Владимир Владимирович Мильков – доктор философских наук, ведущий научный сотруд­ник. Институт философии РАН. Российская Федерация, 109240, г. Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1; e-mail: dr_milkov@mail.ru

В статье анализируются религиозные основания политических взглядов Владимира Мономаха. Реконструируются концептуальные положения политического завеща­ния киевского князя своим детям и основные идеи его этико-политической про­граммы. Великий князь рекомендовал наследникам уклоняться от греха, вершить праведный суд, защищать слабых, иметь память смертную и держать в сердце сво­ем страх перед Богом. Действия в такой парадигме накладывали значительные ограничения на представителей власти, ибо сковывали их в выборе средств. На кон­кретных фактах биографии Мономаха было проверено, насколько положения этико-политической программы воплощались во внешней и внутренней политике самого князя. Сопоставление показывает, что в реальной политической практике древне­русский князь отступал от исполнения религиозных установок собственной нрав­ственной программы. Делается вывод, что впервые властителем были выдвинуты требования к самой власти и задавался желательный с точки зрения принятой веры идеал князя-управителя.

Ключевые слова: Владимир Мономах, мораль, политика, религиозная мотивация политической практики, идеал властителя

Для цитирования: Мильков В.В. Этико-политическая программа Владимира Моно­маха // Философский журнал / Philosophy Journal. 2020. Т. 13. № 4. С. 134‒147.

Древнерусская мысль, как известно, несла в себе мощный нравственно-
назидательный заряд, а господство этической проблематики в произведени­ях древнерусской книжности давало исследователям основание говорить о панэтизме как о фундаментальном признаке отечественной и общехрис­тианской мудрости1. На этой основе развился целый букет литературных жанров: поучения, наставления, проповеди, обличения, которыми воспиты­валось и регулировалось поведение верующих. На общем фоне среди эти­ческих сочинений древнерусской эпохи выделяется одно очень необычное

1 Громов М.Н. Структура и типология русской средневековой философии. М., 1997. С. 127‒134.

сочинение, в котором делается попытка регуляции политической сферы дея­тельности на базе системы ценностей, вытекающих из установок право­славного вероучения. Характерно, что автором этого произведения явля­ется не церковный проповедник и не иерарх, обязанный наставлять паству по роду своей деятельности, а древнерусский князь – успешный политик, яркий мастер слова, овладевший богатством духовного книжного наследия мыслитель. Это – Владимир Всеволодович Мономах (в крещении Василий) [род. 1053, получил Киевский стол в 1113, ум. 1125].

Своему наставлению великий князь киевский придал форму завещания наследникам, приноравливая нравственный кодекс христианского благочестия к обязанностям правителя государства. Такова совершенно необычная специали­зация наставления, которое с названием «Поучение» дошло до нас в единствен­ном списке в составе Лаврентьевской летописи2. Название в определенной мере условно, ибо под ним объединены не сведенные в единое законченное произве­дение бумаги Мономаха. Наряду с наставлением детям в состав бумаг входят подборки выписок из Св. Писания, роспись походов и путей (т.н. Автобиографи­ческая летопись), Письмо Олегу3. Создавалось это произведение на закате жизни Мономаха – «седя на санех» (т.е. в понятном образном смысле – в ожидании смерти). Работа не была закончена и имеющие более раннюю датировку со­ставные части так и не были слиты в единый текст: Письмо Олегу относится к 1096 г., а роспись походов заканчивается описанием событий 1117 г. Поэтому единого мнения о датировке памятника у исследователей нет4.

Несмотря на незавершенность труда, текст представляет собой высокий образец этико-политического микротрактата. Ему нет жанровых аналогов5. Тем не менее Владимир Мономах достоин того, чтобы быть поставленным в почетный ряд таких мастеров назидательного слова, как Лука Жидята, Фео­досий Печерский, Моисей Новгородский, Григорий Белгородский, Кирилл

2 Полное собрание русских летописей. Т. 1: Лаврентьевская летопись. М., 1962. Стб. 240‒256. (Ссылки на это издание с указанием столбца приводятся непосредственно по тексту в скобках).

3 О составе и жанровой специфике см.: Мильков В.В. Владимир Мономах и его Поучение // Творения митрополита Никифора. М., 2006. С. 340‒365.

