А.Кабанов. «На языке врага»

Александр Кабанов. На языке врага. — Харьков: Фолио, 2017. — 282 с. — (Сафари)

 

Новая, одиннадцатая книга Александра Кабанова вышла в харьковском издательстве «Фолио». Это же издательство выпускало другие книги Кабанова: «Весь» в 2008 году, «Happy бездна to you» в 2011 году, «Волхвы в планетарии» в 2014 году.

Как гласит аннотация, сегодняшний сборник составили стихи, написанные поэтом в 2014—2017 годах, а  также избранные тексты из книги «Волхвы в планетарии».

Название новинки на первый взгляд выглядит демаршем. Или политическим высказыванием. «На языке врага: стихи о войне и мире» — куда, казалось бы, яснее и страшнее?..

Тезисы о вражеской речи, о войне и противостоянии находят объяснение во втором же стихотворении в книге, включенном в блок с совсем уже газетным заголовком «Выход из котла» (Дебальцевского или адского, читателю предложено решить самостоятельно):

 

Снилось мне, что я умру,

умер я и мне приснилось:

кто-то плачет на ветру,

чьё-то сердце притомилось.

Кто-то спутал берега,

как прогнившие мотузки:

изучай язык врага —

научись молчать по-русски.

(…)

Иловайская дуга,

память с видом на руину:

жил — на языке врага,

умирал — за Украину.

 

Однако прежде чем открыть собственно стихи, внимательный читатель не сможет миновать эпиграф — а он стоит прямо под «Выходом из котла»: «Язык не виноват. Всегда виноваты люди».

Аннотация называет эти слова ключевым смыслообразующим тезисом новой книги поэта.

Эпиграф предупреждает: нельзя читать стихи Кабанова так же «прямо», как читают передовицу либо интернет-известия. Поэзию не воспринимают одномерно. Впрочем, как и язык. Он, действительно, не виноват, что одни и те же буквы используются для написания пропагандистских воззваний, сводок боевых действий, признаний в любви и стихов.

Структура книги непроста: в ней два объемных раздела, включающих еще по одному циклу стихов. Итого четыре блока; всем им даны названия. Первый раздел «Выход из котла» содержит несколько десятков стихотворений «Из цикла "Русско-украинская война"». Второй, «Стихи разных лет», вмещает обширную подборку «Из цикла "Приборы бытия"». Иными словами, сборник условно поделен на «войну» и «мир». От души отлегло: мира количественно больше.

Первая часть книги, осененная горячим, болевым названием и знаковым эпиграфом, рассказывает, как люди провинились перед языком (да и друг перед другом).

 

Вдоль насыпи — тепло и сухо,

вдыхая воздух, как пластид, —

ползёт отрезанное ухо,

дырявой мочкою свистит.

Ползёт сквозь шишел через мышел,

видать — на исповедь, к врачу:

нет, это — нас Луганск услышал,

нет, это — нас Донецк почув.

 

Война предпочитает гречку,

набор изделий макаронных:

как сытые собаки в течку —

слипаются глаза влюблённых.

(…)

хозяин дома — бывший плотник,

Господь похож на чёрный ящик,

а мир — подбитый беспилотник.

Нас кто-то отловил и запер,

прошла мечта, осталась мрія,

и этот плотник нынче — снайпер,

и с ним жена его — Мария.

 

…Там опять говорит и показывает Христос:

о любви и мире, всеобщей любви и мире,

как привел к терриконам заблудших овец и коз,

как, вначале, враги — мочили его в сортире,

а затем, глупцы — распяли в прямом эфире,

и теперь, по скайпу, ты можешь задать вопрос.

 

Современные стихи Кабанова — горькие хроники существования человека, мир которого рухнул, жизнь дала трещину, а привычные идеалы, так называемые вечные ценности, девальвировались на глазах. Единст-венная «вечная ценность», если допустимо такое толкование, от которой человечество не отказывается, увы, никогда, — это война:

 

Мы — одни, и мы — запрещены,

смазанные кровью и виною,

все мы вышли — из одной войны,

и уйдём с последнею войною.

 

Это — пост в фейсбуке, а это блокпост —

                                                       на востоке,

наши потери: пять забаненных, шесть

                                                  «двухсотых»…

(…)

Да пребудут благословенны: её маечка

                                                      от лакосты,

скоростной вай-фай, ваши лайки и перепосты,

ведь герои не умирают, не умирают герои,

это — первый блокпост у стен осаждённой

                                                                Трои.

 

В трагическом видЕнии Кабанова «блокпост на востоке» становится блокпостом Троянской войны. А ведь война — не единственное, чем люди уничтожают друг друга. Они придумали и голод («Хлеб наш насущный даждь нам днесь, / Господи, постоянно хочется есть, / хорошо, что прячешься, и поэтому невредим…»), и концлагеря (им посвящено стихотворение «№10101968», недлинное, трехчастное, концентрированная поэма), и прочие «апокалипсические забавы» (определение из стихотворения «Бэтмен Сагайдачный»).

