Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №2, 2016
Подоксенов Александр Модестович
Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина
доктор философских наук,
профессор кафедры философии
Podoksenov Alexander Modestovich
Elets state university named after I.A. Bunin
doctor of philosophy, professor of the Chair of Philosophy
E-mail: podoksenov2006@rambler.ru
УДК – 81.01/.09;008
Роль Ф.М. Достоевского в жизни и творчестве Михаила Пришвина: к вопросу о методологии исследования*
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 16-14-48002а/Ц «Ф.М. Достоевский в творческой судьбе Михаила Пришвина: линии духовной преемственности»
Аннотация. Мировоззренческий диалог с Достоевским, которого Пришвин называл «вечным спутником» жизни, – одно из магистральных направлений пришвинского творчества. Диалогизм и полемизм, особое внимание библейским образам и символам, позволяющим сопоставить сиюминутные проблемы своих художественных героев с вечными истинами человеческого бытия – типичная черта творчества и миропонимания как Достоевского, так и Пришвина. Для обоих писателей характерно неприятие идей насилия над личностью, убежденность в самоценности жизни каждого «маленького» человека. Задачей статьи является определение наиболее действенных методологических подходов к исследованию особенностей творчества выдающихся отечественных писателей и мыслителей – Пришвина и Достоевского. Анализируется биографический, диалектический, герменевтический, культурно-исторический и сравнительно-исторический методы, а также принцип толерантности, которые позволяют более полно прояснить особенности философского и социокультурного содержания мировоззренческих взглядов Пришвина и Достоевского.
Ключевые слова: культура, мировоззрение, философия, диалектика, методология, герменевтика, толерантность, большевизм, революция, классовая борьба.
The role of F.M. Dostoevsky in the life and creative work
of Mikhail Prishvin: on the question of methods of the research
Abstract. World outlook dialogue with Dostoevsky, who was called “eternal companion” in life by Prishvin, is one of the central directions of Prishvin’s creative work. Dialogue and dispute form, special attention to biblical images and symbols that allowed to compare current problems of their fiction characters to eternal truths of human existence were typical features of both Prishvin and Dostoevsky’s creative work and world outlook. Non-acceptance of ideas of violence over personality, conviction of importance of any “humble” man are characteristic for both writers. The aim of the article is to determine the most effective methodological approaches to the investigation of the peculiarities of Prishvin’s and Dostoevsky’s creative activity, both Prishvin and Dostoevsky’s being outstanding Russian writers and thinkers. The article analyses biographical, dialectical, hermeneutic, cultural-historical and comparative-historical methods and also the principle of tolerance, which make it possible to clear up in more detail the peculiarities of philosophic and social-cultural content of both Prishvin and Dostoevsky’s world-outlook views.
Keywords: culture, world outlook, philosophy, dialectics, methodology, hermeneutics, tolerance, Bolshevism, revolution, class struggle.
Роль Ф.М. Достоевского в жизни и творчестве Михаила Пришвина: к вопросу о методологии исследования
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) является одной из самых сложных и многогранных личностей в истории отечественной культуры. Однако у его наследия есть примечательное свойство: по мере обновления исследовательских парадигм в каждый новый исторический период возникают новые интерпретации его творчества. Определенная «непонятость» писателя объясняется тем, что с 1917 года вплоть до начала 1990-х годов вся социальная и культурная жизнь России находилась под сильнейшим идеологическим давлением и влияние коммунистической догматики на анализ творчества Пришвина прослеживается на протяжении всего советского периода. Однако по мере выхода в свет задержанных из-за цензуры художественных произведений и особенно многотомного Дневника, становится все более ясно, что перед нами оригинальный мыслитель с собственным философским взглядом на мир, природу и общество. Поэтому вполне понятна актуальность исследования историко-культурного контекста искусства писателя, позволяющего учесть все богатство идейно-эстетических влияний на его сложное литературное творчество.