4 Одни исследователи начало работы над Поучением связывают с 1099 г. (Ивакин И.М. Князь Владимир Мономах и его Поучение. Ч. 1: Поучение детям; Письмо к Олегу и от­рывки. М., 1901. С. 5‒6, 86; Орлов А.С. Владимир Мономах. М.; Л., 1946. С. 147) или 1101 г. (Соловьев С.М. Сочинения: в 18 кн. Кн. I: История России с древнейших времен. Т. 1‒2. М., 1988. С. 377; Гиппиус А.А. Сочинения Владимира Мономаха: Опыт текстоло­гической реконструкции // Русский язык в научном освещении. 2003. № 2 (6). С. 68‒71; Боровков Д. Владимир Мономах: князь-мифотворец. М., 2015. С. 188; Пузанов В.В. От пра­славян к Руси: становление древнерусского государства (факторы и образцы политогене­за). СПб., 2017. С. 451‒458). Выражение «седя на санех» эти авторы понимают в прямом смысле, как путевые заметки. Окончание работы над текстом чаще относят к 1117 г. (Гип­пиус А.А. Указ. соч. С. 70‒71; Боровков Д. Указ. соч. С. 186). Но ближе к истине те иссле­дователи, которые относят работу над Поучением к самой закатной поре жизни князя (Ивакин И.М. Указ. соч. С. 6‒8). Старческим недомоганием можно объяснить незавер­шенность работы.

5 По заключению исследователей текст Мономаха представляет собой весьма необычное для древнерусской книжности произведение, которое оказывается «вне жанров» (см. об этом: Копреева Т.Н. К вопросу о жанровой принадлежности «Поучения» Владимира Мономаха // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XXVII. Л., 1972. С. 94‒108; Конявская Е.Л. Ав­торское самосознание древнерусского книжника. М., 2000. С. 53‒54, 59, 68; Лихачев Д.С. Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 83; Мильков В.В. Владимир Мономах и его По­учение. С. 344‒350).

Туровский, Серапион Владимирский и другие проповедники. Именно на этом фоне можно оценить степень оригинальности неожиданного тематического по­ворота достаточно традиционного по сути своей религиозно-нравственного на­ставления. Поучение Владимира Мономаха относят к числу известных разно­видностей родительских наставлений детям, но никаких прямых аналогов или прообразов в близких форме сориентированного на политическую сферу дея­тельности поучения не выявлено6.

Нравственная программа Владимира Мономаха и ее идейно-религи­озные основания достаточно четко реконструируются, и можно судить, чем руководствовался князь, рекомендуя своим властным потомкам своеобраз­ный поведенческий кодекс, который он считал желательным для воплоще­ния во властной практике.

Обращение к детям могущественный властитель Руси начинает с возве­личивания общей для них родовой преемственности, чтобы наследники прочувствовали причастность к важной в рамках исповедуемой конфессии связи, которая через него передается наследникам. Родитель-наставник под­черкивает свое происхождение от христолюбивого деда Ярослава, указыва­ет на причастность через крещальное имя Василий прадеду, крестившему Русь, и одновременно обозначает родство с византийским императорским домом Мономахов. Владимиру Всеволодовичу важно указать на сохране­ние православной преемственности в родовой традиции, собственный вклад в которую он связывает с заботой о христианах и считает своей заслугой, что многих сохранил по милости своей (Стб. 240). Тут же формулируется базовый религиозно-нравственный закон, нормирующий богоугодное по­ведение: «Первое Бога деля и душа своея – страх имеите Божий в сердци своемь, милостыню творя не оскуду. То бо есть начаток всякому добру» (Стб. 241). Следующие затем рекомендации будущим властителям с этих религиозно-мировоззренческих установок так или иначе замыкаются на си­туациях, имеющих отношение к политической сфере деятельности.

Христианский принцип любви Мономахом конкретизируется и вопло­щается в совершенно определенные заповеди, предписывающие вниматель­ное, заботливое и бережное отношение к подданным. Этой же задаче от­вечал провозглашенный князем принцип праведного суда. Отталкиваясь от собственного примера («и худаго смерда, и убогые вдовице не дал есмь силным обидети» – Стб. 251), он предписывает своим преемникам оказы­вать помощь сиротам, защищать слабых, кормить убогих, оказывая под­держку и покровительство нуждающимся (Стб. 245). К теме помощи и за­щиты слабых и обездоленных он обращается неоднократно (Стб. 251). Сформулированные им положения неоригинальны. Покровительство при­тесняемым, сиротам и вдовам относится к разряду библейских предписаний (Иер. 22, 3). В том же духе венценосный писатель формулирует поведен­ческие нормы, которые излагает от собственного имени. Из дальнейшего

6 Ср.: «Слово некоего отца к сыну своему» из «Изборника 1076 года»; поучение Василия I к сыну Льву (IX в.); назидательные обращения французского короля Людовика Святого сыну («Enseignements»); «Наставление о нравах герцогу Имре» (об этом: Алексеев М.П. Англосаксонская параллель к Поучению Владимира Мономаха // Труды Отдела древне­русской литературы. Т. II. М.; Л., 1935. С. 60‒69; Ратобыльская А.В. Венгерский трак­тат «Наставление о нравах герцогу Имре» и западноевропейские представления об об­щественном устройстве // Славянский мир между Римом и Константинополем. М., 2004. С. 136‒145).

повествования следует, что заботу о выбитых из жизненной колеи поддан­ных лучше всего облекать в милостыню, попечение нуждающимся и оказа­ние судебной защиты.

