Солонович Евгений Михайлович — поэт, переводчик. Родился в 1933 г. в Крыму, в Симферополе. Его переводы из Данте, Петрарки, Ариосто, Джузеппе Джоакино Белли, нобелевского лауреата ЭуджениоМонтале и других итальянских поэтов отмечены рядом литературных премий, в том числе Государственной премией Италии в области художественного перевода, премиями «Венец», «Мастер», премией журнала «Октябрь». Живет в Москве.

 

 

* * *

Февраль с короткого разбега

впадает в март.

Ещё зима —

и солнце щурится от снега,

скользнув по кривизне холма.

 

И солнце, и хрустальный куст,

и верба в розоватой дымке,

и щебет птахи-невидимки

как истина из первых уст,

 

и облако, и лыжный круг,

ведущий под лесные своды,

где истина — из первых рук,

из материнских рук природы.

 

 

* * *

Дождь смывает остатки угрюмой зимы,

кладовые её обнажая —

тайны, взятые снегом московским взаймы

до поры.

Тут и там проступает чужая

жизнь следами сомнительной снежной поживы,

откликаются, как на немое ау,

стеклотара, окурки, презервативы

откровенные, слипшиеся, б.у.

Убирая чуть свет эту грязь и другую,

будит дворник весь дом беспощадным скребком.

Я его про се6я безнадёжно ругаю,

я бы снова заснул на боку,

если б знал, на каком.

 

 

* * *

Календарное полнолуние

ночь бессонную снова пророчит.

 

Кто скрывает привычно уныние,

кто природе привычно перечит

и, мурлыча мелодию сольную,

телефонную книжку листает

раз за разом, как ты, и в бессонную

ночь придирчиво память латает,

где с кириллицей вкупе латиница

в частоколе арабской цифири…

 

Позвони, —

может, кто-то откликнется

в этом непредсказуемом мире.

 

 

* * *

Чужие не запомнились дорогам,

где ты прошла одна или со мной,

где помолчать успели мы о многом —

на все почти что темы до одной,

где было всё — и слякоть, и пороша

(по Щипачёву), было, не отнять,

где неподъёмная порою ноша

казалась лёгкой пёрышку под стать,

где, далеки от мысли о причале

последнем, ты да я, да мы с тобой

обречены молчать наперебой,

о стольком навсегда не домолчали...

 

И не вернулся шарик голубой…

 

 

На даче

Вечер. Заварить чаёк пора,

чайник в бабу ватную укутав,

дочитать потом успею про

ничевоков и обэриутов.

 

Жаль не дожили ни те, ни те

до высоких нынешних запретов,

чтобы всё узнать о чистоте

языка своих коллег-поэтов,

 

чтобы затыкали заодно

с нами уши в театральном зале,

чтобы пикало при них кино

и они про это рассказали,

 

чтобы от зари и до зари

Заболоцкий лопался от смеха,

чтобы дружно ржали чинари

и геройски материлось эхо.

 

 

* * *

Очень жаль мне тех, которые

Не бывали в Евпатории.

В. Маяковский

В вагоне трамвайной одноколейки

вместо сидений — вдоль окон скамейки,

время действия — детство, история,

место действия — Евпатория.

Возят за деньги, а деньги откуда?

С деньгами у родителей худо,

дома к чаю подушечки (небось не трюфели!),

а насчёт прокатиться —

так можно на буфере

(как сказали бы нынешние мальчишки:

«круто!»).

У трамвая два или три маршрута,

город маленький (тогда ещё), ездить некуда,

даже тем, кто торопится, кому некогда.

Не Москва с метро —

школу можно прогуливать

на своих двоих: за угол повернули ведь,

и сентябрьское море — вот оно

(система предшественниками отработана).

 

В эти дни о себе не случайно напомнила

Евпатория,

не случайно грустью наполнила

душу,

и без этого чувства щемящего

не укрыться в прошлом

от настоящего.

 

 

* * *

                                                                              К. С.

Часовых поясов чресполосица

не меняет для нас ничего,

к нам с тобою она не относится,

час вперёд, час назад — что с того!

Стрелки предусмотрительно замерли

там, где мы их застали врасплох…

Впрочем, не ожидали и сами мы,

сосчитать не успели до трёх.

 

 

* * *

Мы друг друга без слов укачали,

потому что такими ночами

счастье проще простого спугнуть,

и молчат воспалённые губы,

только дышат органные трубы,

разрывая дыханием грудь.