Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №4, 2015
Смирнов Петр Иванович
Санкт-Петербургский государственный университет
профессор кафедры теории и истории и социологии
Smirnov Petr Ivanovich
Saint-Petersburg State University
Professor of the Chair of Theory and History of Sociology
E-Mail: smirnovpi@mail.ru
УДК – 3.30.31.316
Национальная идентичность, национальный характер и национальный менталитет: понятия и факторы формирования
Аннотация: В статье описывается взаимосвязь понятий «национальная идентичность», «национальный менталитет» и «национальный характер». В ней утверждается, что национальная идентичность имеет две взаимосвязанные компоненты: национальный менталитет (латентная составляющая) и национальный характер (проявляющаяся в поведении компонента). Рассмотрены функции идентичности и отдельные факторы ее формирования. Описана возможность существования противоречивых черт в русской национальной идентичности. Показан механизм формирования доверчивости как свойства русской национальной идентичности.
National identity, national character and national mentality: concepts and factors of formation
Abstract: The article describes the relationship between the concepts of «national identity», «national mentality» and «national character». It argues that national identity has two interrelated components: the national mentality (latent component) and national character (manifested in the behavior of the component). Functions of identity and some factors of its formation are considered. The possibility of the existence of contradictory traits in Russian national identity is described. The mechanism of formation of credulity as properties of Russian national identity is outlined.
Keywords: «national identity», «national mentality», «national character», Russian national identity
Национальная идентичность, национальный характер и национальный менталитет: понятия и факторы формирования
Введение. В предыдущей статье, посвященной проблеме взаимосвязи особенностей развития России и «загадочной русской души», отмечалась метафоричность и неопределенность этого выражения. Утверждалось, что перспективнее рассматривать взаимосвязь особенностей развития страны и свойств русского народа, опираясь на представления о национальной идентичности, национальном характере и национальном менталитете [16]. В настоящей статье предполагается уточнить понятия относительно этих явлений, кратко охарактеризовать факторы их формирования, пояснить возникновение противоречивых черт в русской идентичности, описать механизм становления доверчивости как особого свойства русской идентичности.
Основное содержание статьи.
Понятия «национальная идентичность», «национальный менталитет», «национальный характер». Эти понятия нередко рассматриваются как интуитивно ясные, чаще всего, порознь, а их трактовки, число которых трудно определить, абстрактны или метафоричны.
Утверждается, например, что «национальный характер – нечто приобретенное, нечто полученное во время взаимодействия между людьми определенного общества на протяжении их жизни» [20, с.463]. Бесспорно, «национальный характер – нечто приобретенное во время взаимодействия людей в определенном обществе», но в процессе взаимодействия люди приобретают и совместный опыт, и общую территорию, и совместные воспоминания и впечатления, общую историю, наконец. Но что такое национальный характер, и чем он отличается от всех названных выше явлений? Кроме того, высказывается мнение, что национальный характер есть просто напросто некий «миф» [5, с.358], но против подобной постановки вопроса резко выступает Д.С. Лихачев [13, с.3]. Относительно национального характера только в «Википедии» насчитывается более десятка определений, хотя их наверняка больше.
Равным образом, разнообразно и метафорично трактуется значение слова «менталитет». В основном, эти трактовки связаны с базовым значением этого слова понимаемого как «склад ума», «мироощущение», «мировосприятие», «психология» [17, с. 371]. В частности, менталитет определяется как некая совокупность умственных, эмоциональных, культурных особенностей, ценностных ориентаций и установок, присущих социальной или этнической группе, нации, народу, народности.
Также этот термин может быть использован для характеристики мировоззрения, образа мысли отдельного человека» [8]. Понимается менталитет и как устойчивый изоморфизм, присущий культуре или группе культур, который обычно не рефлектируется, принимается в этой культуре как естественный (А. Ахиезер) или «способность духа, совокупность основополагающих взглядов индивида или коллектива, этноса» (В. Зорин) и т.д. Трудно определить общее количество этих определений, число которых постоянно пополняется.
Подобная неопределенность понятий «менталитет» и «характер», возможно, обусловлена тем, что они рассматриваются порознь и в отрыве понятия «идентичность». Представляется более целесообразным рассматривать их как взаимосвязанную группу понятий, в которой понятие идентичности оказывается центральным. С него и следует начать их уточнение.