Большое внимание в своем политическом завещании князь, разрабаты­вавший собственные законодательные нормы7, отводит проблеме справедли­вого суда. Требованиям христианской нравственности в его понимании отве­чает только праведный суд. Необходимость поддержки слабых и угнетенных отправлением справедливого суда утверждается прямым воспроизведением библейской цитаты из Ис. 1, 17, 18: «избавите обидима, судите сироте, оправдите вдовицу. Придете да сожжемся, глаголет Господь» (Стб. 243)8. По­скольку преемникам придется исполнять судебные полномочия, он призы­вает их праведным судом защищать «убогых», что должно облегчить тяже­лое положение подданных. Весьма показательно, судя по приведенной цитате, что милостыню и разные формы заботы о слабых князь трактовал как жертву Богу. Подобное наставление имело морально-политическое зна­чение, ибо было направлено на ограничение широко распространенного в ту эпоху судебного произвола, от которого страдали прежде всего не­имущие и бесправные. Подобная установка призвана была формировать чувство справедливости у имущих представителей власти по отношению к неимущим. Это чувство возбуждалось христианским мировосприятием, настраивавшим на понимание ценности каждой отдельной личности вне за­висимости от ее социального статуса.

Нравственным максимумом христианского благочестивого поведения стал провозглашенный Мономахом запрет душегубства. Он предписывает своим наследникам не осквернять себя убийством и даже не отдавать прика­зов казнить преступников: «не права, ни крива не убивайте, ни повелевайте убити его, аще будеть повинен смерти. А душа не погубляете никакая же хрьстияны» (Стб. 245). Древнерусский князь, подобно своему прадеду, аб­солютизировал заповедь «не убий» и готов был отказаться от смертной казни и пролития крови единоверцев. Но как засвидетельствовано в ле­тописи и в собственной автобиографической истории князя-воина и князя-судьи, сам Мономах неоднократно выходил за рамки сформулированного им правила.

Имеется целый ряд достоверных свидетельств о причастности Монома­ха к массовому душегубству, избегать которого он наставлял своих наслед­ников. В росписи путей князь похваляется коварным убийством Итларевой чади (половецких послов, убитых согласно летописи в 1095 г.) (Стб. 249‒251). Допустим, расправа над многолетними врагами, пришедшими с ми­ром, пусть даже в нарушение договорных обязательств, призвана была вос­питывать неколебимую твердость в отношении поганых разорителей страны. Но уж совсем вопиющим фактом на фоне наставлений в добре и человеко­любии выглядит жесточайшая расправа над единоверцами-минчанами с ис­пользованием отрядов тех же степняков: «и с половци, с читеевичи к Мень­ску изъехахомъ город. И не оставихом у него ни челядина, ни скотины» (Стб. 246). Получается, что запрет на кровопролитие не распространялся на междоусобия, ибо с внутренним врагом поступали так же безжалостно, как с внешним. Из этого следует, что заповедь воздержания от душегубства

7 Устав Владимира Мономаха // Творения митрополита Никифора. М., 2006. С. 453‒497.

8 В цитате из Ис. 1, 17 отсутствует начало: «Научитесь делать добро, ищите правды». Этот лозунг соответствует основному лейтмотиву Поучения, смысл которого не разменивается на разовый буквализмом цитирования и тем сохраняется цельность в изложении мысли.

не служила ограничителем для межкняжеских конфликтов, о победах в ко­торых с гордостью повествует Мономах в своей автобиографии. Сцены кро­вопролития, как неизбежный спутник войн, при этом остаются в его жизне­описании за кадром. Получается, что норма «не убий» применима только к судопроизводству, когда в руках представителей власти находилась и жизнь, и смерть подданных (т.е. душегубстово по воле и умыслу). В этой связи по­казательно, что на убийство соперника в бою не смотрели как на душегуб­ство. Падение в бою считалось Судом Божиим (Стб. 252‒255). Епитимия все же на ратных людей со стороны церкви за это накладывалась.

В отличие от автобиографических записок Письмо Владимира Монома­ха двоюродному брату Олегу представляло наглядный и достойный восхи­щения пример подлинного христианского человеколюбия и всепрощения. Содержание Письма автобиографично, хотя в жанровом отношении это от­дельный от остальных бумаг эпистолярный документ9. Князь проявляет уди­вительное смирение (Стб. 255). С позиции христианского всепрощения он выражает готовность не мстить двоюродному брату, в борьбе с которым при сражении за Муром 6 сентября 1096 г. пал на поле битвы его сын Изяслав10. Гибель сына Мономах рассматривает как Божие наказание за незаконный захват Изяславом Олегова удела: «Суд от Бога ему пришел, а не от тебе» (Стб. 254). Он категорически отказывается от мести и предлагает убийце сына вернуть не только Муром, но и родовую отчину – Чернигов. Поступая так необычно для тех лет, князь заявляет, что спасение собственной души ему дороже земных владений. С точки зрения установок христианской док­трины создается прецедент идеального властного поведения в ситуации междоусобия – не нарушать границ родовых владений и признавать права старшего.

