Журнальный клуб Интелрос » Credo New » кр№3, 2021
Смирнов Петр Иванович
Санкт-Петербургский государственный университет
профессор кафедры теории и истории и социологии
Smirnov Petr Ivanovich
Saint-Petersburg State University
Professor of the Chair of Theory and History of Sociology
E–Mail: smirnovpi@mail.ru
УДК – 3.30.31.316; 68.16.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ЧЕСТНОСТЬ АВТОРОВ ПУБЛИКАЦИЙ В ОБЩЕСТВОВЕДЕНИИ
Аннотация: В статье дается критический ответ на рецензию Д.В. Трубицына «Постижение России и мира: об одном несостоявшемся социологическом исследовании», написанную на книгу П.И. Смирнова «Постижение России. Взгляд социолога». Но главная цель статьи – привлечь внимание обществоведов к качеству научных публикаций, особенно, рецензий.
Ключевые слова: качество научных публикаций, рецензии, социологические исследования.
AUTHORS’ INTELLECTUAL HONESTY IN SOCIAL SCIENCE PAPERS
Summary: This article represents a critical response on D.V. Trubytsin’s review “Cognition of Russia and the world: about one sociological study that did not happen”. That review was written regarding P.I. Smirnov’s book “Cognition of Russia. View of a sociologist”. Main purpose of the article – attract social scientists’ attention to the quality of scientific papers, especially, reviews.
Key words: the quality of scientific publications, reviews, and sociological research.
Введение. В любой науке качество (истинность, ложность, достоверность, доказательность) сообщений, в частности, рецензий имеет первостепенную важность. В обществоведении, лишенном доказательной силы естественных наук, это обстоятельство имеет особое значение[1]. Должное качество рецензии о книгах, претендующих на общественную значимость, призвано исключить превратное впечатление о ее содержании у возможных читателей. При этом критичность отзыва (положительного или отрицательного) должна опираться на интеллектуальную зрелость и честность рецензента. В качестве обратного примера предлагается рецензия Д.В. Трубицына «Постижение России и мира: об одном несостоявшемся социологическом исследовании» [Трубицын. 2020: 166-172, далее ссылки на рецензию даются в круглых скобках]. Можно надеяться, что ее анализ послужит достижению главной цели статьи – привлечению вниманию обществоведов к качеству научных публикаций.
Основное содержание статьи. По ряду причин я с запозданием даю подробный критический ответ на упомянутую рецензию, начиная с самых общих замечаний в ее адрес.
Уже само название трубицинской рецензии вызвало у меня удивление. Почему текст книги отнесен к жанру «социологических исследований»? Из-за того, что я рассматривал проблемы познания современного общества и России, опираясь на свой профессиональный опыт, и дал подзаголовок «взгляд социолога»? Но ведь в книге затронуты проблемы гносеологии, социальной философии, теоретической социологии, социальной психологии, идеологии и пр. Я бы, условно, отнес ее к жанру «мировоззренческо-обществоведческая литература», хотя ее основной понятийный аппарат и построен на базе теоретической социологии.
Впрочем, сам Трубицын тоже считает, что «Постижение России» – «это не социология», обнаруживая данный факт «на уровне теоретической разработки». Он относит первую часть книги к «социальной гносеологии, в чем-то, надо признать, любопытной». А в целом, заявляет, что это – «социально-философская книга, очень идеологизированная, некритично использующая штампы официальной историографии и государственной пропаганды» (169).
Соответственно, возникает вопрос о жанре книги. Если ее отнести к «социальной гносеологии» или «социальной философии», почему бы Трубицыну не предъявить претензии к ней с позиций обеих научных дисциплин? Зачем считать книгу «социологическим исследованием»? Не проще ли было заняться разбором ее содержания по существу, рассмотрев, хотя бы, «любопытную» часть социальной гносеологии? Тогда не нужно было бы тратить время читателей и объем журнала досужими размышлениями о социологии. И было бы точнее озаглавить отзыв о книге «Несостоявшееся постижение России».
Учитывая неопределенность позиции рецензента, трудно (точнее, невозможно) оспаривать его главный вывод: книга как социологическое исследование не состоялась. Но, может, она состоялась как некая попытка поставить и предложить решения проблем, стоящих перед Россией (и человечеством)?
Рецензент дает отрицательный ответ и на этот вопрос. Ему не нравится, что некий Смирнов предложил «проект Преамбулы к новому Уставу ООН, где зафиксированы ценности, призванные спасти от главной, по мнению автора, угрозы – исчерпания ресурсов» (166). Причем Трубицын считает, «если только мы считаем науку открытой», «амбициозные попытки создания «общих теорий» должны приветствоваться» (166).
Насчет моей амбициозности можно, всерьез, не отвечать. Правоведы и государственные деятели, составлявшие Устав после Второй Мировой войны, были людьми со своими амбициями, но они закрепили в Преамбуле важнейшую обязанность «всех государств признавать и обеспечивать права человека, а также достоинство и ценность человеческой личности» [Устав ООН]. В историческом контексте это решение понятно. Ужасы войны и фашистских концлагерей были всем известны. Но ныне стремление человека реализовать себя через богатство и хозяйство, с учетом постоянного возрастания мощи человеческой деятельности, влечет проблему экологии. Поэтому я считаю ценность «личность», лежащую в основе международного права и западной цивилизации, ущербной [Смирнов. 2020: 272]. Таковой ценностью в международном праве должен быть признан «мыслящий дух» или, говоря более понятным языком, «разумная жизнь, носителем которой является все человечество». Причем я предлагаю человечеству (к вопросу об открытости теории, о которой печется Трубицын), «разобраться с иерархией своих высших ценностей, чтобы обеспечить себе длительное существование» [Смирнов. 2020: 272].