Слово «идентичность» (от лат. identicus — тождественный, одинаковый) [17, с. 223] буквально можно перевести как «тождественность». Можно говорить об индивидуальной идентичности как о тождественности некоего явления самому себе на всем протяжении его существования [1, с.344]. Но можно говорить и о групповой идентичности как об определенной мере тождественности явлений, входящих в некую группу. Вплотную к формированию представлений об идентичности человеческих групп, в основе которой лежит ясное осознание индивидом внутреннего тождества с группой, подошел З.Фрейд. [8]. Однако следует сказать, что групповая идентичность любой группы живых существ (как некое объективное состояние группы) возникло задолго до появления человека, его сознания и пр. Эта идентичность необходима для выполнения важнейшей функции группы: повышение шансов на выживание любого ее члена. Для этого группа должна обеспечить свое самосохранение, продлив свое существование как можно дольше, для чего, в свою очередь, необходима определенная мера однородности (идентичности) ее членов, формирующаяся путем отбора.
В природе эта мера идентичности обеспечивается, главным образом, устойчивостью генетического ядра группы (популяции, вида), в которое мутации вносят необходимое разнообразие для учета меняющихся внешних условий. Идентичность обеспечивается также устойчивостью одинаковых инстинктивных и рефлекторных норм поведения, свойственных группе. В целом же, групповая однородность живых существ проявляется в виде внешнего образа (фенотипа), физиологии, а также некоторой совокупности форм поведения, свойственных популяции или виду.
В человеческих группах, по мере развития общества, природные (расовые) признаки постепенно переходят на второй план, хотя полностью не исчезают, а в конфликтных ситуациях могут даже вновь выходить на первое место. Но, в целом, определяющими идентичность оказываются культурные факторы. Для этнических групп таковыми оказываются язык, религия или идеология, хранящие групповые ценности и определяющие мировоззрение, а также устойчивые нормы поведения, обусловленные групповыми потребностями и ценностями. Иначе говоря, идентичность человеческих групп может пониматься как культурная или социокультурная идентичность, формирующаяся с помощью процессов аккультурации, социализации и т.п. Принципиальным отличием групповой культурной идентичности людей по сравнению с групповой однородностью живых существ является то, что первая меняется значительно быстрее по сравнению со второй, причем скорость изменений зависит как от меняющихся внешних условий, так и от самосознания членов группы, включая собственное отношение человека к членству в группе.
Наряду с общей функцией группы – повышения шансов на выживание ее членов – в развитом человеческом обществе появляется дополнительная функция группы: она призвана обеспечить их достойное существование. Давно замечено, что государство, возникая ради потребностей жизни, существует далее «ради достижения благой жизни» [2, с.377-378]. Аналогично, нация в качестве конкретной человеческой группы призвана обеспечить своим членам сначала просто существование, а далее и достойное существование.
Выполнить обе эти функции нация способна в том случае, если она обладает устойчивой национальной идентичностью. В целом эта идентичность складывается из двух взаимосвязанных сторон: 1) объективной (явной), которая состоит из групповых норм, возникающих на основе групповых потребностей и ценностей, и 2) субъективной (латентной), в которой суммируется субъективное отражение членами группы ее интересов, задач и функций, а также своего членства в группе. Отражение имеет рациональную, интуитивную чувственную компоненты, совокупность которых позволяет членам группы различать «своих» и «чужих».
Проявляющаяся (объективная) компонента национальной идентичности может быть обозначена как национальный характер. Общим определяющим фактором для его формирования оказывается объективная деятельность нации, складывающаяся в зависимости от совокупности природных и социальных условий ее существования. Но особую роль в формировании характера играет совокупность социальных норм, свойственных объективно необходимой деятельности, сложившейся в зависимости от типа общества, в котором длительное время живет нация, а также в зависимости от природных условий.
Скрытую от непосредственного наблюдения компоненту удобно обозначить как национальный менталитет, включающий мировоззрение, миропонимание и мироощущение. Определяющими факторами национального менталитета оказываются язык, религия (или идеология), историческая память и национальные интересы, постоянные и ситуативные.
Характер и менталитет не являются резко разделенными сторонами идентичности. Они взаимопроникают друг в друга и взаимно определяют себя. Очевидно, устойчивость национальной идентичности зависит от устойчивости обеих компонент, а также их от меры их согласованности между собой.