Та же мысль о гармонизации межкняжеских отношений развивается в наставлении. Владимир Мономах, следуя нормам христианской суборди­нации, формулирует базовый принцип внутридинастического порядка: стар­шим повиноваться, с младшими и равными себе жить в любови (Стб. 243). Вытекающее из доктринального принципа иерархизма правило соответ­ствовало характеру властных отношений, а именно принципу генеалогиче­ского старшинства в разветвленном роде (отчинный сеньорат), когда стар­ший в роде должен был соблюдать права имевших собственные уделы младших князей, а те, в свою очередь, повиноваться ему как отцу. В аллего­рической форме нерушимость больших и малых уделов сравнивается в По­учении с естественным соседством мощных и слабых птиц (Стб. 244). Свы­ше установленному порядку придается политический смысл наставления в миролюбивом соседстве младших и старших представителей династии. Образная интерпретация правила подводится под установленный Любеч­ским съездом 1097 г. порядок, согласно которому каждая из ветвей рюрико­вичей получала в наследственное держание отчины, а братья в лествичном порядке восхождения занимали княжеские столы по принципу старшинства.

Письмо, как видим, реализовывало тот же династический принцип и вы­полняло ту же воспитательную роль, что и Наставление. В дополнение

9 Ивакин И.М. Указ. соч. С. 285; Понырко Н.В. Эпистолярное наследие Древней Руси XI–XIII вв. СПб., 1992. С. 41‒44; Кучкин В.А. Послание кн. Владимира Мономаха кн. Олегу Святославичу // Письменные памятники истории Древней Руси. СПб., 2003. С. 225‒226.

10 Фактография письма подтверждается летописными данными (ср.: Стб. 229‒231, 236‒240).

к пламенному обращению властвовавшего отца к детям мемориальный и всем известный факт семейной истории мог бы стать наглядным примером для последующих поколений князей. Но это необычное по форме и очень сильное по своему политико-педагогическому заряду назидание (причем явно преднамеренно сохраненное среди других бумаг Мономаха) не было услышано ни ближайшими, ни отдаленными потомками киевского князя. Оно не предотвратило распрей даже между двумя ветвями Мономашичей (сыновьями от Гиты и детьми от второго брака Владимира, в котором ро­дились Юрий и Андрей). Никакого влияния завещание могущественного единодержца на междинастические отношения не оказало. Пример Монома­ха никоим образом не поспособствовал предотвращению внутридинастиче­ского соперничества и, в конечном итоге, феодальной раздробленности. Так что говорить о том, что идеи Мономаха, подкрепленные личным примером, хоть в какой-то мере стали правилом во властных практиках его потомков, не приходится. Идеал оказался слишком высоким для реалий тогдашней по­вседневности11. Но именно в своем неосуществимом виде завещание Моно­маха предстает выдающимся памятником отечественной этико-политической мысли домонгольской Руси, диапазон идей которого отнюдь не ограничива­ется запретом на душегубство и предостережением от неправедного захвата чужих владений.

Рассуждения о недопустимости душегубства стоят в одном ряду с запо­ведью о непогублении человека, которая оформлена как призыв к защите слабых от сильных: «не вдавайте силным погубити человека» (Стб. 245).

11 Здесь надо сказать, что в историографии не сложилось консенсуса при оценке искренно­сти Мономаха как писателя. Исследователи спорят, насколько действенными и соответ­ствующими убеждениям самого Мономаха была нравственная программа княжеского за­вещания. Критическим оценкам противостоят комплиментарные. Например, А.Ю. Карпов считает Владимира Мономаха идеальным правителем и человеком высокого нравствен­ного долга, который принципы управления страной выстраивал на основе высоких хри­стианских ценностей. При этом автор признает, что князь «не всегда соответствовал тому высокому идеалу, который сам создавал в своих сочинениях и к которому так стремился». Вопреки нормам должного он не останавливался перед излишней жестокостью, которую оправдывает и жестокий век, и суровое ремесло управления (Карпов А.Ю. Великий князь Владимир Мономах. М., 2015. С. 7‒8). Д.С. Лихачев пришел к заключению, что полити­ческая идеология, разработанная киевским самодержцем, опиралась на христианскую мораль (Лихачев Д.С. Сочинения князя Владимира Мономаха // Лихачев Д.С. Великое на­следие. М., 1980. С. 148‒149). По убеждению И.Я. Фроянова, Мономах своей политикой и заботой о простых людях заслужил высокую оценку у народа, что открыло ему путь к верховной власти на Руси в функции высшего должностного лица призвавшей его об­щины (Фроянов И.Я. Начала русской истории. Избранное. М., 2001. С. 522, 896). И.И. Смирнов, наоборот, категорически отрицал смердолюбие Мономаха, гуманные мо­рально-политические суждения которого расходились с реальными поступками (Смир­нов И.И. Очерки социально-политических отношений Руси XII–XIII веков. М.; Л., 1963. С. 230‒239). Есть и другие суровые оценки. Некоторые исследователи в автобиографиче­ской части вообще не находили ничего поучительного: (см.: Алексеев М.П. Указ. соч. С. 74). По заключению Б.А. Романова, из всей биографии князя возвращение Олегу Чер­нигова – «единственный поучительный пример политического свойства» (Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси. Л., 1947. С. 182). В остальном идеи Мономаха, с точки зре­ния этого ученого, «пропитаны компромиссом». Перспективным представляется непред­взятый комплексный анализ противоречивых черт личности Владимира. По заключению В.В. Пузанова, набожность и базирующиеся на доктринальных установках идеологемы сочетаются с прагматизмом, выводившим за нормативные рамки и позволявшим быть терпимым по отношению к нарушителям христианской морали, в чем и сам князь был грешен (Пузанов В.В. Указ. соч. С. 511‒512).

