Эльмира ханум проснулась с чувством, что чем-то обязана этому июньскому дню, занимавшемуся ради нее одной, набросила халат, подошла к отворенному в дачные сотки окну. Все принимало ее сегодня — и мелкие белые облачка, усеявшие ту часть небосвода, что высилась над сталью моря, и само море, и скрюченное, словно в йогической позе, инжирное дерево, и бассейн за низкорослыми елями, ближе к забору из дикого камня, воротам, за которыми сейчас породисто рокотало заблаговременно вызванное такси.

Вскоре двухэтажный дом Зейналовых под "а, на что ты еще надеялась?!” придверного колокольчика покинула светловолосая особа модельной внешности с легким колесным чемоданом, который везла так, словно тянула его из-под могильной плиты.

Едва тронулся желтый "Форд”, унося по ухабам в прошлое блондинку в дурном расположении духа, как тут пошел меленький дождь, из разряда тех деликатных, что случаются порою в пригородах Баку и которые хорошо бы не пропустить, если ты у себя на даче и уже решил жить вновь привычно отодвинувшимся вдаль будущим.

Блондинка, дерзнувшая испытать Эльмиру на прочность, не шла из ее головы с ранней весны, и теперь, когда, наконец, лопнул этот мыльный пузырь по имени Нина, она принялась вспоминать, как все начиналось, — "словно кто проклятье наслал”.

— Это что за маринованная выдра? — въехала она в мужа, поднося к его явно взволнованному лицу компьютер-планшет, дабы тот с другой точки обзора оценил фотосессию, которую она случайно обнаружила в его многопамятливой флешке с эмблемой фирмы, торгующей медицинской аппаратурой.

— Это моя сотрудница, ассистентка, славный человек, между нами ничего, — бодро ответил муж, гендиректор и генератор идей той самой фирмы, добавляя к обычному костюму новый галстук, появившийся в его гардеробе без ведома супруги.

— И над чем же вы трудитесь?

В этот момент их неподготовленные взгляды столкнулись, и жена поняла, что на такое расстояние, как сейчас, муж от нее еще не удалялся.

— Погоди, ты брал ее с собой в Москву на майскую выставку?

Чтобы развеять подозрения супруги, Зейналов развернул весь свой дар красноречия, пик которого пришелся на то место, где он популярно объяснял, что у него общего с Ниной в его профессиональной деятельности.

— Да мы с ней в Москве с "Сименсом” контракт заключали, пахали с утра до вечера, понимаешь?

— Понимаю, но жалеть не собираюсь, — Эльмира ханум хотела выйти и хлопнуть дверью, но тут неожиданно сработала пятипалая "хлопушка”.

Муж проверил, не съехала ли дышащая жаром щека, и, найдя ее на привычном месте, улыбнулся глазами новоявленного холостяка под низко заросшим аристократической проседью лбом, после чего ушел из дому налегке в неизвестном направлении.

Реки текут в моря, а жизнь складывается в годы. Эльмира ханум посоветовалась с многомудрой старшей сестрой и без особых усилий вернула успевшего поостыть скитальца в матрицу брачного существования: а то еще достанется вместе со всеми ее многолетними душевными и прочими затратами этой Нине, этой змее, обвивающей отнюдь не аптечную чашу.

Зейналова проявила себя женщиной "западного образца” и куда более современной, чем казалось господину Зейналову. Да что там мужу — родне, подругам, самой себе удивилась она, когда вместо того, чтобы поведать свою историю духовидице тете Сакине, к которой приличные женщины из Баку едут, или пойти к психотерапевту (таковой имелся в больнице Нефтяников, в которую ее определили заботливые родители сразу же после окончания мединститута), Эльмира ханум со второго щелчка нашла в интернете частного детектива, заменившего ей и соседку-ведунью, и "психотерапевта по-советски”.

Уже через полторы недели она встретилась с бакинским Мегрэ в кафе маленького отеля, расположенного в Крепости неподалеку от стеклянной пирамиды
метро — падчерицы парижской.

— Эта женщина ведет двойную игру, — поведал детектив, похожий на школьного учителя математики. — Можно сказать, не отрываясь от производства.

Эльмира ханум сделала большие глаза, какие были у немой актрисы Веры Холодной, но детектив не заметил этого, потому что она сидела в темных очках. Но даже если бы и заметил, все равно в немом кинематографе он слабо разбирался.

— Мальчишка-курьер успешно подменяет вашего благоверного, — чтобы не быть голословным, детектив извлек из нагрудного кармана "яблочный” смартфон, протер экран чопорной салфеткой, настроил, протянул заказчице.

Надо было не снимать очки, но она сняла, чтобы лучше рассмотреть соперницу в деле.

На виске у госпожи Зейналовой после всего увиденного как бы через замочную скважину обозначилась пульсирующая бирюзовая веточка, которую неспешно перебежала капелька пота.

— Не стоит так волноваться, ханум. Все, что ни делается, все к лучшему. По первому требованию могу распечатать фотографии или послать по электронной почте.

