и его символы» говорит, что современный человек не понимает, насколько «рационализм» (уничтоживший его способность к восприятию символов и идей божественного) отдал его под власть психического «ада». Человек освободился от «предрассудков» (как он полагает) и растерял при этом свои духовные ценности. Его нравственные и духовные традиции оказались прерваны, расплатой за это стала всеобщая дезориентация [Юнг К.Г., 1998].
В каждую эпоху духовная жизнь пронизана особыми духовными интуициями, задающими горизонт и интенции духовного развития. Духовная ограниченность современного человека во многом определяется утратой им религиозного чувства. Осталась интеллектуальная потребность в вере, которая и привела к тому, что нишу мыслеобразного, чувственного отражения мира заполнили социальные мифы. Любая вера, как религиозная, так и философская, предполагает религиозность как пронизывающее жизнь чувство, рождающее в нас потребность смысла.
По П.Флоренскому, философия живет и питается религиозным опытом. Для Флоренского Фалес стал первым человеком, который решил задаться вопросом о сущности «божественного». Вода – сущность Посейдона, внешняя сторона, видимость божественного. Неразличенность духовного и материального, божественного и воды, приводила древнего грека к идее всеобщей одушевленности и приписыванию богам свойств определенной стихии. В истоке русской философской мысли – «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, обосновывающего включенность «русской земли» в общемировой процесс торжества божественного света.
Суеверие и суемудрие стало визитной карточкой современности. К.Ясперс считает, что способность принимать на веру даже самый грубый абсурд увеличилась в современном человеке, он легко поддается суеверию. Там, где есть суеверие, победить может только вера. Подобное лечится здоровым подобным. Современный человек при конфликте духовной интуиции с рациональным доказанным знанием склонен отдавать предпочтение последнему. Однако личностный выбор в пользу своей духовной интуиции вопреки рациональным доводам тоже возможен, и он обязывает человека доказывать его правильность собственной жизнью и судьбой. Сознание и рефлексия являются важнейшими формами духовного опыта. Но проблему духовности чрезвычайно трудно ставить и решать в строго академической манере. Предметом изучения служит здесь целостный и бесконечно многообразный духовный опыт личности, вырастающий из духовных интуиций, являющийся субъективным и индивидуальным и в силу этого трудно выразимым в виде научной или метафизической системы. Наибольшую трудность представляет проблема концептуализации сферы духовности, которая едва ли может быть выражена через набор черт и качеств. Тем не менее, духовности присущи содержательные характеристики, которые могут быть выявлены в процессе анализа духовного опыта.
Духовность всегда связана с положительным общечеловеческим идеалом, как стремлением выйти за пределы ограниченного опыта. И здесь символически-образная форма передачи является наиболее подходящей. Понятия в таком контексте превращаются в своего рода символы, образы, заключающие в себе истину как непосредственное знание, как очевидность.
В истории философии сложились две трактовки духовного опыта: новоевропейская философия отождествляла духовный опыт с опытом сознательной деятельности (включая в сознание все ментальные и эмоциональные процессы), в то время как представители религиозной философии понимали духовный опыт в узком, собственном смысле слова как опыт восхождения человека к Богу (обожению). Областью философского знания, традиционно связанной с исследованием проблемы духа, является метафизика. Философия именно в своих метафизических аспектах включает в себя учение о сущности духовности. Человек, подчиняя свою волю высшему идеалу, в этой устремленности обретает смысл собственной жизни. Это состояние, обычно обозначаемое термином «вера», характеризуется целостностью, неразложимостью и имеет множество оттенков – от религиозной веры до внутренней убежденности, основанной на знании или на пристрастии к некоторым идеям. Духовность в метафизике раскрывается как активное, деятельное состояние души личности (или народа, выступающего как индивидуализированный субъект), устремленной к метафизическим идеалам. Эвристическая ценность понятия «духовный опыт» по сравнению с распространенным в социальной философии понятием «духовная жизнь общества» обусловлена его большей конкретностью и цельностью.