Устойчивость национального характера определяется устойчивостью общества, в котором нация существует. Прочность менталитета зависит в решающей степени от устойчивости мировоззренческих структур (включающих общий язык, коллективную память, религиозные или научные элементы в мировоззрении) а также от степени осознанности членами нации долговременных и ситуативных национальных интересов. Характер и менталитет способны меняться. Скорость изменений в них зависит от разного рода причин, связанных с жизнедеятельностью наций.
В стабильных исторических условиях прочность национальной идентичности обеспечивается уже сформировавшимися нормами поведения и мировоззрением. В периоды же масштабных кризисов и катастроф укрепление и, отчасти, формирование национальной идентичности зависит от степени осознанности членами нации долговременных и ситуативных национальных интересов. Проще говоря, идентичность формируется на основе и понимании опыта прошлого и интересов будущего.
Факторы формирования национальной идентичности. На формирование идентичности любой нации влияет целая совокупность факторов, например, условия природной среды, климат, православная религия, язычество и пр. [3, с. 8-9]. Однако в отдельных работах, где речь идет о «русской душе», нередко подчеркивается особое влияние какого-то одного фактора, например, пространства на жизнь русского народа и свойства его «души», причем оценивается это влияние достаточно противоречивым образом.
В частности, высказывалось мнение, что особое начало, которое накладывает отпечаток на всю социальную жизнь народа, направляет его путь на протяжении веков и определяет его место среди человечества, «у нас (у русских – П.С.) – элемент географический», а «вся наша история – а продукт природы того необъятного края, который достался нам в удел». Из этого вытекает наша странная покорность силе вещей и «всякой власти, провозгласившей себя нашим владыкой». Обширное пространство препятствует правильному повседневному общению умов между собой, в нем нет места для логического развития мысли и взаимного сочувствия людей. «Словом, мы лишь геологический продукт обширных пространств, куда забросила нас какая-то неведомая центробежная сила, лишь любопытная страница физической географии. Вот почему насколько велико в мире наше материальное значение, настолько ничтожно все значение нашей силы нравственной» [22, с.460]. Эти соображения по существу предвосхищают мысль О.Шпенглера о «бесконечной русской равнине» как «прасимволе русской души», из которого каким-то таинственным образом проистекает «безвольность» последней [23, с.368, 489].
Напротив, Д.С.Лихачев связывает с обширным пространством русской равнины ряд позитивных качеств русского народа, отмечая благотворное в целом ее влияние на него. С явной симпатией говорит он, например, о такой черте русского характера, как удаль, связывая ее с русским простором. С природой, привольем соотносит он и извечное стремление русского человека к «воле», к ничем не стесненному движению тела и души на просторе [12, с.8-12].
Едва ли можно так непосредственно трактовать влияние природных условий на характер и судьбу русского народа. Ведь громадные пространства Северной Америки не помешали англосаксам и другим выходцам из Европы, ни «правильному общению умов», ни «логическому развитию мысли» (особенно в сферах хозяйственной деятельности и политической жизни). Эти пространства не внушили европейцам «странной покорности силе вещей» и «всякой власти, провозгласившей себя владыкой», а также не сформировали у них качество, аналогичное русской удали. Природные условия ряда областей России похожи на условия отдельных местностей Северной Америки. Но население этих областей России и Америки по своей организации и укладу жизни весьма резко отличается друг от друга [19, с.128].
Оба эти мнения, по меньшей мере, неточны. Надо полагать, причина не в географии, не в пространстве или ресурсах, поскольку испанцы и португальцы, успешно (как и русские у себя) освоившие громадные пространства Южной Америки (не менее богатые природными ресурсами, чем Сибирь или Северная Америка) лишь спустя столетия стали двигаться в сторону цивилизации, аналогичной североамериканской. Главная причина тех ценностях (и в сформировавшейся идентичности, особенно, ее социальной стороны), носителем которых оказался тот или иной народ в период освоения новых земель. Латиноамериканцы унаследовали, как и русские, ценности и образ жизни докапиталистической эпохи и с этим багажом осваивали Южную Америку, определяя тем самым свою судьбу на века вперед, тогда как на североамериканский континент пришли люди с ценностями и привычками капиталистического общества.
Следовательно, не пространство само по себе определяет судьбу народа даже в том случае, когда перед ним возникает историческая задача по его освоению. Намного важнее все-таки то, с какими формами жизнедеятельности осваивается это пространство. Не случайно же общий тип развития в Европе и Северной Америке оказался при всех различиях одним и тем же, несмотря на разницу в исторических событиях, природных условиях и пр.