Своеобразие Пришвина как писателя и мыслителя проявляется не только в том, что в его произведениях воссоздаются реалии и атмосфера тех эпохальных разломов исторического бытия России, участником и свидетелем которых ему довелось быть, но и в том, что в русской литературе трудно найти творца, чье искусство было бы в такой же степени обусловлено влиянием социокультурного контекста. Особое место в этом плане занимает Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) – один из тех «вечных спутников»[1], к творчеству которых Пришвин обращался всю жизнь. Интеллектуальный диалог с Достоевским и размышления о непреходящей актуальности его идей и образов для понимания событий текущего времени – одно из магистральных направлений творчества писателя, нашедшее свое воплощение как в его многотомном Дневнике, так и в художественных произведениях.
Несомненной причиной духовного тяготения к Достоевскому была мировоззренческая близость взглядов Пришвина на жизнь людей и признание главенствующего значения нравственных законов в устройстве человеческого бытия. Не случайно весной 1935 года он отмечает в Дневнике: «”Идиот”: ни с чем не сравнимо захватывает – почему? Нечто личное. Вопрос: у Алпатова [автобиографический герой писателя – А.П.] природное ли сходство с Мышкиным, или такое впечатление в юности, что переделался в Мышкина и так жил “по герою”, не зная сам, что произошел от Достоевского». И далее поразительное признание, что Алпатов – своего рода копия князя Мышкина, сходство Пришвина с которым улавливали наиболее чуткие из встречавшихся ему женщин: «И чувство “я сам”, и линия поведения от этого “я сам” было в “конце концов” от Достоевского… “Домик в тумане”: “Я так и знала!” – и она показала на лоб. И в Лейпциге: Аглая: “Вы похожи на Мышкина” – поразительно! и все-таки все возможно, как бред: И вот герой моего романа как действующая тень оригинала» [9, 628].
Воспринятые в детстве гуманистические идеалы классической русской литературы найдут свое закономерное воплощение в художественном творчестве Пришвина. Это и несохранившийся первый рассказ начинающего писателя «Домик в тумане» (1905), посвященный жителям петербургской окраины – людям «униженным и оскорбленным», непритязательная жизнь, отношения и переживания которых неизбежно вызывают в памяти художественные образы Достоевского. И одно из его последних произведений «Повесть нашего времени» (1944), где главный персонаж назван именем героя романа «Братья Карамазовы» – Алеша. Безусловно, совпадение здесь не является случайным: имя, данное Достоевским своему герою, Пришвин в своей повести сохранил не только с целью продолжить нравственную линию поведения Алеши Карамазова, но и для того, чтобы показать возможность осуществления высоких идеалов христианской любви даже в атеистических условиях суровой советской действительности и жестокостях идущей Великой Отечественной войны.
Примечательно, что в юношеские годы Достоевский и Пришвин одинаково были увлечены идеями социалистического переустройства русского общества. Они оба участвовали в деятельности политических кружков, оба прошли через аресты и тюрьмы. Только вот наказание оказалось совершенно несоразмерным. Если Достоевскому за участие в революционном кружке социалиста-утописта Петрашевского был вынесен смертный приговор, позже замененный на каторгу и солдатчину, то Пришвин за пропаганду марксизма среди рабочих попадает в тюремное заключение, которое длится не четыре года, как у Достоевского, а всего лишь год с последующей высылкой под надзор полиции в родительское имение. Но самым существенным сходством Пришвина с Достоевским было решающее влияние идеологии на их судьбу и творчество.
Безусловно, что для исследования роли Достоевского в творчестве Пришвина анализ бытовых деталей и историко-биографических сюжетов их жизненного пути является чрезвычайно важным. Ведь сам биографический подход, как общепринятый метод в литературоведении и истории философии, рассматривает биографию писателя или мыслителя в качестве определяющих факторов его творчества. Биографический метод позволяет объективно и доказательно проследить эволюцию эстетических и философских взглядов писателя, которые находят свое различное выражение в его искусстве на разных этапах творческого пути. Однако при всей важности жизненно-биографической основы анализа роли Достоевского в творчестве Пришвина, необходим так же и учет историко-культурного фона. Поэтому биографический метод с необходимостью должен быть дополнен рядом других, адекватных предмету исследования.
