Бирман Дмитрий Петрович — поэт, прозаик. Родился в 1961 году в г. Горький. Окончил Горьковский инженерно-строительный институт и Нижегородский государственный университет. Автор многих книг, в том числе «Как вкусно пахнет дождь» (2012),  «Ежедневник» (2013),  «Странные люди» (2016). Живет в Нижнем Новгороде.

 

 

Терпение и труд

 

Нет ничего более занудного, чем укладывать детей спать. 

Процесс этот ужасно раздражает и наводит на мысли о том, что в принципе без них жилось совершенно замечательно. Тихо, спокойно, свободно. 

Правда, может быть, не так интересно...

Каждый вечер перед началом занудного действа моя жена под благовидным предлогом куда-нибудь исчезает. 

То прячется в туалете, то уходит в нашу спальню (и сидит там, не шелохнувшись, в абсолютной темноте), а иногда (чего греха таить) тихо лежит за диваном в гостиной.

Делается это все с единственной целью — долгожданный отпрыск не должен видеть перед собой «раздражитель» под названием «мама», дабы процесс отхода ко сну не растягивался на часы. 

 

Наш замечательный четырехгодовалый сыночек превращается вечером в иезуита, который всячески издевается над «мамочкой», пока та (нежно и ласково) пытается его уложить. Сначала он требует, чтобы она чесала ему пятки и гладила ножки, потом держала за руку (каждый раз придумывая какой-то особенный способ, как это нужно делать), при этом глумливо выкрикивая:

— Пить!

— Писать!

В результате садист засыпает крепким сладким сном, а измученная «мамочка» начинает доказывать мне, что физическое воздействие — тупиковый путь воспитания. Выпив корвалол, мы проваливаемся в нервное сонное марево, чтобы очнуться часов в шесть утра под радостно-победное: «Мама! Мама!»

 

— Все! — уверенно сказал я жене, не подозревая о последствиях своего волевого решения, — теперь я буду укладывать его спать!

— Я не смогу на это смотреть, — испуганно прошептала моя дражайшая половина, мгновенно превратив меня в младшего брата Чикатило.

— Не волнуйся, милая, — мой взгляд был тверд и непреклонен, — я без рук!

Вот тогда-то и началась игра в прятки.

После того, как жена затихает, выбрав одно из вышеуказанных мест, я беру на руки Мишеньку, который тут же начинает крутить головой и бормотать: «Мама».

Очень быстро бормотание переходить в рев и крики: «Мамочка! Мамочка!»

 

Я разбирал и собирал автомат системы «Калашников» за полторы минуты. Подмыть, умыть, почистить зубы и одеть в пижаму любимого сыночка я умудряюсь за одну. Он, конечно, кричит и сопротивляется, но я включаю на своем телефоне сборник волшебных песен из мультфильма «Бременские музыканты».

Дай бог здоровья авторам этого шедевра! На песенке «Ах, ты милая моя трубадурочка!» сыночек милостиво позволяет уложить себя в кровать и говорит:

— А теперь сказку, папа!

 

Каждый вечер, я рассказываю ему сказку про Доброго Мальчика. Этот прекрасный ребенок постоянно помогает своим дедушке, бабушке, братику и сестренке, которые попадают в чрезвычайные ситуации.

Если все эти сказочные истории записать, то можно издать книгу, которая, наверное, облегчит жизнь многим папам и мамам.

 

Есть только одно маленькое «но». Я ненавижу этого Доброго Мальчика! У меня уже нет сил придумывать ему новые и новые приключения! 

С каким удовольствием я завел бы его в самую чащу красного леса и отдал бы на растерзание огромному красному кабану, который охраняет там красные желуди!

Зато после сказки наступает мое время.

 

— Так, — сурово вещаю я, — мы договаривались, что после сказки ты закроешь глазки и будешь тихо лежать!

— Папа, а завтра Добрый Мальчик опять всех победит? — шепчет неугомонный Мишаня.

— Все, — шепчу я в ответ, становясь удавом Каа, — ни звука больше!

— А знаешь, откуда на Луне кратеры? — задумчиво тянет маленький профессор.

— Завтра об этом поговорим, — Каа увидел бандерлогов, — еще одно слово и не будет никаких сказок завтра! 

Мишаня вздыхает, ворочается, постанывая и что-то бормоча, сопровождаемый моим: «Ш-ш-ш-шшшшшшш».

Так и продолжалось бы это ежевечернее дежа вю, но вот однажды...

 

«Но вот однажды...», — так себе переход в повествовании, просто сказывается влияние проклятого Доброго Мальчика!