Трагическое мироощущение — не сиюми-нутное, навеянное «своеобразием текущего момента» впечатление поэта. Восемь лет назад были написаны строки:

 

От того и паршиво, что вокруг нажива,

лишь в деревне — тишь да самогон в бокале,

иногда меня окликают точильщик Шива

и его жена — смертоносная Кали…

 

Стихотворение с участием Шивы и Кали — индуистских божеств, означающих разрушительное начало мира, — озаглавлено «Острое». «Острота» мира для Кабанова состоит в том, что он в любой момент может смениться бойней, а человек в нем обречен «если что и вынести, то вслепую /– эту речь несвязную, боль тупую». Повторюсь, так автор писал в благополучном, глядя из дня нынешнего, 2009 году.

Но это не первый случай, когда стихотворец, рожденный в Херсоне, живущий в Киеве, считающийся, по утверждению «Википедии», «украинским русскоязычным поэтом», как говорится, накаркал. В интервью, данном весной 2016 года Кабановым 112-му украинскому телеканалу, поэт отвечает журналистке на вопрос, чем был для него предшествующий период: «Годы были — ожиданием катастроф. Как раз начал писаться в 2011—2012 гг. цикл стихов «Русско-украинская война» (!). На резонный вопрос телеведущей о предчувствии Кабанов формулирует: «Когда долго занимаешься чем-то, то это не пророчество, а ощущение беды, которая надвигается. Эту беду можно каким-то образом выговорить и замолить (вдруг все будет нормально?)…» Но удается ли поэту замолить беду? Не признается ли он в собственном бессилии, написав в отчаянии:

 

…я понимал, что люди — спасены,

но кто тебе сказал, что их простили?

 

В процитированном интервью ведущая прощается с аудиторией словами: «Сегодня мы были с Сашей Кабановым, человеком, который пишет прекрасные стихи». Это самая справедливая и, пожалуй, единственно возможная характеристика нашего героя, абстрагированная от политики во имя искусства и данная в настоящем протяженном времени. Он не оставляет поэзии, несмотря ни на какие внешние бесчеловечные обстоятельства. Значит, не оставляет и попыток добиться для людей спасения и прощения.

Потому, вероятно, цикл со «скандальным» названием поразительно разнороден по тематике. То он поворачивается к читателю реалиями неспокойной поры — Ангелой (Меркель, разумеется), Обамой, полковником АНБ, пограничниками-первопроходцами, запахом раскаленного металла в ночном воздухе, противогазом, бластером, блиндажом. А то — интонациями раздумчиво-удрученными, если не скорбными:

 

Степь горит, ночной огонь кудрявится,

дождь, вслепую, зашивает рот,

кто-то обязательно появится:

Нобеля получит и умрёт.

Вспыхнет над славянами и готтами

древняя сверхновая звезда,

жизнь полна любовью и пустотами,

и бесплатной смертью навсегда.

(…)

Холодок мерцающего лезвия,

степь горит, незнамо отчего,

русский бог, как русская поэзия:

вот он — есть, а вот и нет — его.

 

Если и воспринимать книгу «На языке врага» как демарш, то не одной воюющей стороны против другой, а музы, умоляющей пушки замолчать. В этом, по моему убеждению, и состоит гуманистический пафос выхода сегодня в украинском издательстве толстенной (почти 300 страниц!) книги Кабанова на русском — языке не врага, а Пушкина (он активно присутствует на страницах книги, порой в контексте саркастическом, но автор неизменно демонстрирует ему уважение). Сборник — не что иное, как многолистное заклинание.

Во второй раздел книги, бесхитростно окрещенный «Стихи разных лет», включены, кажется, все тексты Кабанова, вошедшие в литературный оборот в «нулевые» и «десятые». Некоторые из них уже правомерно называть хрестоматийными. Например, знаменитое «Отъезжающим», относящееся к началу «нулевых», к той поре, когда Александр Кабанов считался «сетевым» поэтом. На одном из фестивалей сетевой поэзии в Подмосковье и состоялось наше знакомство с ним, и именно этот завораживающий речитатив начитывал мне автор на диктофон — приятно вспомнить!

 

Пусть охрипший трамвайчик на винт намотает

                                                           судьбу,

Путь бутылочный мальчик сыграет «про ящик»

                                                           в трубу!

Победили: ни зло, ни добро, ни любовь,

                                                           ни стихи.

Просто — время пришло, и Господь —

                                               отпускает грехи.

Чтоб и далее плыть, на особенный свет вдалеке,

В одиночестве стыть, но теперь налегке, налегке.

Ускользая в зарю, до зарезу не зная о чём

Я тебе говорю, для чего укрываю плащом?