В этом контексте «погубление» вовсе не тождественно убиению. Понятие «погубити» кроме значения ‘убийство’ чаще употреблялось в семантиче­ском смысле ‘сделать несчастным, выбить из жизненной колеи, разорить’12. Поскольку в руках князей была судебная власть, то Мономах предупреж­дал наследников, что от их решений напрямую зависит судьба подданных, а неконтролируемый произвол слуг может привести к утрате простолюдина­ми их социального статуса и ввергнуть в лишения. Мудрый властитель рас­суждал с позиций совестливой гуманности, которая не позволит подтолк­нуть слабого к грани небытия. Пытаясь привить это чувство детям, игрой смыслов слов он подчеркивал, что попустительство произволу «сильных» равнозначно убийству.

Здесь, судя по всему, источник не отражает всей полноты искренности княжеского отношения к подданным. Нравственные максимумы, провозгла­шавшиеся Владимиром Всеволодовичем, явно не соответствовали реалиям феодализации с характерным для нее разорением свободных людей и похо­лоплением должников. В юридической практике самого Мономаха ярким примером непоследовательности, в смысле человеколюбия и защиты сла­бых от сильных, является изданный киевским князем по результатам вос­стания 1113 г. «Устав о резах» и «Устав о закупах». Характерно, что, будучи реакцией на антиростовщическое восстание в Киеве, постановление Моно­маха не отменяет проценты, а лишь ограничивает грабительский «рез» и суживает возможности «похолопления» за долги, предоставляя закупу возможность заработать и заплатить долг. Большие гарантии давались куп­цам13. В определенной степени нормы «Устава» защищали выбивавшихся обстоятельствами из жизненной колеи бедолаг и ограничивали масштабы социального «погубления». Принципиальных же мер по отношению к пора­ботительным устремлениям господ и ростовщиков не предполагалось14. Речь в законоположениях Мономаха шла лишь об ограничении злоупотреб­лений, но кардинальным образом лицá далеко несмердолюбивой эпохи эти законодательные ограничения не меняли15.

Но если отвлечься от конкретики имущественно-юридических отноше­ний, то вербализованный в заповедях гуманизм и набор отвечающих требо­ванию религии правил Поучения все же складывается в последовательную смысловую канву произведения. Заботой о простых подданных проникнуты рекомендации князя не позволять воинам во время походов причинять вред жилищам и посевам (Стб. 246). Речь шла о предотвращении урона кре­стьянским хозяйствам и о пресечении мародерства. В сознании детей, таким образом, киевский князь закладывал понимание ответственности за сохра­нение крестьянских угодий и поселений даже в экстренных условиях во­енной обстановки. Это яркий пример воспитания государственного подхо­да, не позволяющего стратегические задачи решать в ущерб хозяйственной деятельности.

В связи с ратной тематикой Владимир Мономах описывает желательное для предводителя воинства поведение во время боевых действий (Стб. 245). Князь рекомендует своим детям следовать его примеру: не быть праздным, не лениться, лично руководить военными походами, не полагаться на вое­вод, непосредственно контролировать войско и «весь наряд в дому сво­емь» (Стб. 251). Предписывая своим наследникам простоту быта и личное

12 Словарь древнерусского языка XI–XIV. Т. VI. М., 1991. С. 497.

13 Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды. М., 1953. С. 97‒100.

14 Романов Б.А. Указ. соч. С. 68.

15 Смирнов И.И. Указ. соч. С. 107, 238‒239.

участие в черновых работах, Владимир Мономах воспроизводил комплекс идей, которым обнаруживаются параллели в «Изборнике 1076 года». Удиви­тельным образом предписания князя своим детям совпадают с рекомен­дуемыми уникальным древнерусским сборником правилами бытового по­ведения: непрестанный труд, уклонение от излишеств в еде и одежде, скромность, довольствие малым и недопустимость возвышения над зависи­мыми людьми16.