При рассмотрении духовности важно учесть терминологическую точность выражения: «духовная жизнь» – это, скорее, собирательный термин, легко распадающийся при анализе на сферы, соответствующие формам общественного сознания, – этическую, эстетическую, религиозную и так далее, структура каждой из которых представлена соответствующей системой ценностей и общественными отношениями. Собирательный характер понятия «духовная жизнь» не позволяет решить вопрос о природе и сущности духовности, которая является не стороной, а интегральной характеристикой человеческого существования. Аналитическое разложение феномена духовности на отдельные структурные компоненты разрушает ее специфику, так как ни один взятый изолированно компонент духовного опыта – будь то духовные ценности, или эстетические идеалы, или убеждения – не является сам по себе «духовностью». Использование методологии, уводящей от исследования соотношения человека и абсолютного в понимании духовности, приводит к тому, что исчезает демаркационная линия между духовностью и бездуховностью и появляются нелепости вроде «отрицательной», «негативной» или «патологической» духовности.
Духовный опыт имеет ту же структуру, что и любой опыт, а именно: он является единством знания и переживания. Знание составляет смысловую сторону опыта, а переживание – чувственную, в которой, в отличие от изолированно взятых компонентов духовной жизни, не утрачена живая ткань опыта. Обращение к феномену переживания как элементу духовного опыта помогает также прояснить смысл такого явления, как «кризис духовности». Как заметил Л.С.Выготский, сущностью всякого кризиса является перестройка внутреннего переживания.
Человек формируется как духовное существо в процессе преодоления своего естественного состояния и выделения своего «Я». Духовная жизнь имеет своей предпосылкой самую простую форму самосознания, когда человек осознает свое поведение и оказывается по отношению к нему, в состоянии оценки и выбора. Философия связывает духовный опыт с открытием и освоением идеальных символических миров и определяет его в самом широком смысле как такой опыт, в иерархической структуре которого определяющим моментом является идеальное начало. Понимание под духовным опытом не самой деятельности, а ее идеальной стороны сложилось в античности. Согласно Платону и Аристотелю, приобретенный опыт – это «навык души», который выражается в знаниях, умениях и жизненных впечатлениях о действительности, хранимых в памяти и необходимых для жизни и познания. В отличие от широкого понимания духовного опыта, отождествляющего его с идеальным измерением человеческого существования, религия и философская метафизика понимают духовный опыт буквально как опыт жизни в духе, где иначе, чем в обыденном опыте или теоретическом знании, понимаются и оцениваются переживания, поступки и события.
В методологическом отношении в истории философии сложились четыре основные парадигмы, в рамках которых исследуется проблема опыта: когнитивная, прагматическая, феноменологическая и религиозная. В отличие от прагматической и феноменологической парадигм, которые не видят принципиального различия между духовным и предметно-практическим опытом, когнитивная и религиозная парадигмы признают присущую этим формам качественную специфику, однако содержательное наполнение понятия «духовный опыт» в них существенно различается. Когнитивная парадигма в качестве приоритетных форм духовной деятельности рассматривает интеллектуально-познавательную активность и моральное сознание. Духовный опыт отождествляется в этом случае с сознательным опытом мыслительной деятельности и нравственным поведением, а его рефлексивное осознание возлагается на гносеологию и этику, раскрывающие закономерности познания и морального сознания и поведения в понятийно-концептуальной форме. Религиозная парадигма понимает духовный опыт как опыт духовного взросления, совершенствования человека на пути восхождения к Богу. При рассмотрении духовного опыта следует учитывать, что парадигмы опыта существенно отличаются друг от друга эвристическими возможностями анализа.
Какую парадигму предпочтет философия в России, определит ее будущее.
