Не умею падать вниз,

Только вверх умею.

Елена Исаева. «Точка обзора»

Десяток поэтических книг за десяток лет обеспечили Елене Исаевой прочное место в новейшей русской поэзии. Тонкость проблемы состоит в том, что это место обозначено такими живыми штрихами и лицо обрисовано такими воздушными линиями, а судьба светится сквозь такие неожиданные точки, что мне как критику доставляет профессиональное удовольствие эту лирическую исповедь прослеживать, определять и оценивать. Начиная с той поворотной точки, которую судьба определила последнему советскому поколению, чтобы вспоминалось ему октябрятско-пионерское детство-отрочество, — комсомольская же юность оборвалась в эпоху крахов-распадов. Что удержала память из предраспадной эпохи? Да ничего официозного. Пролетающие детали.

«Вот дерево, вот голубь, вот дворняжка... Как странно, что не страшно и не тяжко, а только пусто. Мир как будто гол, — хоть промолчать, хоть в голос заорать, — как в детстве, где во двор ты выходила, — и первый одиночества укол: мел и асфальт — все под рукою было, но только не с кем в классики играть».

Что это? Предчувствие одиночества? Страх одиночества? Что с этим делать? Промолчать? Заорать? Если вслушиваться в «гул стиха», то подголоски значат у Исаевой больше, чем внятные мелодии. Внятных определений, проклятий или славословий эпохе — чего полно в газетной лирике, у Елены нет. В последней ее книге я с трудом нашел парочку определений, сквозь нейтральность которых слышна тоска.

Ну, вот это:

«Мое сгорело поколенье — нас предали, как младших, без труда».

Или вот это, где тоска отдается горечью:

«Отголоски бывшей страны — карточки, значки, ордена — никому теперь не нужны, и моя ли в этом вина?»

Вины, может, и нет, но ощущение нелегкой судьбы сквозит в стиховой мелодии, и ощущение это возникает не от общих определений, а от пролетающих отголосков, от едва проступающих квадратиков — мелом на асфальте во дворе… Перестройку, похоронившую молодость, лирическая героиня тоже не берет в оценочные определения: смысл концентрируется опять-таки в какой-нибудь проходящей детали.

«Вы, может, кофе мне нальете?»

Кроме кофе обнаруживается в том же кафе… кошка. «Брысь ее!» Обнаруживается собака, дружелюбная и голодная. И ее можно шугануть, если дать нечего. И опять маячит «чашка кофе» — на каждом шагу и при каждом повороте настроения.Так эти повороты настроения, сквозящие поверх и помимо деталей пейзажа и быта, — главное в стихе. И в судьбе. Это то, что вынесено из поворотов и переворотов. И что остается загадкой смысла. Готовность к беде. Неотвратимость беды. Опознание беды. При непременной чашечке кофе… Несколько поразительных откровений:

«Мертвой быть не хочется, а живой быть больно…»

«Я — как пепел из древних амфор, можно с ветром меня вдохнуть… Сколько разных еще метафор не утешат меня ничуть…»

«Есть ли место мне в раю? Каяться позволь: я терпела жизнь свою, как зубную боль…»

Судьба — страшнее, сильнее, неотвратимее всего, что можно ей противопоста-вить. Фатум! Об этом лучше молчать. А если говорить, то спасаясь иронией. А если любовь — то не от страсти, а от жалости… от ужаса неизбежного разрыва. Счастливая любовь безнадежна.

«Того, кого любила, нет. Летишь одна среди планет, летишь, сожженная дотла. Опять... космическая мгла».

Какой обзор во мгле? Только интуитивный.

Сборник «Точка обзора», который я цитирую, опубликован в рамках Седьмого международного фестиваля славянской поэзии. В редакционных комментариях прямо и остро охарактеризована «сложная международная обстановка — она сказывается прежде всего на славянских странах». Газетные новости без конца подтверждают эту ситуацию. Так о ней прямо в стихах Исаевой — ни слова. Но горечь пережитого и готовность к беде, явленная в стихах, — сам выстраданный склад души куда сильнее очередных новостей: он свидетельствует о потрясениях, перенесенных всеми нами в эпоху развалов и крахов.

Лирика Елены Исаевой — тихий стон об утрате идеалов, оказавшихся химерами. Попытка взлететь над космической мглой. И вынести неизбежную муку — с улыбкой.

«Страна, вплывающая в кризис, все равно отчаянно хохочет….»

Этот тот самый кризис, о котором все кричат? Он самый. Страна хохочет, а ты — молчишь? А ведь болит, саднит душа даже тогда, когда можно спрятаться в повседневность. С чашечкой кофе в руках. Нет покоя! Муза Сальватора Дали влюбилась в какого-то «бродвейского мальчика». Смешала Божий дар с яичницей.

Божий дар? Да ведь «Боги смеются. Им море везде по колено». А ты барахтайся в этой современной яичнице. Не зная, что потом. Потом — ничего.

Как это ничего? Можно чашечку? Можно. Да вот Равиль Бухараев не дает расслабиться… Равиль Бухараев. Давний собеседник, великий ученый и публицист, до последнего своего часа испытывавший стороны в диалоге мирного, мудрого татарского ислама и всеотзывчивого русского православия.

Вспоминая о нем, всматривается Елена в то, как светятся церкви и мечети. Ловит эти лучи, мысленно взлетая. Просит Всеведующего Собеседника:

«Объясни, пошли знаменье, луч направь в мое окно. Чувство умиротворенья мне надолго ли дано?..»

Надолго ли? Да ведь мировой кризис!

«…Засверкает новой гранью все, что строишь на крови. И над городом Казанью разрыдаюсь от любви».

Такие вот вспышки и есть Откровение Поэзии. Они сохраняют жар души от тленья. Только бы не спутать верх и низ в шаге от водопада.

Вот это замирание души в таинстве продолжающегося Бытия:

Не зови меня туда,

Не веди, не надо...

Сверху падает вода —

Шаг до водопада,

Где слюда холодных брызг

Обжигает шею...

Не умею падать вниз,

Только вверх умею.

Нет точки финала. Есть точка взлета.