— Мне их не на стену вешать! — немедленно отреагировала она на профессиональный энтузиазм педантичного следопыта.

— Мы прекращаем расследование или мы его продолжаем? — несколько обиженно поинтересовался сыщик на вольных хлебах.

Она поймала себя на том, что ей сейчас почему-то стало жалко обманутого Зейналова, причем куда больше, чем себя, обманутую им.

— Курьер?..

— Да. Мальчишка на побегушках, которого Нина устроила в офис вашего мужа полгода назад…

— Замечательная гирлянда! Муж догадывается?..

— Полагаю, нет. Они ведут себя предельно осторожно. Молодые сейчас настолько циничны…

— А мой муж настолько самовлюблен.

— Вам не откажешь в здравом уме. Так что?..

— У вас много работы? — она вернула смартфон.

— Как во все времена. Видите ли, одни поднимаются на верхние этажи, другие… Закон природы.

Как хорошо, что сегодня она, похоже, вышла за рамки этого уложения.

— А как вы считаете, прекращать или продолжать?

— Это зависит от того, чего вы хотите. Развестись?..

Первым ее желанием было сказать "да”, но, так как "да” больше смахивало на "нет”, она благоразумно дала обратный ход.

— Что ж, подведем итог проделанной работы.

— Мой муж в таких случаях говорит — "подобьем бабки”.

— Позвольте совет. Прошлое — тяжелый багаж, не стоит без разбору носить все в рюкзаке. Простите вы его или нет, не суть, вы — молодая красивая женщина, никогда не теряйте себя.

— До того, как стать детективом, вы, вероятно, работали психотерапевтом.

— Я начинал службу участковым в Кировском районе. Самым тяжелым было надевать форму по утрам. Всегда мечтал строить дома. Может быть, в следующей жизни повезет, буду архитектором. А фотографии я все-таки вам вышлю, так правильно будет.

Ханум расплатилась за себя и за детектива, решив попутно если не строить, то, по крайней мере, не рушить дома.

Вспоминая все это, Зейналова до восьми пролежала в постели с затуманенными, словно под воздействием мескалина, глазами, а потом хлопнула себя по шелковой ляжке: "Поживем — увидим”, и пошла на кухню.

Кофеварка выдала пасторальное облачко пара и с шипением пролились из фильтра первые капли душистого арабского кофе — в честь погребенной ею части прошлого. Той, от которой следовало отказаться, дабы никогда не терять себя.

Начало девятого. Муж улетел в Москву, дети спят: дачный ход времени. Скрипучий. Закругленный.

У нее больше часа на себя. Заранее зная, что это наслаждение достанется ей одной, она перешла на увитую виноградной лозой веранду с чашечкой дымящегося кофе и пачкой тонких сигарет.

Легкий ветерок овевал веранду, так что ей, когда она прикуривала сигарету, пришлось несколько раз закрыть пламя холеными руками потомственного анестезиолога. "Когда ветерок качает пламя, это как…” — мысль улетела к прочищающей горло горбатой вороне, венчавшей телеграфный столб.

Обычные воспоминания, возникающие непроизвольно, теперь отказывались ей подчиняться. Эльмира ханум сосредоточилась, закрыла глаза. Она делала все, чтобы мысли текли сами собою, но что-то тормозилось в глубине ее существа вереницей неудачных попыток. Может, это из-за того, что она была сейчас не вполне одна: на стуле возлежала толстая кошка по кличке Мадам, наделенная небывалой способностью ориентироваться в параллельных мирах. Свое присутствие в этом мире Мадам отрабатывала дремотой и той здоровой обездвиженностью, которой могут похвастаться только кошки.

— Мир дому твоему! — поприветствовал сквозь тихий дождик хозяйку небритый пожилой мужчина в мятой кепке с инструментами в руках.

Это Адыль, он будет чистить бассейн. Своим появлением он привнес ощущение будничного, однако ощущение чего-то необычного все еще теплилось в ней.

— Я не думала, что ты так рано придешь, — сказала Зейналова.

— Если б я женился не на той, на которой женился, я бы сейчас спал.

"Я бы тоже, — подумала она, — если бы не вышла замуж за этого кретина”.

— Сакина ночью разбудила, говорит, сон какой-то видела. Инжирный. Прийти собиралась, поговорить… с тобой.

— Чаю хотите, дядя Адыль?

— Спасибо, пойду лучше из бассейна воду сливать, деревья рядом, вода в иголках, фильтр совсем прохудился….

— Раньше они до бассейна не доставали.

— Ты еще не родилась, когда я твоему отцу их сажать помогал.

Она хотела сказать что-то вроде того, что время идет, и поначалу, кажется, будто крадучись, а потом… Но старик уже повернулся спиной. Кто-кто, а он знал, как время течет и главное — куда.