Близкие по смыслу возражения можно привести и относительно влияния разных духовных факторов – религии, идеологии и т.п.
Встречаются утверждения о сильном влиянии православия на русский национальный характер и историческую судьбу России [22, с.331, 334 и др.; 14, с.240 и др.;6, с.296 и др.]. В частности, согласно одной из гипотез можно объяснить, якобы присущие русским «неделовитость» и способность бросить начатое дело на полпути, влиянием восточной культуры, передававшейся православным христианством в святоотческой традиции. Ибо святые отцы учили, что главное в жизни человека не дело, а «настроение сердца, к Богу обращенное», «устроение собственной души» [7, с.46].
Но так ли уж грамотны были массы сельских священников, чтобы передавать святоотческие мысли русским крестьянам? А, кроме того, не было ли в реальной жизни обстоятельств, которые «закладывали» бы в народе привычку не доводить дело до конца? Скажем, таким обстоятельством мог бы быть излишне большой объем работы, которую русский человек выполнял не по своей воле и охоте, а вынужденно (общая работа в общине или работа по распоряжению начальства). При не слишком строгом контроле над подобными работами возникал соблазн не усердствовать в их выполнении. Но едва ли и свои работы мужик не доводил до логического конца. Неужели пословица «кончил дело – гуляй смело» не имела корней в народной жизни?
Отрицать влияние православия на русский народ и судьбу России нельзя. Это влияние велико, как велико влияние протестантизма на судьбу Германии. После работ Вебера о влиянии религии на практическую жизнь народов в этом трудно сомневаться. Но никакая религия, никакая идеология не способны по-настоящему повлиять на судьбу народа, не могут быть даже просто усвоены и приняты к руководству, если реальная практическая жизнь не несет в себе каких-то общих с идеологией или религией начал, если эти начала бессознательно не усвоены народом в его повседневной деятельности. Для многих русских людей православие было легко заменено коммунистическим учением, вероятно, потому, что в обоих случаях провозглашались близкие народу ценности, в первую очередь, справедливость, понимаемая как равенство людей в притязании каждого на определенную долю мирских благ. Но разве не на основе этого принципа распределялась земля и все остальные ресурсы, находившиеся в распоряжении русской общины?
Природа, религия и прочие факторы влияли на формирование русской идентичности, но не непосредственно, а преломляясь в жизнедеятельности нации, в которой ведущую роль играет объективно необходимая деятельность. При этом cначала факторы определяют, формируют деятельность, а потом люди усваивают складывающиеся образцы деятельности (нормы) и надолго «запоминают» их в своем менталитете и проявляют в характере. Поэтому сначала нужно выяснить, каковы основные черты деятельности, какие факторы сформировали ее, выявить свойственные этой деятельности нормы, и лишь затем говорить о влиянии факторов на национальную идентичность.
Рассматривая формирование национальной идентичности, нельзя упускать из виду «социальный фактор», а именно, тип общества, в котором долгое время живет нация. В результате у нации складывается социальная сторона идентичности с соответствующими ценностями, мировоззрением, нормами поведения. В свою очередь, тип социального организма определяется: 1)ведущей элементарной разновидностью деятельности, 2)перечнем и иерархией модусов социальной значимости, доступных людям, 3)распространенностью процедур социального признания, т.е. признаками, характеризующими положение человека в обществе. Поэтому национальная идентичность в основных своих чертах предстает как социальная идентичность, складывающаяся под влиянием этих признаков.
Что касается русской национальной идентичности, то ее социальная составляющая формировалась под воздействием в русской сельской общине и служебно-домашней цивилизации в России. Оба эти социальные организмы функционируют на основе схожих ценностей, разновидностей деятельности и регулируются схожими социальными нормами. Важнейшими из этих норм являются те, что связаны с подчинением интересов личности интересам коллектива, отсутствием уважения «к священной частной собственности», привычкой к массовым коллективным действиям и др. Поэтому русскую национальную идентичность можно (пусть условно и грубо) назвать служебно-общинной (равно как менталитет и характер).
Противоречивость национальной идентичности. Сложность групповой идентичности содержит возможность появления и сохранения в ней противоречивых черт. Это демонстрирует едва ли не любая группа животных, суммарная общность генотипа которой проявляется в разнообразии фенотипических признаков. Белые, черные, серые, рыжие и разноцветные кошки остаются кошками. Неудивительно, что и национальной идентичности (в частности, русской) могут накапливаться противоречивые черты, наличие которых отчасти определяет пресловутую загадку русской души.
