Мирхамидов Мирхаёт Махамаджонович,

Национальный университет Узбекистана имени Мирзо Улугбека,

докторант кафедры Философия и методология науки,

Ташкент, Узбекистан

Mirkhamidov Mirkhayot Mahamadjonovich,

the National University of Uzbekistan named after Mirzo Ulugbek,

Doctorate student, Department of Philosophy and methodology of science,

Tashkent, Uzbekistan

E-mail – conference_2012@list.ru

УДК 1:316

Ретроспективный анализ рассмотрения проблемы социального времени

Аннотация: В данной статье рассматривается исторический анализ рассмотрения проблемы соотношения физического и социального времени.

Ключевые слова и фразы: физическое время, социальное время, индивидуальное время, восприятие времени.

Retrospective analysis of consideration of the problems of social time

Summary: This article discusses the historical analysis of the problem of correlation of the physical and social time.

Key words and phrases: physical time, social time, personal time, the perception of time.

Ретроспективный анализ рассмотрения проблемы социального времени

Всё чаще в обыденной жизни мы сталкиваемся с понятиями длительности и прерывности изменений и течения времени. Если в природе время течёт неизменно и необратимо, то в социальной среде время изменяет свои рамки. Проблеме изучения социального времени посвящено немало трудов, однако основы понимания этого феномена заложены были ещё в древности. Ретроспективное рассмотрение проблемы изучения социального времени поможет по-новому взглянуть на это явление в современных условиях.

Еще в античности время рас­сматривалось как нечто скрытое, проявляющее себя лишь в деятельности или состоянии людей. При таком восприятии время выступало как «точечный», эпизо­дический феномен, в котором качественные характе­ристики событий и состояний играли определяющую роль. Именно поэтому время древних не имеет четко выраженной метрики и тем более упорядоченной пос­ледовательности, что хорошо видно в темпоральной неопределенности мифов и вообще мифологического мышления.

Разумеется, представления о времени как о времени жизни индивида, земледель­ческой деятельности, смен времен года и т. п. были прак­тически всегда. Социальное же время как время жизни социальных образований, а также историческое время как время жизни всего человеческого общества было освоено постепенно. Это произошло прежде всего тог­да, когда мыслители прошлого стали воспринимать общество как целое, как результат культурной взаимосвязи поколений, независимой от жизненной перс­пективы индивида. Теперь социальное, историческое время — это жизнь общества, понимаемая как что-то «сверхличное», «социально-надындивидуальное».

Особенностью этого восприятия, например у Гесиода, является то, что социальное, историческое время оказывается ступенчато-деградирующим от про­шлого «золотого века» к веку «железному». Здесь, на наш взгляд, еще прослеживается не только аналогия с жизнью человека: молодость, зрелость, старость,— но и с историей известных в прошлом обществ, претер­певших рождение, взлет и упадок (например, Древний Египет). Таким образом, историческое время выступает здесь как время отдельных обществ, народов, цивилизаций, а не как время человечества. И лишь в философии нового времени на заре буржуазной эпохи мы видим понимание исторического времени как движения изменяющегося человечества.

Идея социального времени в разных своих вариантах естественным образом могла возникнуть лишь на основе понимания социального времени, но, прежде всего, времени вообще. Разумеется, в философских кон­цепциях древности, как уже отмечалось, не могло быть сколько-нибудь целостного понимания социального времени как глобального явления и тем более — социальной перспективы. Поэтому отдельные мысли и по­ложения по поводу общественных процессов прямо вытекали из понимания временных процессов в окружающем мире вообще. Например, онтологическое обоснование времени мы видим еще у Аристотеля, причем философ, наблюдая связь движения и времени, все-таки отделял одно от другого[1]. Он писал, что дви­жение тела существует «только в нем самом или там, где случится быть самому изменяющемуся и движуще­муся, время же равномерно везде и при всем»[2]. Но уже тогда Аристотель гениально предвосхитил идею перс­пективы бытия как непрерывности, диалектической связи прошлого, настоящего и будущего. Прошлое и будущее у него связаны через настоящее («теперь»).

«Время непрерывно через «теперь», и разъединяется «теперь»»[3]. И наконец, еще одна гениальная догадка, которая весьма актуальна для современной науки, ста­вящей вопрос об объективности времени. Признав время «мерой», Аристотель делает вывод о зависимости этой «меры», устанавливаемой человеком, от самого чело­века. «Будет ли в отсутствие души существовать время или нет? Ведь если не может существовать считающее, не может быть и считаемого, ясно, следовательно, и числа, так как число есть или сочтенное или считаемое. Если же по природе ничто не способно считать, кроме души и разума души, то без души не может существо­вать время»[4]. Античность знаменует собой попытки рас­сматривать время как последовательность состояний природы и общества в рамках внешне определенных циклов. По Платону, время — «изменчивый образ вечности», существующей вместе со временем. В преде­лах социальной жизни время лишено своего собствен­ного общественного смысла, так как общество подчи­нено в своем развитии универсальному космическому закону круговорота (цикла), в котором события происходят по раз и навсегда заведенному порядку.