По нашему мнению, выявить основные факторы историко-культурного контекста, обусловливающего интересующий нас спектр влияния Достоевского на творчество Пришвина, чтобы посредством анализа свести различные элементы и стороны к их внутреннему единству, возможно, если в качестве специфического «целого», служащего предметом исследования, будет взят мировоззренческий контекст. Ведь именно мировоззрение является универсальной «системой представлений о мире и месте в нем человека, об отношении человека к окружающей его действительности и к самому себе, а также обусловленные этими представлениями основные жизненные позиции и установки людей, их убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности, ценностные ориентации» [11, 366]. В результате становится возможным как учет разнообразных влияний на Пришвина, так и осмысление его творчества с позиций интегрирующего фактора, который включает в себя целый комплекс мифологических, религиозных, философских, политических, нравственных, эстетических, экологических воззрений, творческих принципов и ценностных ориентиров. Эта задача предполагает тщательный анализ диалектики взаимовлияния всех этих различных факторов.
Сближающая особенность таланта Достоевского и Пришвина обнаруживается и в том, что они совершенно свободно чувствовали себя в метафизическом пространстве философской мысли, в этой особой сфере религиозно-нравственных идей и высших идеалов человечества. Все эти аспекты можно обнаружить как в произведениях, так и в эпистолярно-дневниковом наследии обоих писателей, где наряду с глубочайшими раздумьями на вечные темы бытия есть интереснейшие образцы художественной трансформации философских идей в мысли и действия героев их творчества.
Следовательно, кроме биографического метода необходимо привлечь диалектический метод. Отметим, что наше исследование исходит из классического понимания диалектической борьбы и сочетания противоположных начал, под влиянием которых происходит становление мировоззрения человека. Применение диалектического метода предполагает использование культурно-исторического метода для анализа социокультурной динамики и культурных контекстов развития мировоззрения Пришвина.
Разумеется, что эволюция мировоззрения и творчества Пришвина не определяется влиянием только лишь Достоевского. Удивительной особенностью пришвинской биографии было тесное переплетение его жизненного пути с переломными и эпохальными событиями русской истории, с судьбой народа, с деятельностью целого ряда выдающихся представителей отечественной культуры, науки и политики. Анализ мировоззренческого контекста творческого диалога Пришвина с Достоевским с необходимостью предполагает и учет влияния историко-культурного фона. Важной задачей выступает исследование роли и других деятелей культуры, воззрения которых, наряду с Достоевским, оказали существенное влияние на мировоззрение и творчество Пришвина.
Поэтому сравнительно-исторический метод поможет сопоставить философско-мировоззренческий и литературно-художественный дискурс Пришвина не только с идейными концептами и текстами Достоевского, но и исследовать пришвинское творчество в культурно-диалогических контекстах.
Герменевтический метод. Его применение напрямую обусловлено спецификой исследования философско-мировоззренческого дискурса творчества как Пришвина, так и Достоевского. Подлинно научный анализ художественных и публицистических текстов невозможен без учета эпистолярно-дневниковых записей, ибо объективно лишен необходимого контекста лаборатории творческой мысли писателей, чутко откликавшейся на социальные, философские и эстетические, политические и нравственные проблемы и веяния своей эпохи. Сопоставительное исследование текстов и мировоззренческих взглядов Пришвина и Достоевского, зафиксированных в их дневниках и эпистолярном наследии, выступает как своеобразный герменевтический круг, т.е. анализ мировоззрения позволяет лучше понять текст, а текст, в свою очередь, позволяет прояснить особенности философского и социокультурного содержания мировоззрения авторов.
При анализе особенностей влияния Достоевского на Пришвина необходимо в полной мере использовать принцип толерантности, который основан на допущении плюрализма мирообъяснительных дискурсивных и методологических практик как в сознании обоих мыслителей, так и в исследовании их литературного творчества.