Смирнов П. И. остановился на неопозитивизме в сообщении «Неопозитивизм как перспективное направление в теоретической социологии»
Возможный выход из кризиса, в котором находится теоретическая социология, американский социолог И. Селеньи видит в превращении этой науки «в критическую неоклассическую социологию», чтобы она вновь смогла заняться «большими вопросами» (глобальными проблемами человечества). Но критики недостаточно для достижения этой цели. Необходимо позитивное знание, отражающее ход событий в мировом масштабе, т.е. целесообразно возвращение социологии на позиции позитивизма. Для этого необходимо:
Сведение познания лишь к психической форме отражения действительности, высший уровень которой свойственен человеку, слишком узко, поскольку в процессе познания можно выделить его другие, «материальные», формы. Более адекватная трактовка познания выводится из рассмотрения базовых философских категорий «субъект» и «объект».
Традиционно эти категории употребляют по отношению к двум классам явлений, которые различают по свойствам «пассивность-активность». Предполагается, что субъект – некое активное начало, направленное на объект, познающее объект, воздействующее на объект. Объект же – начало пассивное, испытывающее воздействие, познаваемое, преобразуемое и пр. Однако более пристальное рассмотрение реальных явлений показывает, что свойств «активность» — «пассивность» недостаточно для различения субъекта и объекта (солнце – активно, но кто назовет его субъектом?). Предпочтительнее считать, что принципиальное различие между объектом и субъектом заключается в том, что первая категория относится к самодостаточным явлениям (т.е. способным существовать без потребления окружающего мира), а вторая – к несамодостаточным (т.е. неспособным существовать без потребления окружающего мира) . Поэтому фундаментально различаются и их способы пребывания в мире («существования»). Субъекты (к ним относятся все живые существа, но не только) существуют, а объекты (их можно обозначить словом «вещества») веществуют.
Признание двух различных способов пребывания в мире служит теоретической предпосылкой для построения упорядоченной совокупности понятий, отражающих формы человеческой активности, включая процесс познания. Исходной категорией для описания форм активности является категория «существование». Искомая совокупность понятий, позволяющая расширить представление о процессе познания, строится на ряде простых и почти очевидных допущении.
Первое допущение: в существовании субъекта можно выделить два основных состояния: возбуждение (активность в широком смысле слова) и покой. Активность обусловлена внутренними (изначальная несамодостаточность субъекта) и внешними (угроза безопасности) стимулами. Активность сопровождается интенсивной добычей и тратой энергии и вещества. В период покоя энерготраты субъекта сводятся к минимуму, субъект «отключается» от мира и восстанавливает работоспособность своих структур.
Второе допущение: активность может быть как хаотической, так и целесообразной. Целесообразную активность удобно назвать поведением.
Третье допущение: поведение, в зависимости от его направленности со стороны субъекта, может быть инициативным, направленным на контакт с миром, на его познание, использование или преобразование, или уклоняющимся, имеющим целью минимизацию контакта с миром, уклонение от его факторов, способных принести вред.
Четвертое допущение: предполагается наличие в мире как объектов (сторон мира, вещей, явлений), так и субъектов. Соответственно, инициативное поведение по отношению к объектам и субъектам обретает две основные формы – деятельность и общение (общение далее не рассматривается).
Деятельность понимается как процесс взаимодействия между субъектом и объектом, в котором меняются структуры того и другого. В зависимости от преимущественного изменения структуры объекта или субъекта можно выделить два ведущих направления деятельности: преобразование и познание.
Преобразование изменяет структуру объекта, его облик и свойства, в соответствии со структурой субъекта, в частности, с его целями.
Познание, напротив, состоит в изменении структуры (анатомии) и типичных реакций (физиологических и психических) субъекта в соответствии со свойствами объекта.
Важнейшими факторами, влияющими на познание, являются свойства объекта (веществ) и события в окружающем мире. Организмы знают о свойствах веществ и способах их усвоения для поддержания своего существования. Они также знают о важнейших событиях, благоприятных или неблагоприятных для их существования .