У Августина Аврелия представляет интерес продол­жение аристотелевского взгляда на время в неразрыв­ной связи с человеческим восприятием, с душой. «Некие три времени эти существуют в нашей душе и нигде в другом месте я их не вижу»[5].

Особенностью взгляда Августина Аврелия на время является идея линейности. Круговороты и циклы ан­тичного восприятия времени в христианстве сменяют­ся линейным движением от начала творения мира до второго пришествия. Если круг означает вечное воз­вращение к началу, то линия имеет начало и конец. Таким образом, безысходность круговорота, при кото­ром нет надежды на наступление чего-то нового или избавления от страданий, заменяется оптимизмом на­дежды на счастливое будущее. В понятии конечного времени заключен чрезвычайно важный потенциал, который выводит отдельного индивида за пределы его судьбы, дает ему перспективу «спасения». Таким обра­зом, пассивная вера в возможность спасения стано­вится основой для активных действий верующего, на­правленных на достижение заветной цели.

Очевидно, что христианское средневековье окон­чательно оформило перспективный взгляд как на жизнь всего общества, так и на судьбу отдельного человека. Согласно Августину Аврелию, текущее время измеря­ется событиями, а вечность — ценностями. Всякое пре­ходящее время выступает лишь как средство наиболее полного раскрытия ценностей, которые знаменуют веч­ность, а вечность — Бога. Культура христианства вне­сла существенный вклад в преодоление широко рас­пространенного в различных других культурах циклизма (это можно увидеть в культурах Индии, Востока). Именно с этого мо­мента время стало приобретать свойство социальной перспективы, т.е. выходить за рамки только количе­ственных параметров длительности и включать в себя качественные, социально ценностные характеристики, к которым стали стремиться как отдельные индивиды, так и целые сообщества. Новый толчок в осознании социального (исторического) времени как перспекти­вы наблюдается с эпохи Возрождения и становления буржуазных отношений. Время, представляемое как со­циальная перспектива, открывает перед человеком воз­можность реализации своих целей и способностей. Все больше осознается связь между человеческим суще­ствованием и каждым последующим мгновением. В эти­ческую систему включается новая ценность точного следования времени и его соблюдения. Все это форми­рует новый тип психологического отношения к фак­тору времени. Люди говорят о ценности краткой чело­веческой жизни, быстро проходящего времени.

Социальное время все полнее осознается как соци­альная перспектива, когда человек Возрождения стал понимать, что для осмысления сути настоящего необ­ходимо четко воспринимать реальность и место прошлого и будущего в человеческой жизни. Возникают предпо­сылки для раскрытия связей между тремя модусами вре­мени: прошлым, настоящим и будущим, которые бла­годаря деловой активности человека формируют ценно­стное отношение к модусам социального времени как единому континууму социальной перспективы. Именно деловая активность человека порождает страстный ин­терес к будущему конкретных сфер деятельности: тор­говли, производства, науки, искусства и т.д.

Можно заметить, как постепенно время превращается в социальное поле человеческой деятельности. Это экзи­стенциальное время человеческого бытия выступает теперь как овеществленное время не только Бога-твор­ца, но и Человека-творца. И Бог, и Человек являют собой единую творческую и преобразующую силу, ко­торая раскрывается через процесс вечного становле­ния. Тогда время — это не просто длительность и ли­нейная цепь событий.

Феномен времени перерастает рамки линейного хода событий и превращается в феномен социальной перс­пективы как выражение полноты творческого начала и содержательной формы существующего мирового по­рядка. В социальной перспективе заключены предпо­сылки и условия человеческой деятельности, и ее про­должительность, она есть и поле социальной деятель­ности человека, ее фон, характер и содержание. Осоз­нание связи между тремя модусами времени в социаль­ной жизни явилось основой для восприятия истори­ческого времени, которое ближе всего по своей струк­туре и механизму формирования к социальной перспективе. «Время истории,— писал М. Блок,— это плаз­ма, в которой плавают феномены, это как бы среда, в которой они могут быть поняты …»[6]. Это по природе своей «некий континуум», в котором три модуса пред­ставлены в неразрывном единстве. Таким образом, в ис­торическом времени исследуется не только прошлое, но и настоящее, и будущее. Ведь исследователь прошлого, открывая последовательную цепь исторических собы­тий, выявляет устойчивые, повторяющиеся процессы, циклы, ритмы общества, его динамику. Все это позво­ляет ему делать выводы о характере событий настоящего и будущего, а также рассматривать историческое время как социокультурный процесс, как форму существова­ния общества и человека. Отсюда, понимая историчес­кое (социальное) время как динамический потенциал развития общества, мы связываем его культурное, цен­ностное, индивидуально-личностное, производствен-но-экономическое, природное и другие измерения в еди­ный комплекс или поле социальной реальности.