Образ близкого своим подданным князя, который не брезгует черновой работой и лично контролирует своих подчиненных, не перекладывая обя­занности на слуг, выходит за рамки сугубо христианских нормативов и явно коренится в порядках дружинной демократии. В историографии верно обра­щалось внимание на принципиальное отличие такой формы властного пове­дения от придворного этикета византийских императоров. Близкий своим воинам князь, с обостренным чувством личной ответственности за все сфе­ры подвластной деятельности, ориентировал своих последователей на ис­конно русскую традицию, а вовсе не на образцы имперской идеологии единоверцев греков17.

К нормам богоугодного поведения в быту Мономах относит несколько нравственно-значимых действий, в связи с чем он рекомендует уклоняться от лжи, пьянства и блуда, навещать больных («больнаго преситите»), про­вожать умерших («над мертвеця идете»), добрым словом приветствовать встречных («человека не минете не привечавше»). Очень важно предписа­ние любить жену, но не до такой степени, чтобы оказаться под ее пятой: «жену свою любите, но не дайте им над собою власти» (Стб. 246). Нрав­ственным регулятором богоугодного поведения обозначено помятование о смертном часе и страх Господень. Другими словами, внушается необхо­димость оценивать собственные поступки в эсхатологической перспективе и стремиться избежать воздаяния по грехам.

Среди рекомендаций князя выделяются три главных заповеди, исполне­ние которых гарантирует личное спасение. По словам Мономаха, возможно «малым делом улучити милость Божию… и Царствия не лишитися». По его убеждению, для искупления грехов достаточно покаяния, слез смирения и милостыни: «покаяньем, слезами и милостнею.., оже теми делы треми из­быти грехов своих» (Стб. 244). Весьма необременительный набор богоугод­ных поступков в историографии вполне обоснованно получил название кон­цепция «малых дел». Суть концепции сводится к тому, что спастись можно в миру и для этого вовсе не обязательно обрекать себя на жесткие ограниче­ния, строгое безгрешное поведение и дисциплинирование аскетическими по­двигами. Поэтому специально подчеркивается, что те «малые добрые дела» «не бо суть тяжка: ни одиночьство, ни чернечьство, ни голод, яко инии до­брии терпять» (Стб. 244). Щадящую поведенческую стратегию ради искуп­ления грехов предлагал уже упоминавшийся в связи с параллелями Поуче­нию «Изборник 1076 года». Автор одной из статей этого сборника убеждал читателя в возможности необременительного пути спасения: «иже въсхочеть

16 См.: Изборник 1076 года. М., 1965. С. 23, 65, 630, 631. (О характере взаимосвязей «Из­борника» и Поучения речь пойдет ниже).

17 См.: Чичуров И.С. Политическая идеология Средневековья. Византия и Русь. М., 1990. С. 146‒150.

самовольствомь и льготою бес труда спасти душу свою, милостынею можеть спасти»18.

Исследователи уже давно обратили внимание на то, что поведенческие установки Мономаха воспроизводят программные постулаты «Изборника», которые в сумме дают тот же набор малых богоугодных дел. Нищелюбие, милостыня, заботы об убогих в «Изборнике», как и в Поучении, считаются важнейшим условием достижения Царствия Небесного19. На этом основа­нии высказывалось предположение, что Мономах писал свои наставления под влиянием знакомства с содержанием «Изборника 1076 года»20. Некото­рые из исследователей, правда, указывали на отсутствие прямой текстуаль­ной зависимости Поучения от «Изборника», но при этом не отрицалось, что в круг чтения входили тексты, близкие «Изборнику 1076 года»21. Если при­нять во внимание, что даже тексты Св. Писания Мономах воспроизводил по памяти, то суммирование мотивов «Изборника» в авторской обработке и близко к исходному тексту вовсе не исключается. Венценосный писатель творчески перерабатывал материал, которым он владел, и вовсе не злоупо­треблял цитированием. Такая манера резко отличает его от других книжни­ков древнерусской поры.

Суммируя мотивы Поучения, а точнее, всех бумаг Мономаха, можем ска­зать, что заветы выдающегося политического действия базируются на обще­христианских принципах, возводя в абсолют сострадание, уклонение от зла и справедливость. Если абстрагироваться от чисто политических смыслов данных установок, в житейско-бытовом плане поведенческие стратегии По­учения совпадают с «Изборником 1076 года»: смирение, покаяние, молитва, попечение о слабых, разные виды милосердия, антитеза труда ленности, усердие в делах, бытовая простота, уважительное отношение к служителям культа и упование на Бога. Из этого числа выделяется триада первостепен­ных спасительных дел, исполнение которых хотя и желательно, но вовсе не обязательно широкое благочестие во всем.

Упование на спасительную триаду в некотором смысле снижает значе­ние прочих рекомендаций наследникам, ибо не нацеливает на труды и уси­лия в работе над собой. В контексте достаточно обширной нравственной программы Мономаха путь «малых дел» выглядит необременительным для богатых людей, облеченных властью. Получается, что великий князь выде­ляет в своей программе должного и доктринально заданного поведения некий нравственно-религиозны минимум. То был продуманный ход. Мето­дология «малых дел» обеспечивала на начальной стадии христианизации постепенное вхождение в поле христианской нравственности.