Неужели некто Трубицын может отказать мне, как и любому обществоведу, в праве на личное научное суждение, даже если оно ошибочно? Тогда нужно позаботиться о его корректной критике, с которой без ясной теоретической позиции не справиться. В свое время мой старший товарищ, В.И. Сыщиков, ныне, к сожалению, покойный, использовал выражение «верещанье», судя о текстах, реального смысла в которых не найти. К «верещанью» относится и текст Трубицына, дающий общую оценку моей книги. Разберемся с оценкой подробнее.
С самого начала отмечу, что рецензент не посчитал нужным ознакомить возможного читателя рецензии с «любопытными» элементами социальной гносеологии, которые, по его мнению, содержатся в книге. Почему? Он не понял сути предлагаемой гносеологической позиции? Посчитал ее не имеющей научного значения? Или исходил из заранее принятой идеологической установки, свойственной части «критически мыслящего меньшинства» нашего общества, для коего западное общество пример для подражания?
Я склоняюсь к последней версии, но позволю себе привести, для понимания читателем этой статьи и без доказательства, отдельные элементы общей, а не только социологической, гносеологической позиции, содержащейся в книге.
Суть общей позиции состоит в том, что подвергается критике традиционное противопоставление философских категорий «субъект» и «объект» по признакам «активность» – «пассивность». Утверждается, что их исходными признаками служат «самодостаточность» для субъекта и «несамодостаточность» для объекта.
На этой основе вводится представление о двух способах пребывания явлений в мире: «существовании» для субъектов и «веществовании» для объектов. Субъекты потребляют мир, объекты мир не потребляют. Познание есть способ адаптации субъекта к объекту и признается единым материально-идеальным процессом. Познание с помощью психики есть лишь высшая форма познания [Смирнов. 2020:. 19-28].
Социальная гносеология книги строится, помимо указанных элементов, на принципиальной, но не достаточно оцененной в обществоведении позиции П.А. Сорокина, утверждавшего, что на разных типах взаимодействия между людьми могут возникать принципиально различные объединения людей. Он выделял интеллектуальное, волевое и чувственное взаимодействия [Сорокин. 1991: с.26-29]. Это положение сформулировано им в позитивистский период его творчества [Смирнов. 2020: 45].
При этом в моей книге выделяются, при опоре на совместные предыдущие публикации (соавторы А.О. Бороноев и Ю.И. Письмак), пять видов взаимодействия: природное, чувственное, рече-коммуникационное, деятельностное, правовое. Типы взаимодействия являются основой абстрактных объединений людей. На основе природного взаимодействия (предмет обмена – гены) возникает популяция. На основе чувственного (предмет обмена – чувства) – общность. Сообщество возникает на рече-коммуникационном взаимодействии (предмет обмена – значения и смыслы). Общество в узком смысле – на деятельностном взаимодействии (предмет обмена – продукты и услуги), а государство – на правовом (предмет обмена – решения). Общество в широком смысле образовано на всех типах взаимодействия, но его основой служит деятельное взаимодействие. [Смирнов. 2020: 69-70].
Кроме того, в книге дается трактовка понятия социального (в широком смысле) как любого скоррелированного взаимодействия между людьми [Смирнов. 2020: 61]. Скоррелированное же деятельностное взаимодействие понимается как социальное в узком смысле [Смирнов. 2020: 68], вводится обоснование основных разновидностей деятельности, на основе которых существует общество: эгодеятельности, служебной деятельности и игры [Смирнов. 2020: 83-94].
Совместно или самостоятельно автором книги введено понятие социальной значимости как основной личностной ценности и о ее модусах, в перечень которых включены семь основных: власть, святость, знание, слава, хозяйство, богатство, мастерство. Определенны процедуры социального признания (личная экспертиза и акт купли-продажи), связанные с получением доступа к модусам. Наконец, разработана типология фундаментальных ценностей общества, включающая пять групп.
Возможно, все (эти и другие) элементы этой гносеологической позиции можно и нужно было оценить, подвергнуть критике или уточнениям, чему я был бы рад. Речь идет о слишком важных вещах, чтобы тешиться авторским самолюбием. Но Трубицын даже не попытался это сделать. Он просто «проверещал».
Теперь несколько слов о предвзятости идеологической позиции автора рецензии.
Представляется, что изложенные в монографии элементы гносеологической позиции изначально не дают ее автору возможность подсунуть читателям в «Постижении России» «идеологические установки, густо разбавленные морализированием» (169), что книга наполнена расхожими штампами (171-172), что она имеет целью формирование «образа Врага» (168) и пр., как утверждает Трубицын. Возможно, положения монографии спорны, но только не являются расхожими штампами и идеологическими установками, хотя я не вижу ничего дурного в использовании расхожих штампов, если они верны. Чем плох самый расхожий штамп, что «дважды два – четыре?[2]».