Представляется, что руководствуясь этими методологическими подходами мы сможем хотя бы отчасти уяснить, почему под влиянием идей Достоевского Пришвин оценивал реалии жизни «так, а не иначе», т.е. уйти от описательно-иллюстративного подхода к его творчеству. Кроме того, избрание в качестве предмета исследования мировоззренческого контекста творчества Пришвина позволит привести в единую систему разнообразные подходы к анализу становления его как писателя и мыслителя. При этом понятно, что эволюция мировоззрения и творчества Пришвина не определяется только лишь воздействием одного какого-либо писателя или мыслителя. Анализ мировоззренческий контекста влияния творчества Достоевского на Пришвина с необходимостью предполагает исследование историко-культурного фона, т.е. взаимодействия писателя с другими персоналиями мировой и отечественной культуры.
Жизнь обоих писателей была неразрывно связана с идеями и настроениями своего времени. В молодости оба пережили увлечение социализмом и, разочаровавшись в революционных методах его достижения, оба вернулись к традиционным ценностям отеческого православия, что наглядно прослеживается в эволюции их мировоззрения и творчества. Причастность к поворотным событиям русского общества и умение находиться в гуще событий своего времени была характерной особенностью жизненного пути не только Достоевского, но и Пришвина. Если в середине XIX века автор «Бесов» был свидетелем начального этапа революционно-социалистического движения в России, пагубность которого он обличал со всей страстью своего таланта, то в начале XX века Пришвин стал очевидцем уже заключительной фазы этого движения, когда приверженцы революционной идеи осуществили государственный переворот.
Нужно сказать, что о предчувствии надвигающихся социальных катаклизмов Пришвин написал за год до восстания партии большевиков, еще осенью 1916 года проницательным взглядом художника увидев в революционном движении «чудище, разделяющее меня с Родиной. Чудище, пожирающее нас» [6, 235]. Потому и свершившийся Октябрьский переворот он воспринял как историческую катастрофу, которая разрушила все этажи экономического, культурного и социального бытия России. При этом революция для Пришвина – это не только уничтожение традиционного образа жизни людей, но и тектонический сдвиг географического пространства страны, когда на землю падают старые небеса, когда уничтожаются природные основы бытия русского человека: «Теперь будто частая сеть накинута на все это необъятное пространство <…> вернуться бы в дом блудному сыну <…> окна выбиты, двери растащили на растопку соседи и бросили; один прохожий остановился на углу, помочился, пошел и другой <…> поганое место» [7, 24]. Эта тягостная духовная и идейно-политическая атмосфера, вызванная революционными событиями, которые повлекли экономическую и культурную деградацию общества, является важнейшим указателем на условия жизни писателя, определившие его мировоззренческое отношение к русской интерпретации марксизма.
Мировоззренческий отход Пришвина от марксизма, при всем личностном своеобразии породивших его причин, поразительно точно совпадал с движением интеллигенции «от социализма к идеализму», о чем свидетельствовал не только пример Достоевского, но и многих деятелей культуры начала ХХ века. Художественной натуре Пришвина претила всякая схоластика и непререкаемые принципы теории, не допускающей возражений. «Истощенная пустая жизнь всегда философствует и строит принципы» [10, 70]. Конечно, не против философской мысли была эта запись Пришвина, а против ограничения жизни надуманными рамками, который хотел сохранить в душе «смутное чувство неприкосновенной своей личности, своей глубины» [10, 70]. Как и Достоевский, Пришвин считал полное развитие личности необходимым условием общественного прогресса. Марксизм же с его экономическим детерминизмом духовной жизни сводил все проблемы общественного переустройства к политической борьбе, которая подчиняла личную жизнь задачам революции.
