Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №5, 2017
Не стало Евгения Александровича Евтушенко, самого знаменитого нашего поэта, человека-эпохи, неуемного «шестидесятника», такого яркого, шумного, неудобного то одним, то другим, раздражавшего, восхищавшего, удивительного и удивлявшего до самых последний дней.
Евгений Евтушенко — давний автор и друг нашего журнала. За последние десять лет его лучшие стихи не раз появлялись в «Дружбе народов» в рубрике «Золотые страницы». Когда наш журнал был выброшен на улицу без перспективы на будущее, Евгений Евтушенко написал В.Путину гневное и страстное письмо в защиту «Дружбы народов». С сердечной благодарностью мы все помним об этой драгоценной поддержке.
В этом «Венке» собраны стихи разных поэтов, посвященные Евгению Евтушенко и его светлой памяти.
Это Женя
«Это Женя, — говорил он, — это — Женя».
Дольше часа разговор не прекращал.
И пускай — из Оклахомы,
где блаженно
к русской лирике мулатов приобщал.
Неужели не услышу «Это Женя…»?
И его неотвратимый монолог,
никогда не признававший пораженья
чувства доброго и выстраданных строк.
Женя, Женя Алексаныч, — так бывало
называл его
по праву младшинства.
И душа моя тихонько ликовала
от навеки обретённого родства.
Ликованье моё тоже не забудьте
на Суде Всевышнем,
оправдайте за
все любови его, лёгкие как будто,
и что сам творить пытался чудеса,
и за эти властью ссуженные крохи…
Но важней — душа его не проспала
потрясения, сдвигавшие эпохи…
А сейчас дела у нас бессонно плохи.
Но звонка не будет — ночью ли, с утра:
«Это Женя…»
Хоть вставать и так пора.
9.04.2017
Мой друг, мой брат
В день, когда были написаны эти стихи, я, превратившись из кандидата в президенты Беларуси в арестанта, дежурил по девятой камере внутренней тюрьмы белорусского КГБ. К вечеру заскрипел ключ в замке, распахнулась дверь: «Мусор!» Вынос мусора — обязанность дежурного. «Быстро, б..! Бегом, б..!» В обнимку с мусорным ведром выскакиваю в клозет, где среди смерзшихся отходов человеческой жизнедеятельности вижу обрывок газеты. Использованный в клозете клочок. И вправо, в картонный ящик выбрасывая мусор, я влево выворачиваю шею — и разбираю на газетном клочке в желтых разводах последние слова: «Держись, Володя! Твой брат Евгений Евтушенко».
Мне горло перехватило...
Он жил, преодолевая время всеобщей нелюбви. Это невыносимо трудно: любить, преодолевая. Но Евтушенко справлялся с этим. Он был двужилен. Любовь давала ему невероятную мощь и силу, сравнимую с мощью и силой Маяковского: «Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых Любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят».
Увидев в тюрьме обрывок газеты с письмом Евтушенко, я перестал и бояться, и мучаться. Если бы из-за меня погибли люди, он бы мне не написал. И той же ночью, прислушиваясь к тюремным звукам и невольно напрягаясь каждой жилой на каждый стук и скрип, я написал ему...
Мой друг, мой брат, привет тебе, привет!
Ты руку подал мне в нелёгкий час, не мешкая.
Поэт в России больше,
чем поэт —
И в Беларуси он ничуть не меньше.
Ну вот ему и вышел укорот.
В том ничего невиданного нету.
Пророс 37-й гадючий год
Из ненависти подлецов к поэтам.
Неся кресты, терновые венцы,
Поэты, наши кровные отцы,
Шли по этапам, вешаясь, стреляясь,
А вслед им ухмылялись подлецы,
В самих себе, как в коконах, рождаясь.
Они себе цепляли ордена
И на погонах звёзды зажигали...
Они украли наши времена!
Они страну у нас с тобой украли!
Украли нашу музыку, стихи,
В лай превратили речи нашей звуки,
По всем святыням расползлись, как мхи, —
Не трогайте моё! Отдайте, суки!
Пусть я кричал про то не по уму,
Пусть не туда я встрял — и мне за это
Башку отбили, бросили в тюрьму,
Но я не предал сам в себе поэта.
Поэзию не предал, видит Бог...
Одно мне душу мучает до жженья:
Какой за нами неоплатный долг!
С ума сойти! Но мы отплатим, Женя!
Не отдадим на поруг и на смех
Святое наше братство цеховое...
Мы, может быть, последние из тех,
Кто твёрдо помнит, что оно такое.
Ещё вдохнём мы терпкой густоты
Вина, стихов и, как не раз бывало,
Я выпью за Есенина, а ты,
Со мной обнявшись, выпьешь за Купалу.
И будут в окна бабочки на свет
Лететь всю ночь, и лики с небосвода
Всю ночь смотреть... Привет тебе, привет,
Мой друг, мой брат!.. Привет тебе, свобода!
* * *
Меж праведников и быдел
В рубахе цветной стоишь.
За тех, кто тебя обидел,
Прощенья прошу, — услышь.
Сама не подам и виду,
А ты хоть весь мир зови
На Деву глазеть Обиду —
Она пострашней любви.
Любовь — птицеловный пищик,
Обида — больной койот.
Любовь своего не ищет,
Обида не выдаёт.
Сочится вина, как пульпа…
А если и я средь всех
Прописана, — mea pulpa,
По-русски сказать — мой грех.
Зачитана Книга Чисел…
Я выпью на все гроши
За тех, кто тебя возвысил
До туда, где ни души,
Зажав оформленье вида
На жительство визави
С пустыней твоей обиды
И небом твоей любви.