Главную роль в накоплении противоречивых (и вообще, разнообразных) черт в национальной идентичности следует отвести общественному подсознанию, поскольку многие нормы поведения усваиваются людьми бессознательно, без контроля сознания, через имитационное поведение [15, с.150]. Подсознательно (впитываясь «с молоком матери») усваиваются также многие верования, убеждения, отношения к другим группам и пр.
Важнейшим непосредственным источником противоречивых норм в русской идентичности является служебная деятельность с присущей ей внутренней конфликтностью. Конфликтность эта, в свою очередь, определяется наличием служебного соблазна, суть которого состоит в том, что служащий постоянно находится в ситуации нелегкого выбора: с одной стороны, служебный долг требует полного подчинения ему, вплоть до самопожертвования, с другой, служебные полномочия позволяет человеку использовать их в личных целях.
Соответственно, возникают две противоречивые линии поведения с присущими им нормами: безукоризненного выполнения служебного долга и циничного злоупотребления служебными полномочиями в личных целях. На основе этих линий поведения возникают личностные типы, которые условно можно назвать «истинные служители» и «карьеристы». Но «чистых» представителей этих типов относительно немного. Большинство служащих бессознательно усваивают обе линии поведения. Возникает промежуточный или «ситуативный» тип, представители которого действуют «по обстоятельствам» и способны как на героическое поведение, так и на служебные злоупотребления.
Весьма красноречиво это противоречие иллюстрируется в рассказе Н.С. Лескова, в котором речь идет о стычке в петербургском салоне вскоре после Крымской войны двух ее участников: честного и храброго флотского офицера и казнокрада-интенданта (названного в рассказе «бесстыдник»). Морской офицер, говоря о войне, как бы разделил всех русских на две части — честных и мошенников. Бесстыдник же возразил ему, сказав, что все русские люди одинаковы. «Мы, русские», — сказал он, «где что уместно, так себя и покажем: умирать – так умирать, а красть – так красть. Вас поставили к тому, чтобы сражаться, и вы … сражались и умирали героями, и на всю Европу отличились; а мы были при таком деле, где можно было красть, и мы тоже отличились и так крали, что тоже далеко известны. А если бы … вышло … повеление, чтобы всех нас переставить одного на место другого, нас … в траншеи, а вас к поставкам, то мы бы, воры, сражались и умирали, а вы бы, герои, … крали». Присутствующие одобрили речь этого «практического мудреца», да и сам морской офицер, по прошествии нескольких лет, находит, «что бесстыдник-то – чего доброго – пожалуй, был и прав» [10, с.113-114].
Бесстыдник, конечно же, неправ, утверждая, что все русские одинаковы. Но в его словах искаженным образом преломился тот факт, что большинстворусских представляет личностный тип, названный выше ситуативным или промежуточным и действующий «по обстоятельствам».
Русский одновременно мог быть храбрым на поле брани и робким в гражданской жизни, и это противоречие неоднократно отмечалась как специфическая русская черта. А.И.Солженицын писал: «Ведь мы привыкли под доблестью понимать доблесть только военную (ну и ту, что в космос летает), ту, что позвякивает орденами. Мы забыли доблесть другую – гражданскую – а ее-то! ее-то! только и нужно нашему обществу! Только и нет у нас! [18, с.154]. Недостаток гражданской смелости отмечался у русских русскими же людьми и значительно раньше. Еще дьяк Иван Тимофеев, общественный деятель Смутного времени, «особенно выделял именно … недостаток «мужественные крепости» — пассивное и раболепное «бессловесное молчание» перед сильными мира сего. Об этом же недостатке гражданской смелости высказывался и келарь Троицкого монастыря Авраам Палицын. Он называл его «всего мира безумным молчанием» и в этом «безумном молчании» видел основной общественный порок, повлекший за собою ослабление государства [11, с.115-116].
