МАРИЯ МАРТЫСЕВИЧ

Отец и Нёман

Всегда мечтала
остановиться на автомобильном мосту
над Нёманом — 
манёвр, запрещённый
всеми правилами
дорожного движения.
И вот наша машина заглохла,
переезжая этот мост.
«О Нёман, о батька мой, Нёман!»1  — 
радостно кричу я.
«Кто твой батька?» —
недовольно морщится отец.
И пока он меняет свечи,
я перегибаюсь через перила
и пробую рассмотреть Нёман,
бьёт ли он, играет ли
своей голубой волной, 
но ничего не вижу:
ночь, туман, трасса.
И только польские фуры
со звёздами вместо габаритов,
с фарами-искателями в форме сердца,
и только высоко над нами
Большой Воз на аварийке.
И только Нёман и отец,
Отец и Нёман.

Массовый исход коров из деревни Пальминка

Смысл бытия коровы в белорусской глубинке — 
поэффектней сдохнуть, порадовав соседа.
Вот поэтому божья говядина — бурёнки и милки — 
уходят в небо, одна за другою следом.

Покидают приюты хлевов, ступая тихо
по дворам хозяек, что спят и не чуют беду,
мимо окон Смычихи, Юпатихи, Соболихи, Дроздихи,
мимо хаты Ганны Галинской они идут

колонною строгой, словно за боингом боинг,
в крупном терминале на взлётную полосу.
И чтоб вкус этого мира унести с собою,
мягкими и тёплыми губами собирают росу

с подорожника у асфальта в бензине и пыли,
с редких травинок, избежавших газонокосилки...
запоминая всё то, что недавно любили,
трутся об знак «Пальминка» бурёнки и милки.

Му, — говорят на прощанье бурёнки, — Му.
И разносится эхо. Но никто не ответит ему.

Эдельвейс

Он забросил и лабы, и пабы,
позабыл изменить интерфейс,
Le Petit Prince корчевал баобабы,
этот — тупо растил эдельвейс.

Он горшок ставил на антресоли,
грел дыханием в лютый мороз,
по ботанике книги мусолил — 
эдельвейс же, паскуда, не рос.

Всё искал, что б светлей да повыше,
на Дзержинской горе ждал зори,
жил на крыше, где кошки да мыши,
эдельвейс же не рос, хоть сгори!

Удобрял и вот тем, и вот этим,
день и ночь не смыкал жалюзи
под намёки: «Не нужно букетов,
Лучше в Альпы меня отвези».

К звёздам не прошмыгнёшь мимо терний!
Не успел наступить Новый год,
он принёс ей прекрасный безмерно
скромный горный цветок,
идиот!

* * *
литературные колумбы
открывают америку
думают что это индия
высаживаются на берег
обнимают секвойи
пугают скунсов 
раскуривают с туземцами 
первую трубку мира
довольные и вдохновлённые
ведут домой
корабли полные специй
рапортуют про экспедицию
королеве испании

теперь наша очередь
время швартовать мэйфлауэр
выкупать манхэттен
(запасайтесь бухлом и стеклянными бусами) 
стрелять бизонов
поджигать прерии
в бостоне пять
пора чаепития
и вот уже эпигоны
дышат в спину
поэтому остаётся
идти на запад
искать эльдорадо
любить покахонтас
чтобы в самом конце
застолбить делянку
на клондайке поэзии

литературные пионеры всегда готовы

An die freude

                                                             мы выбирались из бундеса.
                                                                                          С. Жадан

Мы выпили на посошок
в белой-белой квартире
моей немецкой подруги
в бывшем Западном Берлине.
Ненавязчиво-депрессивный рок-н-роллец 
на винампе
неожиданно сменился
возвышенной классической мелодией

— Это какой-то новый поп-хит, — сказала Ирма.
— Я часто слышу его из телевизора, — подтвердил Бъёрн.
— Кто знает, как называется эта песня? — спросила Сара.
— Ода «К радости», — сказала я.
— Слова Шиллера, — сказала Алеся.
— Музыка Бетховена, — сказала Алена.
— Гимн Евросоюза, — сказал Влад, обуваясь.

Мы вышли заранее.
Нужно было продумать, 
где закупиться в дорогу:
мы покидали бундес.

ДМИТРИЙ БОЯРОВИЧ

Начало

Папа в детстве будит меня поцелуем.

Через сон — про зонт. 
Про первый снег. 
И что нужно тепло одеться, потому что зябко.

Щеке щекотно от его усов.
В квартире муторное утро.

Я ещё ровно-ровно лежу под одеялом,
боясь шелохнуться и случайно толкнуть воздух.

А папа,
оставив плотный столп света в дверях,
спасительно уходит на кухню.

Так ветер перед грозой
не разбрасывает
а легко перелистывает
страницы книги на подоконнике,
словно заглядывая в них.

 Вселенная

Женщины, попавшие под дождь, похожи на бога. 
Каждый раз на волосах приносят в квартиру чудо.
Кто-то — запах августовских арбузов и подсолнухов.
Кто-то — осенней хвои. 
Кто-то — серость асфальтовой пыли и лазурь облаков.
Кто-то — ссоры цыганок, пение скворцов, 
улетающих в тёплые края.
Кто-то — аромат извинений и аромат преступлений.

Так в моем крохотном коридоре и ты 
оставила целую вселенную.

Абсолютность

Когда гости только-только вышли из квартиры 
и эхо их громкого смеха 
мгновение назад 
рассеялось в лестничных пролётах,
ты вдруг оказываешься 
в таком абсолютном одиночестве, 
что слышишь, 
как в коридоре во весь голос 
кричит тишина.

Карта памяти

Фотограф, 
который за всю жизнь сделал миллионы кадров,
не имеет ни одного собственного воспоминания.

Ведь все они: 
родители, качели, первая любовь,
свадьба, друзья, работа, путешествия...
— остались на фотокарточках.