На полях книги
Смехотворен карликовый шопинг,
если ты верста и каланча.
Мал жирафу нобелевский смокинг
или шуба с царского плеча.
В облаке, где жарко до озноба,
предложи собрату свой пиджак,
ибо обескожены вы оба.
Носороги сделаны не так.
Но тебе подобий нету, кроме
лома, тоже бывшего тобой.
От тебя остался в Оклахоме
след, во льду прорубленный стопой.
Загнан в угол, где стоят два друга —
старые ботфорты Сирано,
финиш марафона, род недуга.
Стыд неоперабелен давно.
Там, где ты по шарику шатался,
именем твоим горит звезда,
и на звёздной карте город Талса
от тебя остался навсегда.
Кончен приступ жалобы какой-то
и пожизненная беготня.
Лупит нефтяной фонтан из кольта,
выкрасив ковбойского коня.
Ноги в руки, будь собой, не мешкай,
волка кормят ноги, а не лес, —
вновь разбудишь утренней пробежкой
каменные тени Пер-Лашез.
Это из неволи половецкой
в полых кедах вырвался бегун
там, где хрипло дышит соловецкий
камень или блоковский валун.
* * *
Хорошо всегда быть сбоку,
Трудно вечно на виду!
Вот и кончилась эпоха,
Вновь — в семнадцатом году.
Всех она поставит к стенке,
Всех заставит завязать.
Умер Женя Евтушенко.
«Больше нечего сказать».
* * *
Безжалостна беда сей горестной утраты.
К минувшим временам назад дороги нет.
Он первым в пору был шестидесятых,
Когда забрезжил нам в окне неяркий свет.
Тот век теперь далёк. Припомним годы оны, —
Мир песен и бесед тех юношеских лет,
Когда от звонких строк гудели стадионы,
И на Руси поэт был больше, чем поэт.
Кружится лист, скользя над плитами надгробий.
Оборвана стезя, и всё пошло не в лад.
Ушли его друзья: Андрей, Василий, Роберт.
Ушли его друзья: и Белла, и Булат.
Умолкли в век иной тех песен отголоски.
Всё в Лете утечёт сегодняшней порой.
Покажется смешной и перепалка с Бродским,
И гамбургский расчёт на первый и второй.
В круговороте дел, подумав хорошенько,
На свой вопрос ответ отыщешь без труда:
Той славы, что имел Евгений Евтушенко,
Не знал другой поэт нигде и никогда.
Тускнеет неба шёлк. Неумолимы будни...
С минувшим рвётся нить. Вращается Земля.
Последним он ушёл, как капитан на судне,
Что должен уходить последним с корабля.
Далёкие года. Забывшиеся сплетни.
Июльского дождя на перепутьях след.
Он первым был тогда, — теперь он стал последним,
И уходя, он гасит в доме свет.
2.04.2017
* * *
Оставим мелкие придирки.
Как намекнул иной поэт,
они — буравят в небе дырки,
чтобы потом сочился свет,
которого и так немного…
А вы попробуйте: письмом
поймать невнятный отзвук Бога
в себе самом.
1.04.2017
* * *
Ты думаешь, следы старения —
Морщины, впалые глаза,
А это всё следы мучения,
Которых вынести нельзя.
Ты думаешь, чего он тужится,
За ради красного словца.
А это на поверку — мужество:
Отдать все силы до конца,
Летать по миру, словно маятник,
Хотя и цел уже не весь,
Чтоб не себе поставить памятник,
А строгой щедрости небес.
И как-то даже с благодарностью
Тем взглядом праздничным своим
Смотреть на тех, кто с небездарностью,
За то, что следуют за ним.
* * *
Для кого-то умер Евтушенко —
ну поэт, ну больше, чем поэт —
для меня ж — нашла на стенку стенка,
рухнул дом
и вырубился свет.
Никогда уже не будет больше —
хоть чини его, хоть не чини.
Ну и боль — о Боже! — ну и боль же:
я не виновата, извини…
* * *
Наставник нашей юности, кумир
аудиторий, баловень подмостков,
не менее известный, чем Шекспир
(а может быть — и более!), в подростках
будящий чувства некие, во зло
вонзающий гражданственное око, —
да-да, конечно! Всё это прошло.
Мы нынче смотрим трезво и жестоко.
Обрядом, совершенным впопыхах,
по горло сыт! Не пребываю верен.
Но в отроческих каяться грехах
на площади базарной — не намерен.
Всего хватало: благости и зла,
бравады и пророческого пыла.
Но жизнь — была. И молодость — была.
И — правда жгла. И что-то в этом было.
* * *
За Евтушенко Господу молюсь
Он русский поэтический святой
Его стихов лирическая грусть
Нас освещала высшей красотой
Поэта святость — только красота
Всё остальное это так, не в счёт
А красота его и высота
Своей небесной музыкой влечёт
Сказал: «Я Ангел, только, вот, курю…»
Проговорился в юности поэт
Благодарю — за всех благодарю
Таких поэтов больше в мире нет
Поэт сибирских полустанков
Поэтом был не на бумаге
Один он вышел против танков
На мостовых священной Праги
Один сказал про Бабий Яр
Когда про это все молчали
В любви и в ненависти в яр
В финале честен как в начале
Не безразличен был ко всем
И был любовью всех отмечен
А вместе с тем среди систем
Не вечны все, весь мир не вечен
Все перед бездною стоим
И шепчем вечным шепотом
Поэт никем незаменим
Но что потом — ничто потом…
31 марта 2017, 23 ч.
P.S.
Ушёл и нет равновеликого
Теперь на небе вижу лик его