Но ведь не недостаток личной смелости и страх собственную жизнь были причиной этого «безумного молчания». И не равнодушие к интересам Отечества. Вспомним подвиг Ивана Сусанина, знаменитый приговор нижегородцев и способность к самопожертвованию, проявляемую русскими на всем протяжении нашей истории. Не случайно же столь популярна в русском народе пословица «или грудь в крестах – или голова в кустах», свидетельствующая даже о некоторой лихости, а не просто смелости в поведении. Значит, действительно возможно сочетание в одном человеке личной смелости, отваги, проявлявшейся в подвигах и боях за Отечество, и гражданской «робости», т.е. порока, вредившего тому же Отечеству.
Одновременное наличие воинской доблести и отсутствие гражданского мужества были естественны для многих русских, потому что в первом случае человек мог достичь социальной значимости путем подвига или героической смерти (обрести славу или власть). Во втором же, осмеливаясь выступить против существующего порядка, он превращался в социальное ничтожество, ибо мог быть лишен «чинов, звания и состояния», рискуя, кроме того социальным положением своих детей. Кроме того, жертвуя собой на поле боя, он выполнял свой долг, а выступая против власти – бунтовал, что грозило многими бедствиями не только ему, но народу в целом. Ведь именно твердая власть освободила народ от татарского ига, от ужасов Смутного времени или гражданской войны. Пусть лучше будет жесткая, порой несправедливая, но твердая власть, чем анархия и произвол любого сильного. «Лучше грозный царь, чем семибоярщина», — так если не думали, то инстинктивно чувствовали многие русские люди. И применительно к конкретным обстоятельствам русской истории истинность этого принципа не вызывает сомнения.
Излишне высокий статус власти как модуса значимости самого по себе не лучшим образом влиял на свойства русской идентичности. А.С. Грибоедов, великий знаток нравов своего времени, отразил в знаменитой комедии преклонение перед властью, стремление приблизиться к ее источнику, государю, любыми путями, даже «отважно жертвуя затылком». Известный персонаж его комедии мечтает: «Мне только бы досталось в генералы»! Описывая же характер своего дяди, Грибоедов упомянул, что тот «как лев дрался с турками при Суворове», но «потом пресмыкался в передних всех … людей в Петербурге» [4, с.397].
В целом, на ввод противоречивых черт в русскую национальную идентичность влияли практически все условия жизнедеятельности человека в условиях служебно-домашней цивилизации: конфликтность служебной деятельности, недоступность ряда модусов социальной значимости на основе свободного выбора, доминирование личной экспертизы как процедуры социального признания и.д.
Доверчивость как особая черта русской идентичности. На формирование отдельных черт русской идентичности могли влиять одновременно разные социальные и духовные факторы, действующие в одном направлении. В качестве примера можно рассмотреть такую свойственную русским черту, как доверчивость (она выбрана здесь лишь с учетом личного опыта автора).
Один ленинградский этнограф (дело было еще в советское время) задал вопрос уроженцу Кавказа о его отношении к русским. В ответ кавказец весьма нелестно отозвался о русских мужчинах и женщинах. Оценку им русских женщин (крайне неуважительную) можно опустить, она имеет косвенное отношение к вопросу о доверчивости. Относительно же русских мужчин респондент заявил, что «все они дураки ». Этнограф, будучи подлинным исследователем, не обижаясь на эту оценку, спросил собеседника, почему тот так думает? Ответ был весьма красноречив: «Потому, что их легкообмануть» (курсив мой – П.С.).
Ответ этот вызывает сомнения. Разве легко обмануть только глупых и именно глупых? И разве умение обмануть свидетельствует именно об уме обманщика? Неужели талантливый полководец Отелло глупее обманщика Яго? Пушкин не считал Отелло глупым (и даже ревнивым). Он полагал, что обман Яго удался потому, что Отелло доверчив. Л.Толстой не сомневался в уме Пьера Безухова, когда писал, что его управляющий, «весьма глупый и хитрый человек», играл, как игрушкой, «умным и наивным графом». Причину успеха управляющего в обмане Пьера Толстой видел в том, что Пьер очень многого «не знал» в реальной жизни и поэтому поддался впечатлениям от разыгранных перед ним сцен. В целом же, можно сказать, что людей легче всего обмануть в том случае, если они доверчивы и чего-то не знают. Причем доверчивость даже важнее, поскольку поверить в ложную информацию можно тогда, когда доверяешь ее источнику.
Но действительно ли русские более доверчивы по сравнению с другими народами? Ведь любой народ в массе своей довольно доверчив. Неужели у русских эта черта развита и проявляется более сильно?