Для Достоевского процесс духовного перерождения начинается на каторге, где он приходит к мысли, что вытеснение христианских основ миропонимания заимствованной из Европы революционно-социалистической идеологией не может закончиться для России ничем иным, кроме как исторической катастрофой. Правда, многие из современников автора «Бесов», соблазненные идеями «простого и быстрого» переустройства общества, так и не сумели в полной мере оценить это духовное прозрение. Для Пришвина же путь к пониманию, что справедливость мироустройства возможна лишь на основе нравственных заповедей Христа, станет гораздо более длительным и сложным. Тем не менее присущая ему философичность мышления приведет его, как и Достоевского, к выводу, что существование России невозможно без тех исторически сложившихся констант, которые определяют национальные особенности бытия русского народа как народа христианского. Поэтому особое внимание Пришвин уделяет библейским притчам, образам и символам, использование которых позволяет ему сопоставить сиюминутные проблемы художественного бытия своих героев с вечными истинами человеческого бытия, данными людям в заповедях Священного Писания.
Не случайно после Октябрьского переворота размышления об идеях автора «Бесов» приведут Пришвина к выводу о ключевом их значении для понимания как дореволюционной, так и советской действительности: «Когда вдумываешься в Достоевского, то ничего не остается неожиданного в современности (“без чуда”) и как будто в стороне живешь и никакой не было революции» [7, 24]. Эта дневниковая запись Пришвина свидетельствует, что развитие событий, приведшее к революции 1917 года, и сам дух катастрофического времени порождал в обществе такие драмы и коллизии, которые требовали взгляда с совершенно определенных мировоззренческих позиций.
Действительно, для каждого периода жизни людей характерны свои духовные доминанты, свои «идеи времени и формы времени» (В.Г. Белинский), или, по выражению Гегеля, «дух времени», как инобытие деятельности государства, лежит в основании всех форм сознания – как «сознание и духовная сущность всего состояния народа» [1, 54]. Обладая талантом улавливать сущность запросов и потребностей современного ему общества, Достоевский одним из первых сумел обнаружить как абстракции начинают властвовать над жизнью, как духом эпохи становится революционная «бесовщина», которая подобно моровой язве заражает целые поколения людей. «Никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований, – приводит он в “Преступлении и наказании” пример господства идеи над умами людей. – Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга <…> не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе» [2, 419-420].
Осмысление наследия Достоевского как величайшего гения, сумевшего не только понять, но и художественно выразить находящиеся пока еще в зародышевой форме тенденции аморализма, нигилизма и религиозного отщепенства русского социалистического движения во многом способствовало пришвинскому постижению закономерностей жизни советского общества под властью революционеров. Подобно Достоевскому феномен таланта Пришвина как писателя и мыслителя был в умении переводить события внешнего мира в художественно-эстетическую систему образов искусства и, наряду с этим, умение выразить духовный мир, используя все накопленное обществом интеллектуальное богатство.
Оба мыслителя стремились постичь скрытые закономерности духа своей эпохи, постичь главный смысл и основные тенденции развития общественного бытия и сознания. Поэтому так важно адекватно постичь, как в искусстве Пришвина и Достоевского выражается дух времени, как идейно-политические, эстетические и нравственные суждения общественного сознания преломляются в творчестве писателей, определяя специфику художественного бытия героев и персонажей их произведений. Более того, как одни и те же философско-мировоззренческие концепции переходят из XIX века в век XX, влияя на деятелей искусства разных поколений, образуя преемственность развития и духовную целостность исторических эпох.
Как известно, само развитие философской мысли в России XIX – начала ХХ веков происходило преимущественно в рамках литературы. Эта традиция продолжилась уже по иным причинам и в советский период, правда, развиваясь преимущественно в форме «отложенной» или «потаенной» литературы. Хотя проявления подлинной (т.е. политически не ангажированной) философичности можно обнаружить и в подцензурных произведениях советских писателей, в том числе и Пришвина, но здесь требуется тщательный анализ идейного контекста, так как мировоззренческая позиция автором по необходимости излагалась эзоповым языком. В частности, это относится к использованию Пришвиным философских идей таких мыслителей, как Достоевский, творчество которого в советский период подвергалось цензурным запретам.