Воспоминания вновь начали вихриться вокруг недопитой чашки кофе. Она оглянулась. Она сжалась тревожно. Ей самой не верилось теперь, что это она пригласила Нину сюда, на дачу в Пиршаги. Зейналов как был без тормозов, так без них и остался, взял да и привез ее. На что рассчитывал, на гарем, что ли: "Тоже мне, эмир Бухарский!”

На даче обе женщины улыбались друг другу искусно вылепленными улыбками. Какое-то новое чувство, в присутствии Зейналова, заставляло их погружаться вовнутрь себя и удерживаться от того, что могло бы случится в этом гремучем дачном раскладе, из которого были изгнаны "старые добрые” семейные традиции. Стихийные порывы осторожно гасились не столько европейской светскостью, сколько простой восточно-бабьей благоразумностью. Эта благоразумность с вечера пятницы по вечер воскресенья создала меж ними как бы новый "союз” — союз смеха на плахе, который не был обязан ничему предписанному в прошлом. Каждый из троих был напряжен своим желанием, и это чувство распространялось на всю дачу, включая детей и кошку.

Рано утром или под вечер они ходили с детьми купаться на море. Нина любила нырять, будто чего-то искала на дне, а когда всплывала, так и не найдя то, чего искала, ее русалочьи волосы плавали вокруг нее. Выйдя на берег, она подолгу занималась ими. Скручивала, выжимала, протирала полотенцем… Ее белая кожа всегда была в мурашках. А потом она садилась поглаживать свои длинные славянские ноги и смотреть, как накатывают на берег волны. Зейналова следила за своей соперницей, точно ее заставляли в холодной постели зубрить учебник сердечной страсти, блюла дистанцию меж Ниной и детьми. Зейналов не находил себе места, метал гарпуны остроумия, правда, все мимо да мимо, нарезал вокруг обеих женщин круги, казался напуганным и потрясенным. Он уже не рад был, что привез Нину сюда, поэтому, как только ему сообщили из Москвы, что "Сименс”, наконец, дал согласие на поставку аппаратов для аргоноплазменной коагуляции, тут же решил ехать. "У дураков вариантов всегда в избытке, — подумала Зейналова, — но из этого избытка они выбирают самый худший”.

— Здравствуй, дочка, — голос с хрипотцой, напевностью, эхо апшеронского прошлого.

Это жена Адыля, Сакина хала. Волевое, с отпечатком жизненного опыта лицо, темные, глубокие глаза, которых побаиваются почти все соседи… Глаза, умеющие видеть то, что не умеют другие, и говорить без слов. Когда Сакина хала не помогает людям на отдаленных перевалах их судеб, она помогает Зейналовой: убирает, готовит, гладит, иногда смотрит за детьми. Делает это не только ради денег, тут другое — Зейналову девчонкой еще помнит.

— Проходи, он возле бассейна, — сказала Зейналова тихо, уже начиная чего-то бояться.

— Он мне не нужен. Мне дерево нужно. Вон то…

Эльмира ханум пожала плечами, потянулась к кофейной чашке, к новой сигарете. А Сакина хала взяла совок, стоявший возле ведра у ступенек, и, не разгибаясь, начала быстро копать под инжирным деревом.

После отъезда мужа, в полночь воскресенья, Эльмира ханум подарила Нине сережки, сопроводив подарок канцелярским конвертом с фотографиями.

— Хочу, чтобы ты помнила меня.

— Буду хранить их, — глупо и напыщенно пообещала Нина.

— А теперь слушай меня. Сегодня можешь не торопиться, ночь на дворе, но завтра ты навсегда оставишь нас в покое, поняла? Я закажу тебе такси на шесть утра. Вскрой конверт, и все поймешь.

Нина вскрыла конверт, глянула на фотографии и, оттолкнув Зейналову, убежала.

Все это было вчера, а кажется, что еще до революции.

Сакина хала поднялась на веранду, положила перед Зейналовой узелок из носового платка и развернула его.

— На унижение твоей души сделали, на беды страшные.

Зейналова вскочила, леденея от ужаса. Сакина хала позвала Адыля.

— Зачем пугаешь человека, разве не знаешь, что даже листок не упадет с дерева без соизволения Аллаха.

— Надо прочесть "Аль-Фаляк” и "Ан-Нас”.

— "Надо”. Пусть лучше к мулле сходит.

Попыхивая подмятой папиросой, со словами, что все на свете предопределено, дядя Адыль скомкал платок, унес, положил на камень возле виноградной лозы. Исчезнув в кладовой, он вернулся вскоре с пыльной бутылью бензина.

— На такие иголки и человечков из бусинок раньше мальчикам давали помочиться, — поделился он далекими воспоминаниями. — Но огонь даже лучше. Все грехи принимает. А потом можно и земле предать. Она мягкая после дождя.

— Пепел от злого дела здесь не оставляй, — скомандовала Сакина, — иди за забор вынеси, к мусорным ящикам.

Эльмира ханум смотрела на огонь, на черный после дождя камень и думала: "Когда вот так на камне горит огонь, он говорит: "Время обращает в прах все, что возникло во времени", — и тем самым снимает любую боль, любое унижение души”.