События (в зависимости от их соизмеримости со временем существования организма или даже вида) бывают разных классов:
— постоянные и неизменные (сила тяготения постоянна и неизменна для живых существ, хотя может измениться после гибели солнечной системы),
— постоянные, но колеблющиеся в неких рамках (наличие кислорода в воздухе или воде),
— периодические (смена времени суток или годовых сезонов), —
— вероятные, но не регулярные (появление добычи, врага или угрозы),
— случайные, о которых субъекты не знают (извержение вулкана или падение метеорита).
Знание, запечатленное в структуре и типических реакциях организма, получается путем эволюции (мутации и естественный отбор) в типичных для существования вида условиях. Скелет животного знает о силе тяжести, а легкие наземных животных и жабры рыб знают о наличии кислорода в воздухе и воде, организм медведя знает о смене сезонов и т.п.
Главным стимулом для возникновения у животных форм психики была, вероятно, необходимость в знании о вероятных, но нерегулярных событиях. Способность отражать их с помощью механизмов ощущения, восприятия, представления и памяти стала предпосылкой способности моделировать явления окружающего мира и прогнозировать события, используя представления.
Человек обрел дополнительную способность моделировать явления мира с помощью языка. Комбинируя представления и понятия, человек строит идеальные модели отдельных явлений, создавая обыденную и научную картины мира в своей голове. Способность к самопроизвольному изменению образа мира (фантазирование) приводит к двум важнейшим свойствам человеческого познания: предвидению и заблуждению (ошибочное предвидение).
Неверно сводить весь процесс познания лишь к познанию, происходящему на основе психических процессов в человеческой голове. По-видимому, это фундаментальное заблуждение привело Канта к мысли о «вещи в себе», якобы не поддающейся познанию. Для субъекта всегда существует только «вещь для него».
Человек способен строит идеальные модели любых явлений, поэтому самым общим методом познания в естествознании и обществоведении является моделирование. Теоретическим средством, конкретизирующим общий метод моделирования в обществоведении, является понятие «идеальный тип», введенное Вебером. Вебер, вероятно, интуитивно стремился ввести в обществоведение абстрактно простейшие модели для изучения социальных явлений, подобные тем, что издавна используются в естествознании («идеальная жидкость», «идеальный газ» и т.д.).
Главное достоинство моделей состоит в том, что, меняя их параметры, можно изучать возможное поведение отдельных явлений, не прибегая к экспериментам. Сравнение теоретически предсказанного поведения с реальным позволяет оценить пригодность конкретной модели для описания конкретного явления.
В обществоведении можно строить теоретические описания (модели), используя ограниченный набор исходных представлений о важнейших характеристиках явления, на основе которых создаются базовые понятия, пригодные для описания явлений. Главная проблема состоит в том, чтобы выбрать из перечня возможных представления, отражающие существенные признаки явления.
Основой выбора исходных представлений для построения важнейших моделей в обществоведении может служить положение П. Сорокина о том, что на основе качественно различных типов взаимодействия между людьми возникают качественно различные человеческие объединения. Оно сближает теоретические описания природных и социальных явлений, поскольку в естествознании для простоты теории в ее основу клался один из возможных типов взаимодействия между объектами. Так, физики, выделив электромагнитное взаимодействия между магнитами, отдельно изучали его, «забыв», что между массами магнитов существует гравитационное взаимодействие.
Важнейшими типами взаимодействия между людьми могут быть: природное, чувственное, рече-коммуникационное,деятельностное и правовое.Они качественно различаются тем, что в каждом из них происходит обмен качественно различными «предметами» обмена. В природном взаимодействии наиболее существенен обмен генами. В чувственном происходит обмен чувствами. Рече-коммуникационное характерно обменом информацией (знаками, символами, смыслами). Деятельностное взаимодействие заключается в обмене результатами деятельности (продуктами и услугами). В правовом взаимодействии, основанном на волевом взаимодействии людей, происходит обмен решениями.