Напротив, именно об идеологической предвзятости Трубицына свидетельствует сделанный им обзор, дающий, по его мнению, «достаточное представление о работе» (как о несостоявшемся социологическом исследовании), причем он преодолел «желание на этом закончить», решив довести «анализ до конца» (168). Зачем ему нужна была вся эта работа? Трубицын, сославшись на Л.Д. Гудкова, отвечает: «Для интеллектуальной гигиены, о которой приходится напоминать нашему образованному сообществу, ослабленному и развращенному цензурой, информационной изоляцией и вытекающей отсюда безответственностью» [Гудков, 2011: 587]. Общий вывод ясен. Книжка плохая и вредная, читать ее не стоит (хотя тезис об «интеллектуальной гигиене» по отношению к книгам и отдает духом третьего рейха).
Какие же доводы выдвинул Трубицын для столь плачевной оценки моей книги? Их много, рассмотреть главные «несостоявшиеся» можно будет ниже, но центральным мне представляется следующий пассаж.
Трубицын пишет: «Подход, который автор называет «деятельностно-ценностным» и приписывает себе, не нов. Он давно практикуется авторами учебников по истории культуры и является простейшим синтезом марксистского и аксиологического подходов к изложению истории. Если со вторым все нормально – автор признает заслуги неокантианцев и ссылается на них, то с Марксом он обходится некрасиво, обвиняя его в жульничестве: он якобы, «строя свои формации, вынимал, как фокусник из кармана, нужные ему признаки, взятые из общественной практики» (здесь ссылка на с.41 моей монографии). Заметим, мы не считаем учение о формациях безошибочной исторической типологией обществ, но познавательный потенциал оно содержит. Тем более что у Маркса были не только эти формации, но и небезызвестный «азиатский способ производства», очень похожий на описываемую автором «служебную цивилизацию». Но он в книге не упомянут. Нет там и других близких по содержанию понятий: ни «гидравлической цивилизации» К. Виттфогеля, ни «вотчинной государственности» Р. Пайпса, ни «восточной деспотии» Г. Гегеля, ни многих других» (168).
В этом пассаже собраны типичные приемы «анализа» книги Трубицыным.
Начну с того, что деятельностно-ценностный подход, который я, якобы, приписываю себе, я себе не приписываю. В авторском «Предисловии» к монографии [Смирнов. 2020: 6] я специально подчеркиваю вклад в него профессоров Санкт-Петербургского университета А.О. Бороноева и Ю.М. Письмака (у нас есть совместные публикации). Я вообще не претендую на авторство в названии. Мы претендуем лишь на особый вариант этого подхода, основанный на утверждении П.А. Сорокина о качественно различных типах взаимодействия между людьми как базе качественно различных человеческих объединений (об этом сказано выше).
Теперь несколько слов о вкладе Маркса в деятельностной-ценностный подход. Он велик, и в монографии об этом сказано достаточно ясно. Маркс, как Платон, Дюркгейм и все те, кто придерживается принципа разделения труда, основывал существование общества на деятельностном взаимодействии людей, т.е., на обмене результатами деятельности – продуктами и услугами. Это взаимодействие сознательно положено в основу книги [Смирнов. 2020: 65] (уточню лишь, что деятельностное взаимодействие первично по отношению к разделению труда). Более того, в книге подчеркнуто, со ссылкой на «Капитал», что Маркс указал главное и принципиальное отличие деятельности человека («труда», по Марксу) от деятельности животных, каковым является наличие в голове человека представления о возможном результате деятельности [Смирнов. 2020: 78]. Этот признак служит одной из основ свободы человеческой деятельности. Другая основа – всевозрастающая мощь ее. Третья основа – ценности, которые человек выбирает свободно [Смирнов. 2020: 82].
Другое дело, что, выделив потребности и ценности в качестве основных стимулов деятельности, мы отказались от рассмотрения потребностей, поскольку это усложняет теоретическую конструкцию подхода. Мотив отказа состоял в том, что, благодаря всевозрастающей мощи деятельности человека, все большая часть ее тратится не на удовлетворение потребностей, а на достижение ценностей, причем само удовлетворение потребностей превращается в ценность (изощренное, престижное потребление) [Смирнов. 2020: 114, 298, 333].
«Интеллектуальная каша» в голове Трубицына приводит к смешению им понятий «фокус» и «жульничестве». А их следует различать, хотя некоторые фокусы могут служить приемом жульничества. Такова «установленная» им связь между деятельностно-ценностным подходом и критикой формаций Маркса в моей книге.
Кратко изложенный выше деятельностно-ценностный подход составляет теоретическую базу монографии. Опираясь на нее (и измеряя эволюцию общества по изменению положения человека в обществе), можно составить схему и выделить периоды общественной эволюции как идеальные типы. Плоха или хороша схема – судить читателю. Но логически она никак не связана с критикой формаций Маркса, учение о которых, несомненно, содержит «познавательный потенциал» (168). Иначе оно не приобрело бы столь большую популярность в прошлом веке. Другое дело, что признаки формаций, взятые Марксом из истории (первобытнообщинный или рабовладельческий строй, феодализм и т.д.), не имеют у него, как и у многих обществоведов-эклектиков, общей теоретической основы. На них нельзя построить идеальный тип этапа эволюции и теоретическую схему ее [Смирнов. 2020: 197-198]. Видимо, Трубицын, «защищая» Маркса, руководствуется логикой «в огороде бузина, а в Киеве дядька».
Завершая разбор упомянутого пассажа, скажу несколько слов о «вотчинной государственности» Р. Пайпса, «гидравлической цивилизации» К. Виттфогеля, «азиатского способа производства».