Однако человеческая мысль, подойдя совсем близ­ко к осмыслению социальной реальности как соци­альной перспективы (правда, в форме только истори­ческого времени), так и не преодолела до конца той разделенности временного и структурно-онтологичес­кого аспектов, которая до сих пор просматривается в социальных исследованиях.

На этот драматизм разорванности времени по моду­сам обращали внимание почти все исследователи. У Ав­густина Аврелия — драматический монолог о том, что время ускользает, когда мы говорим о нем в модусных терминах: прошлого — «уже нет», будущего — «еще нет», а настоящее — «неуловимо», т. е. он так и не нашел объяснение, разрешающего модусные противоречия вре­мени. Хотя в глубине веков такую попытку мы встреча­ем уже у Платона, который понимает время в смысле чувственного, наличного, становящегося и движуще­гося вечного бытия, по словам А. Лосева, «как живой поток вечности со всеми входящими в него вещами»[7].

Почти в том же, полном драматизма, августиновском стиле пишет Н.Бердяев: «В самой нашей историчес­кой действительности, в самой жизни, в этом дурном, разорванном времени, в котором прошлое кажется ото­шедшим, а будущее ненародившимся и мы замкнуты в мгновении сомнительного настоящего, какое начало, какая сила ведет борьбу с этим злым, смертоносным ха­рактером времени, борьбу духа вечности, без которого невозможна была бы связь истории, цельность истории, связь времени, без которой распадение между прошлым, будущим и настоящим сделалось бы столь бесповорот­ным и окончательным, что состояние мира напоминало бы состояние того безумца, который окончательно поте­рял память, потому что, поистине, потеря памяти есть главный и основной признак сумасшествия?»[8].

Единственное, что способно соединить прошлое и настоящее — это память. «В нашем дурном, разорван­ном времени прошлое пребывает только через память»[9].

В понятии «социальное время» есть еще один важ­ный аспект, который в дальнейшем поможет нам по­дойти к понятию времени как к «социальной перс­пективе»,— это дискретность и непрерывность соци­ального времени и в связи с этим соотношение про­шлого, настоящего и будущего.

Есть одна общая характерная черта, присущая почти всем исследователям общества,— это восприятие време­ни как последовательности качественно отграниченных друг от друга событий или социальных состояний. Такое дискретное восприятие, как правило, игнорирует чрез­вычайно важный для исследователя процесс — переход от одного социального события или состояния к друго­му, от прошлого к настоящему и будущему. В данном слу­чае интерес представляют наиболее удачные попытки мыслителей прошлого решить проблему непрерывности.

Восприятие времени вообще, а также социального времени всегда тесно связано с характером и уровнем культурного развития общества. Уже у древних рим­лян (в отличие от древних греков) появляется понимание времени как времени-последовательности, вы­раженное словом processus. Но впервые наиболее пос­ледовательно и с достаточной (для своей эпохи) пол­нотой рассмотрел эту проблему Августин Блаженный. У него время неотделимо от бытия вещей и явлений, а поскольку вещи и явления возникают, изменяются и исчезают, постольку и время есть постоянное воз­никновение и изменение. Настоящее определяется Ав­густином как наставшее, прошедшее как переставшее, будущее как становящееся. Идею времени как станов­ления мы встречаем у Гегеля. Именно становление позволяет Гегелю видеть время как постоянное изме­нение, постоянный переход. Поэтому время здесь вы­ступает как «момент» настоящего, но не только как момент-следствие, т.е. то, что идет после предыдуще­го, но и момент того, что идет в результате предыду­щего. Настоящее «есть результат прошедшего, и оно чревато будущим»[10].

Идея времени как становления будущего в настоя­щем и настоящего в прошлом выводит нас на понима­ние времени как целостности. Именно неуловимый момент движения, момент перехода как момент связи трех временных модусов создает то, что позволяет го­ворить о возникновении образа целостности реальных структур бытия в процессе их осуществления.