Создание важнейших моделей в обществоведении требует комплекса конкретных теоретических средств. Ряд таких средств содержится в деятельностно-ценностном подходе, разрабатываемом в Санкт-Петербургском университете, его описание дано в ряде статей, опубликованных в журнале Credo New.
Мусиенко Т.В., в своем выступлении остановилась на методологических подходах к решению философско-правовых проблем войны и мира.
Активное вмешательство, включая вооруженное, во внутренние дела ряда суверенных государств (Афганистан, Ирак, Украина, Сирия страны Магриба), его последствия, последовательное отстаивание Российской Федерацией норм международного права принуждают обратиться к философско-правовому осмыслению проблемы войны и мира, порожденной в том числе и террористической угрозой. В его основу может быть положена рационалистическая философия права и государства, основы которой были заложены древними греками и развиты в Новое время Гуго Гроцием – одним из ранних творцов «юридического мировоззрения».
Вся проблематика внутригосударственного и международного профиля исследовались Гроцием с позиций естественного права, сквозь призму идей и требований правовой справедливости, которые должны господствовать в отношениях между индивидами, народами и государствами.
Необходимым отличительным признаком любого права, по его мнению, является его обязывающая сила. К числу ненасильственных факторов, содействующих осуществлению права, Гроций относил совесть, общественное мнение (согласное суждение честных людей) и благоволение Бога, одобряющие справедливые поступки и осуждающие несправедливые.
Г.Гроций отмечал, что война как таковая не противоречит естественному праву, но следует различать войны справедливые и несправедливые. Он обосновывал необходимость формирования нового типа мирового сообщества, основанного на рационально-правовых принципах равенства, сотрудничества и взаимности в отношениях между всеми людьми, народами и государствами, на идее единого международного правопорядка, добровольно устанавливаемого и последовательно соблюдаемого суверенными государствами.
Силовые стратегии США и его союзников под лозунгом борьбы с международным терроризмом все чаще становятся объектом критики со стороны мирового, прежде всего научного сообщества.
Мишель Малвести (Malvesti M.) в этой связи обращает внимание, что ответные действия США, включавшие нанесение бомбовых ударов по целям в Афганистане напрямую или опосредованно способствовали поддержке аль Каиды. Мы добавим, что подобные действия в Сирии способствовали укреплению и расширению границ т.н. «исламского государства».
Джордж Лопес (Lopez G.): обозначил нравственные индикаторы в оценке применения силы в мировой политике в виде трех простых принципов: в какой мере данные действия отвечают требованиям закона; насколько применение силы отвечает логике соотношения целей и средств их достижения; в какой степени эти действия предусматривают защиту гражданского населения и ограничивают риски нанесения ущерба. Стратегия США, связанная, например, с применением военной силы в Афганистане, отнесена Д. Лопесом к нарушающим резолюции ООН и принципы международного права, запрещающие использование силы, за исключением целей самообороны. Допуская возможность пересмотра концепции самообороны в направлении расширения трактовки данного понятия в рамках современного международного права, Д. Лопес указывает на несоответствие силовых антитеррористических стратегий США другим критериям, а именно, принципам гуманности, пропорциональности и различия между гражданами и вооруженными силами как объектами контртеррористических действий.
Мариан Лав (Love M.) и Ноэль Квенивет (Quenivet N.) обосновывают необходимость разработки заинтересованными странами комбинированных стратегий, сочетающих применение механизмов ООН по обеспечению более тесного сотрудничества в целях ликвидации международных террористических сетей.
Концепция гуманитарной интервенции Фернандо Тесона (Teson F.), согласно которой военные действия, направленные против международного терроризма, могут рассматриваться в качестве легитимных при условии поддержки коалиции демократических государств и без санкции Совета Безопасности ООН, не получила поддержки со стороны большей части ученых. При всей концептуальной привлекательности идеи, предусматривающей защиту прав человека и ликвидацию диктаторских режимов, на практике стратегия гуманитарной интервенции сопряжена с рисками проведения интервенции сугубо в политических целях и интересах. Достаточно вспомнить судьбу Ливии после М.Каддафи.
