Остудин Алексей Игоревич — поэт. Родился в 1962 году в Татарии, в Казани. Окончил Высшие литературные курсы в Москве. Печатается с 1978 года. Автор 7 книг стихов, в т. ч. «Эффект красных глаз» (М., 2011). Возглавляет издательство «Норма». Трижды лауреат международного литературного Волошинского конкуса, лауреат премии им. А.М. Горького (2007). 
В журнале «Дружба народов» печатается впервые. Живет в Казани.

 

 

 

                                   Переходный возраст

 

Воды оловянной хлебнёшь из пилотки,

хрустящую лужу ударишь винтом.

Весной примеряешься к каждой красотке —

не то? Оставляешь её на потом...

 

Хохочется Вере и надобно Наде —

на лавочке в сквере ладонь козырьком.

С шампанским бокал на включённом айпаде —

рентгеновский снимок его пузырьков.

 

Прикуришь свистульку, съешь ягодку с торта —

порезы души заживут без забот:

жужжит, отжимаясь с прихлопом, моторка —

на гребне волны, что втянула живот.

 

Спасение от соловьиного сленга

не светит горящим в саду, а пока

ползёт вертолётная лесенка с неба,

как липкая ниточка из паука:

 

заденешь — проснёшься во времени оном,

чужим языком за щекой мармелад.

Посветишь в потёмках души телефоном:

не то, на потом, и полезешь назад.

 

А запах такой, будто свечка погасла,

на шее болтается вырванный зуб,

в воде пионерские кубики масла,

печенье «Весна» и какао в тазу.

 

 

                                  Волшебной музыки Suzuki

 

Май отступил, невидимый в упор,

от колорадских ленточек победы.

Скользит по небу спутника курсор,

выщёлкивая лозунги по следу.

 

Попробуй это вырубить пером,

облившийся чернилами мазила.

Играешь в жизнь, где за фук не берём,

а тащимся домой из магазина.

 

Мы «тащимся», и — всё разрешено:

похмельный бред, предпразничная ломка.

В Боржоми превращается вино,

а хлеб — в табак распятого цыплёнка.

 

Погрязший в коллективной наготе,

не жалуйся на паводок короткий,

в котором жидкость — слёзы от детей,

и камбала с хвостом от сковородки.

 

Так время на мякине проведёшь,

когда вокруг — то свара, то парады,

съезжающая с крыши молодёжь...

И перепрятать косточку пора бы.

 

 

                                                   Водная жизнь

 

С пяток подоткнут и, с нежностью, матом укрыт

изобретённым для крепости духа при гуннах,

выйдешь во сне на футбольное пастбище рыб,

где корабли укачала волна на трибунах:

 

окунь играет, освистан закат за подкат,

жить поплавку две секунды и — в прошлое канет.

Место прикормлено, зря что ли боги за так

учат согласных мальков шевелить плавниками?

 

Мокрый обрывок вчерашней газеты прочти —

тина жильды нашу память сживает со света.

Лифчик заброшен, губами стальные крючки —

не разогнуть, значит пойман, и песенка спета.

 

Бьёшь комара — так мишень попадает в снаряд,

с плеском пощёчины, пятнышком новой свободы...

В женщину рядом лежащую вперился взгляд —

вот и войди в неё, словно в кипящую воду!

 

 

 

                                               Киммерийская лирика

 

Ах, буэнас ночес, пока не поймали вискайф,

пока не поймали за хобот «бо» шепчу.

Сошедший с ума Коктебель умещается в шкаф:

со всеми поэтами, джазом и даже Шевчук.

 

Здесь можно Фарида Нагима увидеть нагим.

Улитки скользят по щеке в виноградном дыму.

Поверь, ты когда-то не мне изменяла с другим,

а здесь и сегодня со мной изменяешь ему.

 

В репейных узлах присобачена к полу кровать —

решает её геометрию глупая плоть.

Никак не кончаются руки тебя обнимать,

застёжку заело, придётся по шву распороть.

 

Запутался шнур от наушников в пальцах ноги,

вселенное тело любимой — всё в звёздном тату.

Как в землю забитое, время стесняться другим:

нет правды в ногах значит ближе она к животу.

 

Весёлое тело любимой — такая игра,

две рыбины, ловим друг друга за хвост на мели.

Хрипит кофеварка под утро вдохнув комара,

в расшатанных мальвах брюзжат надувные шмели,

 

заносят в скрижали лавандовый опий, лафу,

покоцаный шифер в запущенном царстве морском.

Ты только не бойся гремящих скелетов в шкафу,

когда упираешься пяткой и тычешь носком!