18 Изборник 1076 года. С. 699.

19 См.: Там же. С. 14‒16, 26, 43, 86, 94‒95, 175‒176, 180, 186, 304, 570, 654, 687. Надо при этом учитывать, что проповедь нищелюбия широко распространена и в других произве­дениях раннехристианской русской книжности, включая и прямые установки на этот счет в библейских текстах (например: Тов. 12, 8).

20 Наблюдения над идейной близостью произведений обобщены в работе: Будовниц И.У. «Изборник» Святослава и «Поучение» Владимира Мономаха и их место в истории рус­ской общественной мысли // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. X. М., 1954. С. 44‒75.

21 Мещерский Н.А. Поучение Владимира Мономаха и «Изборник» 1076 г. // Мещерский Н.А. Избранные статьи. СПб., 1995. С. 87‒88.

Автор Поучения вполне отдавал себе отчет в том, что его наставления неосуществимы в полном объеме, поэтому он прямым текстом призывает наследников принять если не все, то хотя бы часть заповедей (Стб. 245). Ко всему он избегал запретов, видимо, трезво оценивая их непродуктив­ность во властной среде, где господствовали грубые нравы раннефеодаль­ного общества. По той же причине и должный моральный облик властите­ля он срисовывал с себя, рассчитывая не столько на уважение к Писанию и христианским авторам, сколько на авторитет главы большой семьи. Имен­но поэтому прямых отсылок на церковные тексты, кроме как при выборке из Псалтири, в Поучении нет. Соответственно и литературная подоплека установочных положений узнается только специалистами, знакомыми с со­держанием духовной письменности эпохи.

Факт существования спасительного минимума среди рекомендаций долж­ного поведения со всей определенностью свидетельствует, что верхи обще­ства не были готовы к серьезной нравственной перестройке, а укорененность доктринально-поведенческих императивов, судя по историческому портрету эпохи, почти не просматривается. Примеров, которые бы иллюстрировали во­площение самим Мономахом «малых дел» в описании деяний жизненного пути, не обнаруживается. Однако свою автобиографическую «граматицу» князь завершает кратким поучительным выводом, что обнаруживает намере­ние соединить свое наставление с мемуарными записями. Некоторые из пере­численных пунктов соответствуют содержанию Автобиографической летопи­си (не лениться, не давать себе покоя и не полагаться на слуг), а вот для некоторых заповедей подтверждений в фактуре княжеских воспоминаний о жизни не находится (покровительствовать слабым и беззащитным). Кроме того, призыв князя проявлять скромность и умеренность не совместим с ярко выраженной в летописи гордостью за военные победы, бесстрашием в мину­ты опасности и возвеличиванием своих охотничьих подвигов (Стб. 251). Са­молюбование храбростью, заботы о славе и упоение жестокостями военных баталий явно оттесняют на второй план дела милосердия22. Неудивительно поэтому, что влияние заветов авторитетнейшего единодержца Руси, направ­ленных на смягчение бытового и феодального произвола, в политической практике древнерусских князей не просматривается.

На фоне комплиментарных панегириков умершим князьям, исполнен­ных в манере доктринальной выверенности книжного слова, приближение к высокой планке идеала христианского властителя демонстрировал разве что сам Владимир Всеволодович Мономах. Даже он, широко образованный интеллектуал, глубоко понимавший доктринальную суть поднятых нрав­ственно-политических проблем, далеко не во всем на практике соответство­вал им же сформулированным нормам и порой действовал вопреки базово­му христианскому принципу добра и человеколюбия. И это объективное противоречие должного и реального необходимо всегда иметь в виду, когда характеризуется эпоха и реконструируется облик исторической действи­тельности, складывающийся из разных качеств многоликого и неодинаково христианизированного общества.

Можно предполагать, что планка моральных требований к подрастаю­щим властителям занижалась не столько самим князем, сколько объектив­ными возможностями не готового к серьезным нравственным свершениям

22 Мономах оставил правдивый автопортрет, ведь не было нужды пускать пыль в глаза, когда истинное положение дел хорошо было известно подрастающему адресату Наставления.

общества. Реальные порядки, царившие во властной среде, не способство­вали претворению даже весьма скромного нравственного идеала в жизнь.

Так или иначе, Владимир Мономах создал в своем Поучении образ пра­вителя, который должен являться примером для его наследников. Этот образ идеален и базируется на высоких христианских принципах справедливости, любви, прощения и гуманности.