Конечно, любой народ, в массе, достаточно доверчив. Тем не менее, есть факторы, связанные с менталитетом и социальным характером русских и формирующие у них большую степень доверчивости по сравнению с представителями других народов. На эти факторы, отмечая присущую русским доверчивость, указывали внимательные наблюдатели.
Например, В.Шубарт, считал русских носителями черт человека, которого он назвал «мессианским». Человека этого типа «вдохновляет не воля к власти, а настроенность к примирению противоречий и к любви. … Им движет не чувство подозрения и ненависти, а чувство глубокого доверия к сущности вещей. Он видит в людях не врагов, а братьев; в мире – не добычу, на которую надо набрасываться, а хрупкую материю, которую надо спасти и освятить» [24, с.11]. Русского «поддерживает живое вселенское чувство всеобщности … Его преобладающее чувство – изначальное доверие (курсив мой – П.С.). … Русский – метафизический оптимист» [24, с.87].
Ф.И.Тютчев отмечал в период, предшествующий отмене крепостного права, что спокойствие, царящее в стране, основано на недоразумении, «на безграничном доверии народа к власти – вере в ее благожелательность и действительность намерений этой власти в пользу народа» [21, с.319].
Эти два замечания относительно изначального доверия к миру (Шубарт) и доверия к власти (Тютчев) хорошо согласуются между собой, хотя корни этих двух различных видов доверия также различны.
Шубарт объясняет изначальное доверие русских к миру тем, что русские якобы воплощают в себе упомянутый мессианский тип человека, которому доверие к миру присуще как изначальная черта. Трудно оценить истинность шубартовского утверждения, поскольку неясно, действительно ли воплощен в русских мессианский человек. Но можно предложить более правдоподобную, на наш взгляд, гипотезу, объясняющую повышенное доверие миру у русских по сравнению с европейцами, в частности и особенно, с англосаксами.
Эта гипотеза основана на учете особенностей русского языка, который накладывает незримую и неизгладимую печать на весь духовный склад русского человека (менталитет). Язык едва ли не в решающей степени определяет мировоззрение (мировосприятие, мироощущение и отношение к миру) русских.
Дело в том, что все языки можно, условно, разделить по шкале «субъективности – объективности» (см. таблицу). Субъективные языки, по большей части, естественно
Таблица
Шкала субъективности-объективности некоторых европейских языков
| Изменение языков – от субъективности к объективности | ||||
| Русский | Итальянский | Немецкий | Французский | Английский |
развивающиеся языки. Они сохраняют способность не только описывать мир «объективно», но и лексически (формой самих слов) выражать субъективное, эмоциональное отношение говорящего к окружающему миру (событиям, явлениям). Объективные языки, возникшие, по-видимому, при напряженном смешении естественных языков, когда возникает особая нужда точно описывать действительность, утрачивают способность передавать эмоциональное отношение говорящего.
На таблице русский язык занимает первое место по степени субъективности (возможно, в эту графу можно поместить другие славянские языки или литовский язык). Он сохранил три рода имен существительных (мужской, женский и средний), несколько падежей, а также ласкательно-уменьшительные и устрашающе-увеличительные суффиксы существительных и прилагательных. Все это средства, позволяющие лексически и грамматически передавать субъективное отношение русского человека к происходящему. Поэтому наш язык наполняет нашу речь субъективными чувствами, передает эмоциональные переживания.
Мы говорим «белая березонька» или «Идолище поганое», и тем самым даем понять собеседнику наше отношение к названным явлениям. Метафоры, основанные на категории рода, позволяют русским создавать проникновенные лирические стихотворения и песни, например, невероятно трогательную песню о женской и мужской судьбе с помощью образов деревьев («тонкая рябина», дуб высокий», «как бы мне рябине к дубу перебраться»).Для создания поэтического образа используются даже явления неживой природы. Стихотворение «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана» почти любой русский воспринимает не просто как зарисовку утреннего пейзажа.
Английский язык – наиболее объективный из всех европейских. В нем отсутствует категория рода, практически нет падежей и суффиксов. Поэтому многие лирические русские стихи и песни в принципе не могут быть адекватно переведены на английский язык. Зачем этому “It” (рябине) перебираться к другому “It” (дубу) и прижиматься к нему ветвями? И почему плачет какое-то большое “It” (утес-великан), если у него на груди (а может у него вообще быть грудь?) ночевало какое-то маленькое “It” (тучка)? Чтобы понять смысл русского стиха, понимаемого нами интуитивно, англичанину потребуется целый дополнительный трактат, причем не факт, что проникнется заложенным в нем чувством.