Целостная, перспективная связь трех модусов со­держит в себе постоянные диалектические детерми­нанты, из которых возникают векторы социального изменения. Понятие «перспектива» неидентично по­нятию «будущее», точнее, оно включает это будущее в себя. Когда мы мыслим будущее, то имеем в виду некую отдаленность от настоящего, образ возможно­го состояния того или иного процесса, выступающий как результат предшествующего развития. В понятии же «социальная перспектива» мы имеем возможность видеть развитие социальных процессов в их времен­ной целостности, в каузальной связи прошлого, на­стоящего и будущего.

Итак, время предстает перед человеком как чрезвычайно сложный феномен, связанный со всем многообразием процессов нашего мира, и в первую очередь с самим человеком. Это не только последова­тельность событий, модусов, но и измеряемые, оце­ниваемые и переживаемые человеком социальные яв­ления, перерастающие объяснительные возможности данного понятия. Стала очевидной потребность в по­нятии, которое смогло бы лучше охватить этот много­плановый феномен «социальной реальности». Поэтому применительно к жизни человеческого общества по­нятие «социальная перспектива» представляется наи­более адекватным.

«Социальная перспектива» не может быть раскрыта без анализа ее существенного компонента — социаль­ного времени, а также времени вообще.

Каким образом можно воспринимать время как су­щественную компоненту «социальной перспективы»? Если мы апеллируем к органам чувств, то они не способны воспринимать время как таковое. Наши чув­ства — зрение, слух, осязание — воспринимают вещи, тела, различные пространственные образова­ния объективного мира. Наши органы чувств, созна­ние, воспринимают эти вещи, тела и пространствен­ные образования в их динамике, движении и изме­нении. Другими словами, мы воспринимаем через вещи и тела изменяющееся пространство. Но что позволяет человеку замечать эти изменения?

Очевидно, что в этом случае человек сравнивает предшествующее состояние «А» наблюдаемого объек­та с последующим «В» и фиксирует не только само изменение, но и его длительность. Вот как описывает этот процесс М. Мерло-Понти: «С каждым наступаю­щим моментом момент предшествующий испытывает модификацию: я еще держу его в руках, он еще здесь и, однако же, уже меркнет, опускается ниже линии настоящего, чтобы сохранить его, мне нужно протя­нуть руку сквозь тонкий пласт времени. Это все тот же момент, и я обладаю способностью постичь его та­ким, каким он только что был, я не отрезан от него, но, в конечном счете, если бы ничего не изменилось он не был бы прошлым: он на­чинает профилироваться или проецироваться на мое настоящее, тогда как только что он им был»[11].

По мнению Б.С.Сивиринова[12], приведенные выше рассуждения лишний раз подтвер­ждают уже давно замеченную неразрывную связь фено­мена времени с пространством. Отойдя от понимания времени как отдельного, абсолютно объективного про­цесса, человеческая мысль пришла к идее единства про­странства и времени. Гегель писал: «Место как положен­ное тождество пространства и времени есть ближайшим образом также и положенное противоречие, которым яв­ляются пространство и время, каждое в самом себе»[13].

Следовательно, абсолютного, чистого времени в онтологическом смысле нет. Время, о котором гово­рят люди,— это пространство в его движении и из­менении. «Разумная философия пространства и вре­мени в отличие от чисто математической теории про­странства и времени должна исходить из предполо­жения, что пространство является системой конк­ретных отношений между физическими объектами, а время есть некоторая функция изменений, проис­ходящих в этих объектах»[14].

[1] Аристотель. Физика, IV, 10, 218в

[2] Там же.

[3] Там же, IV, 11, 220а

[4] Там же, IV, 14, 223а

[5] Августин Аврелий. Исповедь // Августин Аврелий. Исповедь. Абе­ляр П. История моих бедствий. — М., 1992.— С. XI, 20

[6] Блок М. Апология истории или ремесло историка.— М., 1973.— С. 19.

[7] Лосев А.Ф. Историческое время в культуре классической Гре­ции// История философии и вопросы культуры.— М., 1975.— С. 30.

[8] Бердяев Н.А. Смысл истории.— М., 1990.— С. 57—58

[9] Там же.

[10] Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. — М., 1975.— Т. 2: Философия природы.— С. 59.

[11] Мерло-Понти М. Временность // Историко-философский еже­годник. 1990.- М.: Наука, 1991.- С. 277.

[12] Сивиринов Б.С. Социальное время и перспектива, Новосибирск, «Наука», 2000

[13] Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук.— М,. 1975.— Т. 2: Философия природы.— С. 60.

[14] Бунге М. Пространство и время в современной науке // Вопр. философии.— 1970.- № 7.- С. 85