Вотчинный тип московского государства, в котором «оказывались смешанными и неразделенными права князя как собственника и права его как верховного правителя государства», мне известен по Ключевскому [Ключевский. Кн.1.: 442-452]. В монографии это отражено как одна из причин становления в России служебно-домашней цивилизации [Смирнов. 2020: 351]. Я, правда, считаю главной причиной становления в России этой цивилизации внешнюю угрозу с двумя ее разновидностями: физической опасностью и сменой культурной идентичности [Смирнов. 2020: 344-350], причем «сам механизм воздействия внешней угрозы на внутреннюю структуру общества» (169) не требует «социологического выявления и верификации», о которых печется Трубицын.
Упомянутый механизм воздействия проявился в складывании сословных групп с четко обозначенными правами и обязанностями, вызванной постоянной внешней опасностью с запада и юго-востока, которая вызвала в России «боевой строй государства». По мнению Ключевского, «Московское государство – это вооруженная Великороссия, боровшаяся на два фронта … за свое существование». Его особенностью стал «тягловой, неправовой характер внутреннего управления и общественного состава с резко обособлявшимися сословиями. … Сословия различались не правами, а повинностями…. Каждый обязан был или оборонять государство, или работать на государство, т.е. кормить тех, кто его обороняет. Были командиры, солдаты и работники, не было граждан, т.е., гражданин превратился в солдата или работника, чтобы под руководством командира оборонять отечество или на него работать» [Ключевский. Кн.2. 1995: 124].
Историк по образованию, по диплому «учитель истории», Трубицын должен был бы это знать. Какая здесь еще нужна верификация механизма воздействия? Ссылки же на Пайпса, который часто вторичен по отношению к Ключевскому, в книге есть, например, что выпадение Новгорода из торговли в ганзейском союзе повлекло распад Ганзы, что в Московском государстве (в ранний период) даже дворяне не гнушались заниматься торговлей и т.д. [Смирнов. 2020:348].
Не скрою, я не читал работы К. Виттфогеля об ирригационной теории возникновения государств. Пожалуй, это единственно полезное для меня замечание в рецензии Трубицына. Но намного раньше, в студенческие годы, я читал книгу «Цивилизация и великие исторические реки. Географическая теория развития современных обществ» Л.И. Мечникова, умершего за 12 лет до рождения Виттфогеля. Она оказала на меня большое мировоззренческое влияние. Жалею, что не сделал нужной ссылки на работу Мечникова, но есть ссылки на другие работы о роли великих рек как факторе формирования служебно-домашней цивилизации [Смирнов. 2020: 248-250].
Теоретически можно было бы сделать ссылку об «азиатском способе производства», но комментариев по нему много, трактовки разные, в последние годы жизни сам Маркс перестал на нее ссылаться. Для целей монографии обязательный обзор источников и дискуссия по поводу этого способа производства мне представлялась нужной. Я пытался измерить эволюцию общества изменением положения человека в нем.
Перехожу к ложным утверждениям Трубцина, прямо противоречащим тексту книги. Он пишет, что «за всю книгу русский человек ни разу не представлен отрицательно» (168) , и «кто пишет о русских хорошо – прав, кто нехорошо – неправ» (170). Трудно поверить, что Трубицын знаком с текстом книги (или не искажает его преднамеренно).
В частности, я сам отмечаю, ссылаясь на источники, что русский, будучи храбрым на поле брани, мог быть робким в гражданской жизни, и это противоречие неоднократно отмечалась как характерная русская черта. Об этом писали А.И. Солженицын, дьяк Иван Тимофеев, общественный деятель Смутного времени, келарь Троицкого монастыря Авраам Палицын, А.С. Грибоедов [Смирнов. 2020: 451]. Неужели недостаток гражданской смелости можно счесть похвалой в адрес русских? Не считаю я безусловно позитивными и присущие русским излишнюю доверчивость, отсутствие прочного инстинкта частной собственности, склонность к личному самоосуждению и мессианизм [Смирнов. 2020: 466]. Другое дело, что я попытался найти объяснение этим чертам и порокам.
Представляется крайне неверной также оценка Трубицыным свойств служебно-домашней и рыночной цивилизаций. Он утверждает, что в моей монографии «с каждой страницей продажная «рыночная цивилизация» чернеет на фоне светлой «домашней». Примерами же «неправильных» социальных связей и ценностей» служит «исключительно Запад» (с. 168).
Во-первых, я не употребляю слова «продажная», «чернеет» «светлая» при описании идеальных типов обеих цивилизаций. Это чистый вымысел Трубицына.
Во-вторых, я выражаю сожаление, что «длительное существование рыночной цивилизации невозможно, и путь ее ведет к катастрофе». Ибо ее основные модусы – богатство и хозяйство – нуждаются в веществе и энергии, поэтому ей «требуются неограниченные ресурсы, что невозможно» [Смирнов. 2020: 258].
В-третьих, я огорчен, что Киевская Русь утратила «шанс на дальнейшее развитие по пути рыночной цивилизации», не сохранила демократические начала «в государственном управлении», а «животворная в то время для страны струя рыночной деятельности лишилась мощных стимулов развития» [Смирнов. 2020: 341-342].
Отмечены мною недостатки и пороки реальных обществ с чертами служебно-домашней цивилизации. К ним относятся: консервативность в развитии, отсутствие свободы выбора у человека, использование власти в личных целях для личного обогащения, незаконные и нечестные приемы доступа к богатству и власти, коррупцию, стимулирование возникновения преступных сообществ, ложь, лицемерие, а также идеологическое насилие по отношению к населению и др. [Смирнов. 2020: 249-254].