 

В 2005 году — том же, когда я брала у Кабанова интервью со стихами — у него в Санкт-Петербурге вышла книга стихов «Крысолов» с послесловием Бахыта Кенжеева. Кенжеев уделил много внимания феномену «сетевого творчества», бывшему в те годы одним из жупелов для культурной среды: «Едва ли не самая горячая тема сегодняшних литературных дискуссий — сетевое творчество. …Профессиональное творчество, которое тоже появляется в Сети, тонет в море претенциозной и самодовольной чуши. Впрочем, эта чушь обильно печатается и на бумаге…» Но начав за упокой, Кенжеев закончил победительно за здравие: «Тем отраднее всякий редкий раз, когда убеждаешься, что поэзия не умирает, что появляются новые замечательные имена — немногочисленные, как и полагается в нашем неторопливом Божьем мире. Одно из первых мест в этом ряду, несомненно, занимает Александр Кабанов». И предложил чеканное объяснение уникальности кабановской поэтики: «Его стихи энергичны. Современны. Благодарно опираются на наследие классиков. Смиренны и в то же время задиристы. И — на удивление пронзительны».

«Поэт идет от звука, покоряясь ему, доверяя стихии языка, и столкновение фонем рождает порой самые неожиданные смыслы и ассоциации. ...виртуозная звукопись Кабанова заставляет внимать ей с восхищением. Традиционная для лирика тема любви звучит у него чрезвычайно остро и тоже зачастую рискованно», — вторил КенжеевуАлександр Житинский в отзыве на «Крысолова».

Может, и не было бы смысла вспоминать сейчас «дела давно минувших дней» — но все те оценки до сих пор актуальны. Выбранный Кабановым дискурс мало изменился, виртуозная звукопись осталась при нем: «Был четверг от слова "четвертовать"», «оказалось: Дзержинский — прав и Бжезинский — прав», «Хан Гирей любил снегирей, окружённый тройным эскортом, / хан Гирей — гиревым занимался спортом».

Высший пилотаж — когда звукопись смыкается с опорой на классику:

 

Смотри, через плечо, на эти рельсы:

как пальмовое масло пролилось,

и Аннушку Каренину — карельцы

ведут к путям, промасленным насквозь.

 

Энергичность сменилась страстностью. А современность и пронзительность кабановской лирики в доказательствах не нуждается.

Не утратила своевременности еще одна оценка, данная Алексеем Ивантером в предисловии к большой публикации стихов Кабанова на сайте «Русский переплёт» ещё в 2003 году: «Александр Кабанов — поэт страстный и словосольный». Неологизм Ивантера относится, вероятно, к «соленым» словечкам в творчестве Кабанова. Они никуда не делись, а в стихах последних лет их, может быть, даже прибавилось, что объяснимо. Для Ивантера это — язык протеста, но с важной оговоркой: «…протест Кабанова — не гражданский и даже не личностный, а чисто-конкретно эстетический». И это справедливо: может ли муза, старающаяся заставить пушки себя услышать, прибегать к нежному лепету?..

Возможно, сохранение своего поэтического «я» — это следствие того, что в русскую поэзию Кабанов пришел взрослым человеком и состоявшимся автором, твердо знающим, что он хочет сказать — и как хочет сказать. А возможно, в выбранной поэтом конфронтации с пушками особое значение имеют аллюзии к классике, центоны и сознательное, резкое нарушение норм приличий — опять же, дабы заметили. Так он говорит почти тридцать лет, но слышат ли его?

 

Как запретные книги на площади

нас сжигают к исходу дня,

и приходят собаки и лошади,

чтоб погреться возле огня.

Нас листает костёр неистово,

пепел носится вороньём,

слово — это уже не истина,

это слабое эхо её.

(…)

Нас сжигают, как бесполезные

на сегодняшний день стихи,

но бессильны крюки железные,

не нащупавшие трухи.

(…)

Наши буковки в землю зяблую

сеет ветер, но это он —

расшатал, от безделья, яблоню,

под которой дремал Ньютон.

Ересь — это страницы чистые

вкровьиздатовских тонких книг,

сеет ветер — взойдет не истина,

а всего лишь правда, на миг.

 

Не правда ли, звучит «на злобу дня»?.. А сказано в 1991 году.

Ряд стихов в книге «На языке врага» автором датирован, другие намеренно оставлены вне хронологии. Но по стилистике, образности, поэтическим приемам, а тем паче по настроению читатель их датировать не сможет. Иронический взгляд на вещи, разумеется, маскирующий разрывающееся от горя сердце и готовые хлынуть слезы, присущ Кабанову издавна. Для поэта он — естественное состояние души, как ещё в 2007 году было сказано и повторено в новой книге:

 

Жил да был человек настоящий,

если хочешь, о нем напиши:

он бродил с головнею горящей,

спотыкаясь в потёмках души.

(…)

Будет биться на счастье посуда,

и на полке дремать Геродот,

Даже родина будет, покуда —

Человек с головнёю бредёт.

 

Человек с горящей головней — не таков ли извечный, незыблемый поэтический символ и месседж Александра Кабанова?..