Поскольку русский воспринимает мир как нечто наполненное жизнью, то мир для него может грозным, но не чужим и, в каком-то смысле, не страшным, ибо по-настоящему страшна только неподвижность смерти.
Подобное отношение к миру найдет, возможно, отклик у итальянца или немца, в языках которых отчасти сохранились черты, свойственные русскому языку. Но оно принципиально отлично от отношения к миру англичанина (или американца), для которого мир предстает как некое безликое «It», «Оно», с которым можно сделать все что угодно, используя его в своих целях. Отсюда глубинное недоверие к миру, стремление все контролировать, просчитать наперед. Подобная установка полезна, может быть, в науке, но жить в мертвом мире – страшно. Его надо обязательно подчинить. Не эти глубинные установки на мир (вкупе с дополнительными обстоятельствами) послужили причиной того, что Российская империя сохранила, как драгоценные зернышки,все народы, вошедшие в ее состав, тогда как англосаксы истребили практически всех индейцев в период «освоения» североамериканского континента? Русские изначально доверяли представителям других народа и племен, англосаксы – нет. И не свойства ли языка стали предпосылкой рациональной жестокости англосаксов, отраженных в известных выражениях: «Ничего личного – это просто бизнес» или «Хороший индеец – это мертвый индеец»?.
Второй вид доверия – доверие русских к верховной власти. Оно отражено в пословицах или поговорках, а также в стихотворных строчках («начальству виднее», «про то ведает Бог и Великий государь», «вот приедет барин, барин нас рассудит», «Сталин думает о нас» и т.п.). Наличие его можно объяснить двумя обстоятельствами.
Во-первых, это доминирование служебной деятельности в России. Ясно, что нормальное течение этой деятельности невозможно без доверия подчиненного руководителю. В противном случае, начинается саботаж или даже бунт. Мы помним еще с советских времен выражение «Так надо», которое побуждало людей к действию, и выражение «раз надо, значит, надо», означавшее их согласие на действие.
Во-вторых, при слабом развитии рыночного способа социального признания, в служебно-домашней цивилизации широкие масштабы приобретает личная экспертиза, имеющая целью оценить вклад каждого человека в общее дело и удовлетворить людские нужды с учетом индивидуальных заслуг. Эту экспертизу выполняет различного рода «начальство», причем государь или Генеральный секретарь становятся носителями «высшей справедливости». Нельзя сомневаться ни в них, ни в справедливости решений, исходящих от них. В противном случае, возникают разного рода «крамолы», нарушающие нормальный ход событий. Таким образом, естественная доверчивость русских получает мощное социальное подкрепление в условиях служебно-домашней цивилизации. Кстати, не получает ли аналогичное подкрепление недоверие, свойственное англосаксам (отчасти и другим европейским народам), преобладание безличной экспертизы, сутью которой является обмен товарами, в рыночной цивилизации? Слова «обмен» и «обман» едва ли всего лишь просто созвучны.
Поскольку тип цивилизации в России в царское и в советское время не менялся (получив после Октябрьской революции лишь более резкое и отчасти гипертрофированное выражение), существенно не менялась и национальная идентичность. Поэтому, по сути, отчасти справедлива оценка, что «они (русские – П.С.) остались такими же, как и при царе» [24, p.682]. Наиболее сильной ломке русская национальная идентичность подвергается в настоящее время в связи с переходом страны в лоно рыночной цивилизации. Поэтому остро встает задача найти факторы, способствующие сохранению должной меры национальной идентичности, чтобы русским не превратиться в «этнографический материал».
Заключение. Черты национальной идентичности складываются под влиянием разного рода факторов, определяющих жизнедеятельность нации. Усвоение норм, убеждений, верований подсознательно позволяет накапливаться в идентичности противоречивым чертам. Важнейшим фактором накопления противоречивых черт в русской национальной идентичности является служебная деятельность. Отдельные черты идентичности могут складывать под влиянием разных факторов, действующих в одном направлении. Примером может служить доверчивость как важное свойство русской идентичности. Показать становление других важных черт идентичности – слишком обширная задача. Более важными представляются задачи показать обратное влияние ее отдельных черт на жизнедеятельность страны и народа, а также определить факторы ее сохранения. Они будут решаться в следующих статьях.
Литература