Я подчеркиваю, напротив, достоинства рыночной цивилизации: скорость развития, высокая ценность личности, ее правовая защищенность, свобода выбора, качество товаров и услуг и др. [Смирнов. 2020: 249, 256-258]. Этими достоинствами я объясняю наличие «цивилизационного соблазна» у представителей служебно-домашней цивилизации [Смирнов. 2020: 528].
Однако, как сказано выше, наличие богатства и хозяйства, вкупе с всевозрастающей мощью человеческой деятельности, влечет невозможность ее длительного существования. Это обстоятельство служит причиной ее агрессивности, которую косвенно отрицает Трубицын, отказываясь признавать авторитеты Данилевского и Тойнби и т.д. (169, 170 и др.). Но разве можно отменить факт создания колониальных империй, недавние бомбардировки Сербии и Ливии и пр.? Лично я не считаю агрессивность этой цивилизации ее пороком: можно ли считать пороком тигра желание есть? Бездуховность же западной цивилизации, о которой говорят многие, стимулируется рыночной экспертизой (актом купли-продажи). Она продуцирует функциональное отношение к человеку, что отмечает К. Поппер, рассматривая абстрактное общество [Смирнов. 2020: 199].
Очередной «перл» анализа текста Трубицыным демонстрируется следующим отрывком. Рецензент пишет: «Автору (т.е. мне. – П.С.) не подходит трактовка империи как государства, распространяющего свое влияние за пределы естественных границ, – ведь в ней в одном ряду оказываются Российская империя и римская, империя Чингисхана и Китай (здесь ссылка на с.245 моей монографии). Для их деления на хорошие и плохие он также вводит типологию – «цивилизованное сообщество» и «напряженная цивилизация». Первые заботятся о включенных в них народах, вторые их нещадно эксплуатируют, здесь меньшинство живет за счет большинства» (167-168).
Первое, что стоит заметить, я не использую типологию «цивилизованное сообщество» и «напряженная цивилизация» «для деления империй на хорошие и плохие». Я их использую для описания идеальных типов в схеме эволюции общества, когда насилие, ведущий признак идеального типа варварства, несколько уменьшается и упорядочивается. В цивилизованном сообществе это происходит за счет возникновения чувства идентичности между «своими» на почве общего языка, религии, признанного учителя нравственности, исторической памяти, особых правил взаимодействия. В напряженной цивилизации это происходит за счет узурпации права на насилие организованным меньшинством над слабо организованным большинством. При этом меньшинство осуществляет эгодеятельность по отношению к большинству, которое служит меньшинству [Смирнов. 2020: 235-247]. В реальных обществах признаки идеальных типов могут выступать в разных пропорциях.
Кроме того, Трубицыну не нравится моя трактовка империй, в которой я пытаюсь вскрыть сущность их различных видов. В простоте душевной, впрочем, как и многие до сих пор, он считает, что империей нужно называть государство, «распространяющее свое влияние за пределы естественных границ» (см. выше). Прямо скажу, территориальный, географический, признак для деления империй «на хорошие и плохие» (таких слов я не использую в монографии) не отражает их сущности. Ее отражает упомянутый уже принцип напряженности между меньшинством и большинством. Опираясь на него, можно отделить «плохие» (в терминологии Трубицына_ не в моей) империи (империю Александра Македонского, Чингисхана, Британскую империю, которую Байрон назвал «тюремщицей народов) от, условно говоря, «хороших» (Древнеегипетской, Китайской, Российской). Повторюсь, речь идет о преимущественном употреблении насилия по отношению к покоренным народам. Внутри отдельного государства или общества могут существовать признаки напряженной цивилизации (отношения между сословиями дворянства и крепостного крестьянства в России).
Невозможно назвать логически осмысленным и пассаж Трубицына относительно моей оценки агрессивности скотоводов-кочевников с агрессивностью современных стран Запада. Он пишет, цитируя меня: «Вероятно, земледельцы более склонны к доброму стилю жизнедеятельности, нежели те, у кого преобладает присваивающая деятельность (скотоводы)» (ссылка на с. 174 моей монографии). Опустим тот факт, что скотоводство – производящее хозяйство. Но на чем основан этот социологический довод? А вот на чем: «Чингисхан считал, что для мужчины высшая радость “подавить и победить врага”, захватив при этом жен и скот противника, а Невский предупреждал, что “кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет”». Но вывод из этого сравнения и вовсе поражает – он перенаправлен на Запад: «На поздних этапах эволюции производительная (по внешнему виду) деятельность, связанная с потреблением природных ресурсов, может стать основой “злого” стиля жизнедеятельности (страны Запада)» (ссылка на с. 174. моей монографии) (168).
Первое, что нужно отметить, путаницу Трубицыным понятий «производящая деятельность» и «производящее хозяйство». Производящая деятельность в моей монографии (и не только в моей) противопоставляется присваивающей деятельности. Первая направлена на внесение в мир чего-то нового (идей, вещей), вторая – на присвоение из мира чего-то готового. Хозяйство, в большинстве случаев, может быть производящим, хотя это не обязательно. Кроме того, не бывает чисто производящей и чисто присваивающей деятельности. Чтобы производить, надо потреблять.