Октябрьский революционный переворот и приход партии большевиков к власти ознаменовался кардинальной сменой не только культурной политики государства, но и стремлением к тотальной идеологизации как всех сфер искусства, так и самого художественного процесса. Показательной в этом плане выступает судьба творческого наследия Достоевского. Как известно, в 1913 году Ленин, критикуя Горького за богоискательские мотивы, полностью поддержал его протест против театральной постановки романа Достоевского «Бесы» как порочащей идеи революции и социализма [3, 226-229]. Кроме того, в 1914 году в письме к Инессе Арманд по поводу романа В.К. Винниченко «Заветы отцов» вождь мирового пролетариата вновь выступил уже с более резкой критикой: «Вот ахинея и глупость! Соединить вместе побольше всяких “ужасов”, собрать воедино и “порок”, и “сифилис”, и романтическое злодейство с вымогательством денег за тайну. <…> Архискверное подражание архискверному Достоевскому» [4, 294].
Понятно, что такая оценка Ленина, каждое слово которого в советскую эпоху воспринималось как истина в последней инстанции, стала руководящим указанием для всех, кому доводилось писать о Достоевском. Примечательно, что и другой вождь Октябрьского переворота Л.Д Троцкий охарактеризовал творчество Пришвина как «контрреволюционное» [7, 267]. И хотя по счастливой случайности Пришвин не попал под удар репрессивных органов государства, в советском литературоведении он многие десятилетия именовался мелкобуржуазным писателем и подозрительным «попутчиком» рабоче-крестьянской власти. Под запретом цензуры оказалось почти 2/3 пришвинского наследия: это значительная часть публицистики дореволюционных и первых послеоктябрьских лет, а также художественные произведения «Мирская чаша», «Цвет и крест», «Мы с тобой. Дневник любви», многотомный Дневник, о котором следует сказать особо.
Дневник М.М. Пришвина – явление уникальное в отечественной культуре как свидетельство человека, жившего полнокровной художественной и политической жизнью своего времени, бывшего участником или свидетелем многих значимых событий последних двух десятилетий царской власти, Октябрьского переворота и почти четырех десятилетий мучительного и тяжелейшего строительства социалистического общества, прерванного Великой Отечественной войной. Создаваемый ежедневным полувековым трудом, без малейшей надежды на публикацию в условиях большевистского режима, Дневник имеет объем около 600 печатных листов, из которых в новейшее время с 1991 по 2016 год опубликовано только 15 томов, охватывающих период с 1905 по 1949 годы. Писатель в полной мере осознавал самоценность своего Дневника: «…не из тщеславия и не от избытка сознания стал я летописцем. <…> Мне нужно было пережить, продолжиться, подрасти, как дерево, чтобы в новых условиях начать понемногу догадываться о значении минувшего, скажу яснее: в настоящем из прошлого догадываться о будущем» [8, 249]. Дневнику отдавалось многое из творческого потенциала, и Пришвин отмечал в 1951 году: «Наверно, это вышло по моей литературной наивности (я не литератор), что я главные силы свои писателя тратил на писание своих дневников», а годом позже скажет, что «если очистить их от неудач, и так бы сделать лет за десять, и очищенное собрать в один том, то и получится та книга, для которой родился Михаил Пришвин» [5, 549, 576]. Поэтому понятно, что как самостоятельное художественное произведение Дневник имеет законное право именоваться с большой буквы.
Дневник писателя – экзистенциальный текст бытия и жития творческой личности в трагичной истории советского общества ХХ века. Текст Дневника диалогичен и полемичен, ибо автор не просто описывает и свидетельствует о своем времени, но рассуждает, спорит и оценивает революционную эпоху, выступая против самих устоев советского политического режима. Особая значимость Дневника для понимания пришвинского творчества не только в том, что содержащиеся в нем черновые записи и наметки, впоследствии входя в художественные произведения, приоткрывают нам закономерные особенности его творческого метода, но и в том, что неподвластный цензуре текст свидетельствует о подлинном мировоззренческом отношении писателя к действительности.