 

Так вот, однажды, после уже рассказанной в творческих мучениях сказки, сынок, как обычно, начал:

— Папа, а ты знаешь...

— Все, хватит, — удав Каа даже не дал ему закончить, — это уже становится невыносимым!

Через мгновенье в сумеречном полумраке комнаты над кроваткой поднялась тоненькая ручка с кукольной ладошкой.

— Что это значит? — спросил я уже нормальным, папиным голосом.

— Это значит, папочка, — зашептал Мишаня, — что я хочу задать вопрос. Я теперь буду поднимать руку и терпеливо ждать, когда ты мне разрешишь сказать.

 

Вот от этого «терпеливо ждать» все у меня внутри перевернулось.

Четырехлетний малыш просто и доходчиво объяснил мне, взрослому и опытному человеку, что такое терпение.

И понял я тогда, что это он меня терпел все это время. 

 

 

 

Татуировка

 

Я не люблю татуировки. Особенно у женщин. 

То есть я понимаю татуированных зеков, тем более что у них, как правило, татуировка имеет смысл и предназначение.

А все эти розочки, иероглифы, бабочки и пантеры кажутся мне конъюнктурной пошлостью и безвкусицей. Птички мне тоже не нравятся. 

Дочка сделала на спине татуировку птички, что, собственно, я и обнаружил на пляже благословенного турецкого берега.

— Та-а-а-к! Это что? — спросил я, глядя поверх ее головы на переливающийся зеленый ковер.

— Море, — философски ответила она.

— Нет, — я начал горячиться, — вот это животное у тебя на спине!

— Папуль — это маленькая птичка, а не животное.

— И зачем здесь эта птичка?

Она молча стала собирать в пучок свои густые и волнистые волосы. 

 

— Ну! И что мы будем делать с вашими патлами? — Ирина Павловна строго смотрела на нас. — Я же сказала, что до уроков в таком виде не допущу! Сколько раз можно предупреждать!

Мы с Михой Лягиным, моим одноклассником и закадычным дружком, молча смотрели на Камею.

Ирина Павловна, завуч по воспитательной работе, была женщиной суровой и основательной. Строгий костюм, минимум макияжа, прическа «бабетта».

У нее был пронзительный взгляд и голос, от которого хотелось заткнуть уши, втянув голову в плечи. Так как пуговицы не всегда выдерживали напор ее груди, она носила на блузке брошь с камеей.

Кстати, грудь у Ирины Павловны была что надо!

Шел одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, мы, девятиклассники, бредили «Битлз», брюками «клеш» и женщинами с фигурой Мэрилин Монро.

Правда, Миха больше обращал внимание на филейную часть, а я на грудь.

— Шагом марш в парикмахерскую! Совсем распустились! И чтобы завтра с родителями пришли! — Ирина Павловна презрительно повернулась к нам спиной, давая понять, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Когда она строевым шагом направилась к очередной жертве (Танька Смирнова пришла без сменной обуви), Михауважительно проводил ее взглядом чуть ниже поясницы.

— Вот ви кен ду, Майкл? — спросил я его.

Вообще мы с ним были в отрицалове. Отрастили длинные волосы, забили на школьную форму и препирались с учителями.

С умниками из числа учащихся проблем не было — к девятому классу Миха весил девяносто кило, а его кулак был размером с мою голову.

С преподавательским составом было сложнее. Нам симпатизировали только молодой учитель истории Борис Семенович Духов и литераторша Тамара Сергеевна Сухова (у которой тоже была достойная грудь!).

Учитывая то, что Миха шел на золотую медаль, нас, по нынешним временам, можно было бы считать оппозицией.

— Пошли в парикмахерскую, — тяжело вздохнув, мой друг двинулся в сторону выхода, а я уныло поплелся за ним.

В парикмахерской номер пятнадцать пахло потом и тройным одеколоном.

— Диман, есть сорок копеек на «молодежную»? — озабоченно спросил Миха, шаря по карманам.

Я посмотрел на свежевыкрашенные зеленые стены, на несвежие пеньюары, обернутые вокруг покрасневших шей, на сосредоточенных женщин с ярко накрашенными губами...

— Майкл, а давай «под ноль»?

— Чё, наголо?

— Ага! И нос всем утрем, и дешевле!

— Давай, Диман! Понтово!

За окном плыли по небу нежные кудрявые облака, а мои прекрасные кудри падали рядом с креслом, как осенние листья.

 

«Мои волосы!» — удовлетворенно подумал я, глядя на дочь.