Во-вторых, по ряду причин агрессивность кочевника в ту эпоху (подчеркиваю, в ту эпоху) была выше агрессивности земледельца. Кочевник находится на вершине пищевой цепи. Его главная пища – мясо и молоко. Для выпаса скота требуется намного больше земли, чем хлеборобу, главная пища которого – зерно. Да и энерговооруженность кочевника выше. Кроме того, для выпаса скота не надо использовать всех мужчин, этим могут заниматься старики и подростки, большинство же может отправиться в набег с целью грабежа. Рост численности кочевого населения неизбежно выливался в агрессию, при этом захватывались все пригодные для выпаса скота земли. Земледельческое население на этих землях должно было быть изгнано, уничтожено или взято в плен и обращено в рабов. Этими обстоятельствами можно объяснить относительную агрессивность кочевника и миролюбие земледельца в ту пору. В целом же, деятельность кочевника была в большей степени присваивающей, нежели деятельность земледельца (которую с большим основанием можно назвать производящей).
Ситуация коренным образом изменилась, когда на основе производящей деятельности возникло промышленное производство, использующее невиданные доселе количества энергии и природных ресурсов. Тогда основными агрессорами выступили страны, живущие за счет производящей деятельности, поскольку им потребовалось все возрастающее количество энергии и ресурсов, а также рынки для сбыта излишков продукции. Мощная производительная (по внешнему виду) деятельность, но связанная с невиданным ранее потреблением природных ресурсов, стала основой «злого» стиля жизнедеятельности западного обществе. Это нашло отражение в колониальном захвате европейскими странами большей части земного шара. Практика колониализма потребовала разработки нужной морали, идеологии и системы международного права [Смирнов. 2020: 160 и др.].
Не могу пройти мимо превратных, если не сказать извращенных, ссылок на мою работу, для чего придется разобрать еще один пассаж Трубицына. Он пишет: «Например, важнейшим для автора является тезис о постоянной агрессии Запада, которая и привела к установлению в России «служебной цивилизации». Допустим, сильно погрешив против фактов, это верно. Но ученого будет интересовать прежде всего сам механизм воздействия внешней угрозы на внутреннюю структуру общества, причем социологически выявленный и верифицированный. Нашему автору это не нужно, ему достаточно сослаться на своих и иностранных «серьезных наблюдателей». Кто же эти наблюдатели, которые могут заменить социологическое исследование истории? Это Данилевский и Тойнби (здесь ссылка на мою работу [Смирнов. 2020: 345]). И так везде. Трудолюбие и мастерство на Руси нам доказывают не цифры экономической истории, а Данила-мастер и Левша, о торговле говорит Садко-богатый, о «титанической борьбе русского народа на захваченных Западом землях» нам повествуют Сенкевич и Гоголь, об агрессии Запада – Тютчев, а о состоянии природных ресурсов – Бестужев-Лада (170).
Замечу, что о состоянии природных ресурсов нам «повествуют» также работы членов «Римского клуба», П. Кууси, Д. Бурстина и др. [Смирнов. 2020: 259]. Более важны ссылки Трубицына на Сенкевича, Гоголя и Тютчева.
Ссылаясь на обоих писателей, я пишу не о «титанической борьбе русского народа» на захваченных землях. Я иллюстрирую, примерами из художественной литературы, метод, которым шла смена идентичности русского православного сообщества в процессе полонизации. Этот метод, неоднократно наблюдавшийся в истории, состоял в том, что знать покоренных племен перенимала язык, культуру, религию победителей, сохраняя свои привилегии [Смирнов. 2020: 347].
Еще более важно искажение Трубицыным моей ссылки на Тютчева, в которой ничего не говорится об «агрессии Запада», но выражено понимание поэтом и дипломатом Французской революции. Суть ее, по Тютчеву, с которым я согласен, состояла в том, что «самовластие человеческого я», было возведено «в политическое и общественное право» и стремилось, «в силу этого права, овладеть обществом». Для меня это означало, что личность стала высшей ценностью в западном обществе после этой революции [Смирнов. 2020: 257], и закрепилась позднее в идеологии, праве и экономике.
Принципиально искажена Трубицыным моя трактовка образа Садко.
Во-первых, говоря о нем, я высказываю гипотезу о вероятной очередности появления в варварском обществе модусов социальной значимости и их носителей. Первоначальными и слитыми воедино являлись модусы святости и знания, носителями которых являлись волхвы-жрецы. Затем обособляется знание, важнейшим видом которого становится мифологическое или реальное знание истории народа Его носителями становятся народные певцы. Позже обособляется богатство, носителями которого становятся купцы. «На подобный ход событий намекает образ Садко, в котором слиты, по крайней мере, три носителя разных модусов. Наиболее очевидная (и поздняя) – фигура купца (Садко – богатый гость). Вторая фигура – народный певец (Садко изображается с гуслями). Третья фигура (менее заметная и, вероятно, самая древняя) – волхва-жреца. Играя на гуслях, Садко заставляет плясать водяного царя, в результате чего разыгрывается буря, затем с помощью царя добывает богатство, который пригоняет рыбу с золотыми перьями к нему в невод [Садко. 1987: 447-460]. Управление природными силами непосредственно или с помощью божественной силы – функция волхва-жреца». При этом я ссылаюсь на более общую гипотезу Фроянова и Юдина о том, что в народной памяти на один и тот же образ могли наслаиваться функции, характерные для разных исторических периодов [Смирнов. 2020: 220].
Во-вторых, я упоминаю о Садко и о Ваське Буслаеве, высказывая гипотезу об отражении в новгородских былинах борьбы за господствующее положение двух ценностей – личности и общества, что в свою очередь, свидетельствует о наличии в вечевой Новгородской республике начал рыночной цивилизации [Смирнов. 2020: 338]. Говоря же о торговле в Новгороде и позднее на Руси, я ссылаюсь на любезного сердцу Трубицына Пайпса (см. выше).