В основе современной доктрины справедливой войны Майкла Уолцера (Walzer M.), Адама Долника (Dolnik A.) и других положение о том, что в сфере мировой политики право государства на самооборону, предусматривающую защиту собственной территории и своих граждан от агрессии другого государства или государств является общепризнанным. Сложился соответственный консенсус и относительно признания условий, при которых использование силы рассматривается как справедливое.
Лукин В.Н. в своем выступлении напомнил участникам круглого стола философию права Георга Вильгельма Фридриха Гегеля и обосновал ее актуальность. В трактовке естественных права Г.Гегель различал три научных способа, одним из которых был его собственный – абсолютный. В основе абсолютного способа – идея абсолютной нравственности, которая характеризуется как тотальная целостность нравственной жизни, всеобщее и дух народа.
Философия права представляет собой философию объективного духа, куда включены право, мораль, нравственность. Объективный дух – это, по Гегелю, такая ступень развития духа (и всемирной истории), когда свобода впервые приобретает форму реальности, бытия в виде государственно-правовых формообразований. Идея свободы достигает своей полной реализации лишь в конституционно оформленных и развитых государствах, современных философу.
Но философ древности Лао-дзы утверждал, что каждая вещь, достигнув определенной степени развития, превращается в свою противоположность: неполное – в полное, прямое – в кривое, свобода – в несвободу. Так, Европейский Союз, декларируя свое пространство свободным, объявляя А.Лукашенко диктатором, такими вроде бы становятся все, кто у власти более десяти лет и притесняют оппозицию, спокойно терпят в Черногории Джуковича уже 27 лет и его жестские способы подавления оппозиции.
Г.Гегель конкретизировал понятия свободы и права тремя основными формами: абстрактное право, мораль, нравственность. В сфере абстрактного права воля непосредственна и абстрактна, это – личность, содержащая правоспособность. Свобода абстрактной личности реализуется, прежде всего, в праве частной собственности. Гегель обосновывал формальное, правовое равенство людей: люди равны именно как свободные личности, равны в одинаковом праве на частную собственность, но не в размере владения собственностью. Требование же имущественного равенства расценивалась им как неразумная точка зрения, пустая и поверхностная рассудочность. Но как тогда относиться к тому, что в настоящее время 1% населения планеты владеет 50% мирового богатства? К сфере абстрактного права философ относил и формы неправды (простодушную неправду, обман, принуждение и преступление).
Актуальна и идея Гегеля о том, что преступление – это сознательное нарушение права как права, и наказание поэтому является не только средством восстановления нарушенного права, но и правом самого преступника, заложенным уже в его деянии – поступке свободной личности. Лишь в поступке субъективная воля достигает объективности и, следовательно, сферы действия закона, а снятие преступления через наказание приводит к морали.
В сфере морали выступает право субъективной воли в отношении ко всеобщему – к праву мира. Так есть ли смысл в полемике вокруг смертной казни, если сам преступник своим деянием уже себя к ней приговорил? Не является ли это европейским «лжегуманизмом» и был ли смысл к нему присоединяться России?
Абстрактное право и мораль являются двумя односторонними моментами, которые приобретают свою действительность и конкретность в нравственности, когда понятие свободы объективируется в наличном мире в виде семьи, гражданского общества и государства.
Различая гражданское общество и политическое государство, Гегель под гражданским обществом по существу имеет в виду сферу реализации особенных, частных целей и интересов отдельной личности. Но на ступени гражданского общества, по его мнению, еще не достигнута подлинная свобода, так как стихия столкновений частных интересов ограничивается необходимой властью всеобщего не разумно, а внешним и случайным образом. Высшие интересы гражданского общества, охраняемые законодательством, судом и полицией, ведут, по логике развития понятия права, за пределы этой сферы – в область государства. Мы понимаем это, как обязанность государства создавать условия для развития гражданского общества.