Если официальный образ Пришвина как «русского советского писателя» формировался на основе допущенных цензурой произведений, то его невидимый, по выражению Достоевского, образ «подпольного человека» мог существовать только нелегально и потаенно. Отсюда искаженность и недооценка истинного облика писателя, активно участвовавшего в жизни как видимой части айсберга – советской культуры, так и его опасной подводной части – контркультуры, которая подвергалась политическим гонениям, вела к физической гибели.
Без преувеличения можно сказать, что Пришвин – один из тех немногих писателей, которые смогли сохранить достоинство классической русской литературы, ибо в его творчестве продолжала существовать самостоятельная философская мысль, смело отражавшая социальные противоречия и трагизм послереволюционного бытия народа. В эпоху тоталитарного политического режима, когда под запретом были все точки зрения, кроме ортодоксально-марксистской, когда в сознании советской интеллигенции все более укреплялась трепещущая угодливость, не только в Дневнике, но и в ряде художественных произведений Пришвин пытался дать нелицеприятную для власти философско-мировоззренческую оценку действительности.
Ставя перед собой задачу осмыслить и художественно показать, как изменяется сознание людей советского времени, вслед за Достоевским, Пришвин подчеркивал, что кроме экономических и идейно-политических факторов, определяющих жизнь государства, огромную роль играет нравственность общества. Деление общества на социальные группы и слои, по его мнению, определяется не столько различием в характере труда, образе жизни и быта, сколько уровнем образования и культуры, философско-мировоззренческими и религиозно-нравственными ориентирами.
До последних дней жизни Пришвин будет вести внутренний творческий диалог с Достоевского, находящий свое прямое выражение как в дневниковых записях, так и косвенное – в силу ограничений цензуры – в ряде сюжетных линий художественных произведений советской эпохи. Вся история отношения писателя к автору «Бесов» демонстрирует неуклонный интеллектуальный рост Пришвина, духовный мир которого постоянно обогащается и расширяется по мере освоения все новых и новых пластов отечественной и мировой культуры. И соответственно с каждым годом возрастает философская насыщенность и мировоззренческая глубина его духовного диалога с Достоевским.
Продолжая традицию Достоевского, Пришвин постоянно пишет о повседневной жизни «маленького человека» своего времени и в Дневнике, и в художественных, и в публицистических произведениях. «Как подумаешь иногда, усталый, каких маленьких людей собираюсь я описывать, – оторопь берет: зачем, кому это нужно, и бросишь, – отмечает он в 1922 году. – А потом соберешься <…> и думаешь: а вот нет же, не дам я тебе от нас исчезнуть. Живи, любимый человек, живи!» [7, 238]. Поэтому свое самоутверждение и спасение художник видит в служении всем людям, а не только лишь какому-то одному классу. Диалогизм и полемизм – характернейшая черта творчества не только Достоевского, но и Пришвина, и только через внимательный анализ этого отличительного свойства возможно постижение его поэтики, всегда погруженной в реальный контекст бытия, населенного конкретными людьми, которых он любит или недолюбливает, с которыми дружит или спорит, а с иными всю жизнь ведет мировоззренческий диалог.
В заключение следует отметить, что мировоззренческий контекст творческого диалога Пришвина с идейным наследием Достоевского является именно тем методологическим подходом, который позволяет избежать односторонности частных интерпретаций. Сопоставление мировоззренческих позиций при анализе текстов обоих мыслителей позволяет выявить аналогии или различия в их идейно-философском, художественно-эстетическом или нравственном отношении к действительности. Осуществление задачи исследования роли идей Достоевского для творчества Пришвина предполагает непременный учет того обстоятельства, что всякое своеобразие или уникальность мировоззренческой позиции автора обусловливаются не только и не столько биографическими особенностями его жизненного пути, но прежде всего историко-культурным контекстом. Подлинный текст действительно крупного мыслителя или художника слова – это всегда свидетельство, с одной стороны, культурно-исторического влияния эпохи, а с другой – воплощение в слове мировоззренческих установок личности.
ЛИТЕРАТУРА
[1] «Мои вечные спутники <…> Шекспир, Толстой, Достоевский…» [9, 501].