Любопытны логические кульбиты Трубицына, содержащиеся в следующем тексте: «Разумеется, к типологии служебно-домашней и рыночной цивилизации, равно как служебной и эгодеятельности, есть много вопросов, которые не снимаются даже после попытки автора опереться на Вебера и назвать их «идеальными типами». И дело даже не в том, что историческое разнообразие социальных систем не впишется в эту дихотомию», а в том, что «обезумевший от страха смерти и жадности эгодеятель» всегда хуже «гармоничного» служителя (ссылка на с. 173 моей монографии), а «струя русофобии, чрезвычайно усилившаяся в последнее время, вызвана жадностью, завистью и страхом западных элит» (ссылка на с. 436 моей монографии) (168).
Во-первых, если есть вопросы «к типологии служебно-домашней и рыночной цивилизаций, равно как служебной и эгодеятельности», то корректно мыслящий критик обязан задать хотя бы главные, по его мнению, из них. Это было бы полезно для дела. Я был бы признателен такому критику, а Вебер здесь ни при чем.
Во-вторых, просто глупость полагать, что я предполагаю вписать «историческое разнообразие социальных систем в эту дихотомию». В моей книге речь идет всего лишь о преобладании или о наличии заметных черт того или иного идеального типа в конкретном обществе. В моей схеме эволюции типов пять: дикость, варварство, цивилизация (с двумя подтипами – служебно-домашней и рыночной цивилизациями), цивилизованное сообщество, напряженная цивилизация. По ходу дела, для большей точности измерения общества, я добавил к ним идеальные типы государства-корпорации и государства-учреждения, почерпнутые мною у И.А. Ильина [Смирнов. 2020: 138-141].
В любом реальном обществе (в его подсистемах или частях) могут наблюдаться признаки любого из идеальных типов, что я изначально подчеркиваю [Смирнов. 2020: 189, 240]. Например, в обществе Киевской Руси я отмечаю черты цивилизационного сообщества, рыночной цивилизации, напряженной цивилизации и корпоративного устройства государства [Смирнов. 2020: 339 и др.]. Сравнивая же общества царской России и СССР, в качестве «сажени» я применяю идеальный тип служебно-домашней цивилизации, но учитываю признаки цивилизованного сообщества, напряженной цивилизации и государства-учреждения [Смирнов. 2020: 356].
В-третьих, у меня, в моей системе социальных типов личности, нет типа «гармоничный служитель». Есть тип «гармоничный деятель». Служитель, равно как эгодеятель, может быть «добрым» и «злым». Злой служитель много хуже доброго эгодеятеля [Смирнов. 2020: 170-175].
В-четвертых, совсем непонятно, как связаны недостатки «типологии служебно-домашней и рыночной цивилизации, равно как служебной и эгодеятельности», а также то, что «обезумевший от страха смерти и жадности эгодеятель» всегда хуже «гармоничного» служителя» с чрезвычайно усилившейся струей русофобии, вызванной жадностью, завистью и страхом западных элит. Я употребляю характеристику «обезумевший от страха смерти и жадности эгодеятель» по отношению к библейскому Екклесиасту, чьи рассуждения часто превозносятся как образец мудрости, но в коей я ему отказываю [Смирнов. 2020: 173].
Струю же русофобии я объясняю тем, что ресурсы, которые оказались в распоряжении русского народа, оказались достаточно привлекательными, чтобы не гнушаться ложью и клеветой на него и провалом совершенных ранее Западом попыток подчинить своему влиянию русский народ (по меньшей мере, семь крупных нашествий за тысячу лет) [Смирнов. 2020: 435-436].
Если мое объяснение неверно, если против России и русских не ведется информационная война, если западные элиты настроены благожелательно, с любовью и пониманием к ним, то надо опровергнуть мои утверждения[3], а не притягивать (непонятно за какие органы) непонятно какие вопросы к типологии служебно-домашней и рыночной цивилизации, равно как служебной и эгодеятельности. И не искать основу этих моих утверждений в системе социальных типов личности, произвольно включив в нее «гармоничного служителя».
Крайне неверна критика моего дилетантизма (который, впрочем, я и не отрицаю) в сфере языка. Я не пытаюсь «представить англосаксов лишенными эмоций людьми, основываясь на отсутствии в их языке богатого набора уменьшительно-ласкательных форм, подобного языку русскому», что, по Трубицыну, «в полной мере компенсируется иными способами выражения эмоций, к примеру лексическими» (171). Особенно забавны лексические примеры, приведенные им, об отношении к домашним животным, личным именам, переводам стихов и пр. Я уверен (возможно, ошибочно), что лексика не может полностью заменить морфологию и синтаксис языка, формирующие общую эмоционально-мировоззренческую установку к миру у носителей разных языков. Лексические попытки выразить ее англосаксами показывают их нужду в преодолении возникших затруднений. Только и всего.
Домыслом является его утверждение, что, с моей точки зрения, «любая критика общества – ложь с целью захвата его ресурсов, а всякая научная проблема должна истолковываться в пользу своей страны» (170). Нельзя всерьез воспринимать его замечание о «Велесовой книге» как источнике, свидетельствующем об информационных войнах (170) и пр. Подобного рода утверждения опровергаются при внимательном прочтении книги.
Завершая ответ на рецензию, остановлюсь на нескольких дополнительных, но важных для оценки моей позиции моментах.