В органическом единстве различных властей, при котором все три ветви власти исходят из мощи целого и являются его органическими частями Гегель видел существо внутреннего суверенитета государства. Суверенитет же выступает как абсолютная власть идеального целого над всем единичным, особенным и конечным, над жизнью, собственностью и правами отдельных лиц и их объединений. Отсюда его постулат о «нравственном моменте войны». Но прав, видимо, Августин Блаженный, в том, что зло – это отсутствие добра. Добра нет тогда, когда возникает гордыня, вожделенность или уход от высших целей.
Современную правовую трансформацию государственного суверенитета обычно называют «ограничением прав суверенитета», «отказом от части суверенных прав». Но здесь должно иметь место ограничение государственного произвола, перевод государства в русло и пространство общеобязательного для всех права, переход от авторитарной организации силы к правовой организации силы. Увы! Джайнизм (ненанесение вреда всем живым существам в этом мире) сегодня проповедует лишь около пяти миллионов чловек в южной Индии.
Г.Гегель в своей концепции различения права и закона стремится исключить их противопоставление. Законодательство, по признанию Гегеля, может исказить содержание права и закон может стать неправовым. Достаточно обратиться к законотворчеству Украины, чтобы признать правоту и актуальность Г.Гегеля и в этом вопросе.
Салохин Н.П. выступил с сообщением «Философия оснований современной корпоративной культуры производства»
Гражданские коммуникации общества и производства во многом результат развития философской мысли, сформировавшей не только позитивные образцы деятельности и поведения, но и создавшей онтологию и гносеологию как инструмент познания. Раскрытие сущности экономики и культуры невозможно вне общего поля развития философии.
Философский рационализм длительное время определял направленность перемен. Рациональность как атрибутивное качество управления утверждает систему ценностей, выражающую результат единства познавательной и оценочной деятельности. Но рациональность в управлении и организации труда исчерпала потенциал при переходе к крупной машинной индустрии. Конвейерный труд сделал невозможным использование должностных инструкций как объективации рационального в промышленности. Отчуждение достигло высшей степени, превратив работника в человека-функцию. Выход из тупика сверх-заорганизованности представила корпоративная культура.
Современная корпоративная культура использует несколько шаблонов философской традиции: во-первых, это погружение в прошлое, во-вторых, перенос элементов иной культуры в контекст своей и, в третьих, поиск положительного в маргинальном опыте. Освоение каждого из указанных типов предполагает самоценность элементов самой культуры и использование подчас не официальных, а ментальных традиций переноса. В этом контексте очевидны два коммуникационных момента: во-первых, развитие философии в России в основном шло по традиции переноса новаций с Запада и в продолжение этой тенденции под флагом постиндустриального проекта и глобализма со все более разрушительными для самой культуры России последствиями, во-вторых. Причина видится в том, что культура России не смогла создать механизм адаптации глобальных культурных феноменов в соответствии с реальными национальными потребностями.
Привнесенные элементы философии и культуры включаются в культурный контекст России и дают бурные всходы, оказавшись оторванными от актуальной культуры. Яркое исключение составляет феномен русского романа и и культура Серебряного века, когда Россия практически нашла и реализовала национальное содержательно и интернациональное качественно, но бесспорно и актуально для переноса в жизнь России техники и технологий, в том числе и содержательно социальных.
Перенос социальных технологий не фиксируется культурой. Не смотря на передовые научные и технические открытия отечественных авторов российские предприниматели смотрят на техническую культуру Запада, особенно, постиндустриальную, как на образец и пример для подражания.