— Понимаешь, папуль, — взгляд ее был серьезен и сосредоточен, — мне очень хотелось татуировку, очень-очень.

— Ладно, — сказал я, видимо разомлев под ласковыми солнечными лучами,–только обещай, что больше татуировок не будет!

Она подошла ко мне, обняла и прошептала на ухо: «Конечно, папочка, только еще лев, у которого на ухе сидит эта птичка. Я же Лев по гороскопу!»

 

 

 

Папа

 

«Уважаемые пассажиры! Мы входим в зону турбулентности. Просим вас застегнуть ремни безопасности и не покидать ваши места».

Уверенный мужской голос из динамика над головой вселял уверенность. Самолет стало немного потряхивать, но вскоре это прекратилось, и он продолжил свой ровный полет над облаками. 

Мой сосед расстегнул ремень безопасности, нажал кнопку вызова стюардессы и попросил у милой улыбчивой девушки чашку кофе без кофеина.

— Употребляю только «декаф» — сказал он, повернувшись в мою сторону,— врач рекомендовал. У меня, знаете ли, был учащенный пульс, скачки давления. 

Он замолчал, так как я не проявил никакого интереса к его словам.

Если честно, мне было совсем не до него. Неясная тревога сдавливала грудь, я тяжело дышал и украдкой стирал со лба липкие капли холодного пота. 

Стюардесса с неизменной улыбкой двинулась по проходу с чашкой «декаф» для моего соседа, который продолжал что-то бубнить.

Тут-то все и началось. 

Сначала я увидел, как улыбка сползает с лица милой девушки, а кофе, расплываясь большим коричневым пятном по красной юбке, тянет за собой опрокинувшуюся чашку. 

Я увидел в иллюминаторе черные густые клубки, которые мгновенно стали непроглядной тьмой.

Следом пришло ощущение невесомости. Самолет стремительно падал, тело стало слабым и безвольным. 

«Ни хрена себе, путешествие к морю!» — пронеслось в моей голове.

С верхних полок падали вещи, плакали дети, голосили женщины.

— Может быть, лучше заказать чай? — как ни в чем не бывало, спросил меня сосед. — Правда, не знаю, есть ли у них чай без кофеина.

За бортом стало неожиданно светло, и я увидел море, спокойное и бесконечное, в ласковых солнечных бликах. 

Мы стремительно неслись к нему навстречу.

— Сынок, бывает, не бойся! — папино лицо неожиданно возникло в иллюминаторе.

— Папа, ты как здесь? — удивился я, мучительно соображая, радоваться мне или плакать. — Ты же умер!

— Да? — улыбнулся папа.

И я вспомнил.

 

— Бабушка была маминой мамой, когда мама была маленькой, — рассуждал мой старший сын,— дедушка был ее папой. 

— Папа, а у тебя мамой была бабушка Паша?

— Да, сынок, — отвечал я с улыбкой.

— А где твой папа?

— Мой папа, твой дедушка, умер, сынок. Давно, когда тебя еще не было.

— Да нет, пап, он жив!

— Увы, малыш, я бы очень этого хотел, но дедушка умер.

— Папа! Ты не понимаешь! Дедушка жив! Он живет на небе и оттуда помогает нам!

 

— Папа, помоги! — крикнул я, понимая, что осталось совсем немного времени.

— Конечно, сынок, не бойся, — вместо занудного соседа рядом сидел папа, крепко обнимая меня за плечи.

 

Солнце уже пробилось сквозь занавески и дало возможность вынырнуть из душного сна. С громко стучащим сердцем я возвращался в реальность.

«Плохо, если во сне тебя обнимает ушедший из жизни?» — этот вопрос звучал в моей голове, пока я заново учился дышать и фокусировать взгляд на предметах, которые меня окружали.

«Это же папа!» — ответило мне подсознание.

 

Каждый вечер, когда мы укладываемся спать, подсознание готовит для нас путешествие. 

Мы можем побывать в неведомых странах и увидеть невиданных зверей.

Мы можем воевать, быть убитыми и возродиться вновь.

Мы можем запросто поболтать с теми, кого уже давно нет, и обнять их.

Мы даже можем поговорить с Богом, если у него найдется свободная минута.

Каждый вечер, когда я укладываюсь спать, я прошу, чтобы в моем путешествии мне встретился папа, которому я должен задать очень важный вопрос.

Я хочу спросить, какой у него номер телефона.

Иногда я забываю о том, что должен узнать, но очень часто он отвечает, диктует десять цифр номера своего мобильного и просит, чтобы я обязательно позвонил.

Увы! Просыпаясь, я не помню этот номер...