Во-первых, я не считаю идеологическую направленность («не предвзятую идеологическую установку») недостатком обществоведческой работы, если считать идеологию «системой утверждений относительно ценностей и фактов» [Смелзер. 1994: 35]. Важно заявить о них открыто и честно, что я и сделал, критикуя ценностные основы Конституции РФ и международного права (предложив, в частности, изменения соответствующих статей Конституции и Проект Преамбулы к уставу ООН).
Пусть Трубицын оспорит, если окажется способен, девиз, который Наполеон Бонапарт дал Политехнической школе: «За Родину, Науку и Славу» (фр. “Pour la Patrie, les Sciences et la Gloire”). Я бы, правда, назвал свои ценности иначе: «Россия, Мыслящий дух, Человечество», не забыв Науку в качестве инструментальной ценности.
Во-вторых, я не претендую на роль спасителя мира и России (боже упаси!), в чем меня обвиняет Трубицын (166). Достойное существование зависит от них обоих. Но я считаю долгом обществоведов размышлять о существовании мира и человечества, предупреждать о возможных угрозах, рассматривать варианты развития общества, предлагать решения проблем и т.д. А иначе зачем они (мы) нужны?
В-третьих, я уверен, что главные победы и беды человечества обусловлены его собственной деятельностью. Нужно научиться управлять ею, чтобы управлять эволюцией общества, для чего нужна логично выстроенная схема его эволюции.
В-четвертых, что ближе касается Трубицына, прежде чем говорить об интеллектуальной гигиене общества, нужно позаботиться о честности собственного мышления. Ибо интеллектуальная честность является основанием всего в обществе [Поппер. 1992. Т.2: 72].
Не могу не выразить недоумения по поводу общей позиции рецензента. Неужели Трубицын считает, что все в мире хорошо? Что основная причина войн на Земле (даже религиозных и идеологических) – не борьба за ресурсы? Что исчерпание ресурсов не угрожает достойному существованию человечества? Неужели мы (и наши потомки) можем (и могут) спать спокойно? Список вопросов можно продолжать, но хотелось бы, чтобы рецензент честно ответил хотя бы на них.
Заключение. Поскольку трубицынский текст (рецензией его назвать трудно) относится к жанру «верещание», пожелаю Трубицыну не следовать совету, который мамаша-свинья дает своему сыночку в шутливом стихе С.Я. Маршака «Поросята»: «Мой мальчик, тебе эту песню дарю. Рассчитывай силы свои. И если сказать не умеешь «хрю-хрю», визжи не стесняясь: «И-и!». Нельзя визжать «и-и» при рецензировании. Нужно пытаться сказать «хрю-хрю». А говоря серьезно, нужно постараться раскрыть перед возможным читателем рецензии содержание самой рецензируемой публикации, вскрыть ее сильные и слабые стороны. В свою очередь, для этого нужно освободиться от предвзятой идеологической установки, не делать ложных утверждений, искажая авторский текст, не заниматься досужими рассуждениями, корректно цитировать текст и не делать логических кульбитов. Рецензенту для этого нужны ответственность и интеллектуальная честность.
Литература
Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 2. / В.О. Ключевский. – М.: Мысль. 1995. – 584, [2] с.
Немировский В.Г., Кулешова А.В. Этика научных публикаций. Лучшие практики и рекомендации для авторов / В.Г. Немировский, А.В. Кулешова // https://elsevierscience.ru/info/publishing-ethics/ Посещение сайта 8.03.2021.
Поппер К. Открытое общество и его враги. Т.1-2 / К. Поппер. – М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива». 1992. Т. 1. – 448 с. Т.2. – 528 с.
Садко / Былины / Сост., вступ. ст. и вводные тексты В.И. Калугина. – Москва: Правда. 1987. С.445-460.
Смелзер Н. Социология / Н. Смелзер. – М.: Феникс. 1994. – 688 с.
Смирнов П.И. Национальный интерес и национальная идеология как факторы укрепления общероссийской национальной идентичности / П.И. Смирнов // Теоретический журнал Credo New.2016. № 3. С.91-109.
Смирнов П.И. Постижение России: взгляд социолога / П.И. Смирнов – СПб.: Алетейя, 2020 – 574 с.
Сорокин П.А. Система социологии. Т.1. Ч.2 / П.А. Сорокин. – Сыктывкар: Коминвест. 1991. – 192 с.
Трубицын Д.В. Постижение России и мира: об одном несостоявшемся социологическом исследовании / Д.В. Трубицын // Социологические исследования. 2020. № 7. С.166-172.+
[1] Проблема качества научных сообщений начинает волновать и других обществоведов. См.: Немировский В.Г., Кулешова А.В. 2021. Интернет.
[2] Впрочем, нельзя отнести раздел моей монографии «Национальный интерес и национальная идеология как факторы укрепления общероссийской национальной идентичности» [Смирнов. 2020, с. 490-505] к тексту, где некритично используются «штампы официальной историографии и государственной пропаганды», но в полемической статье нет возможности излагать его содержание подробно. Заинтересованному читателю нужно обратиться к тексту самой книги или к моим статьям в журнале Credo new. См. список литературы.
[3] Неужели продвижение инфраструктуры НАТО к границам России и незаконные репрессии, которые ошибочно называют «санкциями», вызваны заботой о благе граждан страны и ее граждан? Пусть попробует Трубицын публично доказать это мне и другим. «Попробуйте доказать японцу, что он еврей!» – фраза из старого антифашистского фильма, кажется, немецкого.