Если в сфере переноса технологий это практически не просматривается (в технологически отставшей стране сложно что-либо быстро изменить), то в области заимствования культурных, в том числе философских, идей ситуация иная. Не случайно русская культура в мире принимается как творческая. Система культурной и философской коммуникации более подвижна и не структурирована проблемами техники. Более того, производственная культура современной России находится в точке бифуркации, ибо глобальный экономический кризис требует скорейшего отказа от посреднической роли на мировом и внутреннем рынке. Крупные субъекты экономики России постепенно переходят к более самостоятельной политике..
Развитие корпоративной культуры содержательно нелинейно: имеет место как отставание, так и опережение -некоторые позиции отстают надолго и требуют расширения инноваций, другие быстро актуализируются. Но есть общие тенденции. Закреплению более совершенных качеств мешает нищета населения, существенно сужающая возможности внутреннего рынка.
В начале ХХI в. детерминация деятельности человека достигает крайней точки, размывая возможности индивида как субъекта общественного развития, как единицы социального. Необходимость перемен очевидна. Это ставит вопрос скорейшего преодоления состояния частичного человека-функции и возвращении индивида в реальное состояние как неотъемлемого элемента социального и природы в целом. Разочарование в характере и содержании трансформаций вызвали в сознании общества нигилизм и апатию. Однонаправленные в рамках онтологии управляющего субъекта поиски путей преодоления кризиса до сих пор не увенчались успехом.
В условиях детерминированной жизни и слабости гражданских институтов субъект-объектная схема управления оправдана: по поручению общества государство определяет условия бытия индивидов и сообществ. Постиндустриальное общество, располагая ресурсами достаточными для удовлетворения потребностей развития личности, побуждает субъект управления перейти от односторонних субъект-объектных связей в системе управления к полисубъектным отношениям, имеющим в основании коммуникацию самоорганизации социума. Персональная и коллективная свобода человека выражается в субъект-субъектной природе самоорганизации. Корпоративная культура характеризует переход индивида на уровень бытия совокупной единицы социального, самостоятельно воплощающей в самоорганизации собственные гносеологические схемы, спонтанные и неравновесные по характеру и ограниченные лишь имеющейся в её распоряжении ресурсной базой. Общество и личность, нуждаясь в саморазвитии, совершенствуют базовые коммуникации единицы социального, вступая в противоречие с гносеологическими схемами субъекта управления. Это происходит по той причине, что воспринимаемые единицей управления и единицей социального ценности, во-первых, вариативны до такой степени, до какой они воспринимаются как неиссякаемый источник роста, во-вторых, конкретный ресурс – человек, его труд, энергия, информация, культура, территория etc. – источник ограниченный, но определяющий возможности развития индивида или сообщества. Для корпоративной культуры ХХI века характерны утрата гуманистической составляющей и уход от рациональности.
Социокультурный кризис постиндустриализма преодолим. Корпоративная культура ориентирована на познание и освоение настоящего, что позволяет продуктивно реализовать возможности, предоставляемые наукой и техникой. Задача управления – обеспечить выбор оптимального образца. Корпоративная культура, таким образом, становится механизмом преобразования трудовых коммуникаций, выражая единство целесообразности, результативности и экономичности.
Производственные и бытовые коммуникации промышленного труда включают элементы философской традиции Европы в корпоративную культуру. Формализация гносеологии и аксиологии в предметах и результатах промышленного труда ведёт к преодолению идеологического релятивизма и устраняет формальный разрыв теории и практики.
Затем состоялось общее обсуждение и дискуссия по проблемам развития философии в современной России. В итоге договорились продолжить совместные поиски, обменялись адресами, поблагодарили администрацию СПбГИПСР за постоянную поддержку проводимого мероприятия.
Иваненков С.П. д.ф.н., профессор СПбГИПСР
[1]Энгельгардт Н. История русской литературы 19 столетия. Т. 2. – Петроград: [б. и.], 1915. – С. 3-4.
[2]Хайдеггер М. Интервью в журнале «Экспресс» / URL: http://www.heidegger.ru/tovarnitski.php [Дата обращения — 15.10.2015].