Мономаху принадлежит заслуга включения в единое этическое поле и «сильных» и зависимых от них бесправных людей. Это, конечно этика добра, но исходит она от щедрого дарителя, способного на такой дар. В сво­их этических построениях автор Поучения реализует базовый закон хрис­тианства – любить ближнего, невзирая на социальный статус. В форме
наставления потомкам великий князь возвел христианскую мораль в ранг государственной политики. Это означало, что от власти требуется призна­ние ее ответственности перед обществом и Богом. В реальной жизни гармо­нии, конечно, не было, но четкие и недвусмысленные ориентиры, направ­ленные на гармонизацию межличностных отношений, были обозначены. В условиях расширявшегося вместе с феодализацией произвола «сильных» такие заповеди князя хотя и не заметны со стороны воздействия на обще­ственное сознание, но все же играли прогрессивную роль, поскольку подни­малась важная с точки зрения гармонизации социальных отношений тема справедливости и уважения к личности. Важно, что была вербализована необходимость ограничения властного произвола правящих верхов. В исто­рии русской мысли это был первый опыт подведения моральной базы под политическую практику.

Значение Мономаха в истории отечественной мысли состоит в том, что он первым из древнерусских авторов обозначил моральные ограничения для политики. Впервые были выдвинуты требования к самой власти и зада­вался желательный с точки зрения принятой веры идеал князя-управителя. Этот идеал, конечно, возвышался над реальной жизнью. Но на то он и идеал, чтобы, стремясь к нему, делать пусть начальные, но реальные шаги в деле нравственного преобразования верхов общества. Великий князь начинал эту работу с себя и своих преемников. Насколько действенным оказался урок Владимира Мономаха его властным потомкам, каждый может составить свое мнение, обратившись к летописям, материалам законодательства и огромно­му массиву литературных произведений древнерусской эпохи.

Список литературы

Алексеев М.П. Англосаксонская параллель к Поучению Владимира Мономаха // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. II. М.; Л.: Из-во АН СССР, 1935. С. 39‒80.

Боровков Д. Владимир Мономах: князь-мифотворец. М.: Ломоносов, 2015. 240 с.

Будовниц И.У. «Изборник» Святослава и «Поучение» Владимира Мономаха и их место в истории русской общественной мысли // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. X. М.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 44‒75.

Гиппиус А.А. Сочинения Владимира Мономаха: Опыт текстологической реконструкции // Русский язык в научном освещении. 2003. № 2 (6). С. 60‒99.

Громов М.Н. Структура и типология русской средневековой философии. М.: ИФ РАН, 1997. 290 с.

Ивакин И.М. Князь Владимир Мономах и его Поучение. Ч. 1: Поучение детям; Письмо к Олегу и отрывки. М.: Унив. тип., 1901. 326 с.

Изборник 1076 года / Под ред. С.И. Коткова. М.: Наука, 1965. 1093 с.

Карпов А.Ю. Великий князь Владимир Мономах. М.: Молодая гвардия, 2015. 386 с.

Конявская Е.Л. Авторское самосознание древнерусского книжника. М.: Языки русской культуры, 2000. 198 с.

Копреева Т.Н. К вопросу о жанровой принадлежности «Поучения» Владимира Монома­ха // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XXVII. Л.: Наука, 1972. С. 94‒108.

Кучкин В.А. Послание кн. Владимира Мономаха кн. Олегу Святославичу // Письменные па­мятники истории Древней Руси / Под ред. Я.Н. Щапова. СПб.: Блиц, 2003. С. 225‒226.

Лихачев Д.С. Сочинения князя Владимира Мономаха // Лихачев Д.С. Великое наследие. М.: Светская Россия, 1980. С. 141‒161.

Лихачев Д.С. Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л.: Наука, 1986. С. 79‒95.

Мещерский Н.А. Владимира Мономаха и «Изборник» 1076 г. // Мещерский Н.А. Избран­ные статьи. СПб.: СПб ГУ, 1995. С. 87‒88.

Мильков В.В. Владимир Мономах и его Поучение // Творения митрополита Никифора / Отв. ред. М.Н. Громов, С.М. Полянский. М.: Наука, 2006. С. 340‒365.

Орлов А.С. Владимир Мономах. М.; Л.: Изд-во Ан СССР, 1946. 190 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 1: Лаврентьевская летопись / Под ред. А.А. Шах­матова. М.: Наука, 1962. 578 с.

Понырко Н.В. Эпистолярное наследие Древней Руси XI–XIII вв. СПб.: Наука, 1992. 224 с.

Пузанов В.В. От праславян к Руси: становление древнерусского государства (факторы и образцы политогенеза). СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2017. 744 с.

Ратобыльская А.В. Венгерский трактат «Наставление о нравах герцогу Имре» и западно­европейские представления об общественном устройстве // Славянский мир между Римом и Константинополем / Отв. ред. Б.Н. Флоря и др. М.: Индрик, 2004. С. 136‒145.

Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси. Л.: Изд-во ЛГУ, 1947. 348 с.

Словарь древнерусского языка XI–XIV. Т. VI / Под. ред. Ф.П. Филина, Г.А. Богатовой. М.: Наука, 1991. 558 с.

Смирнов И.И. Очерки социально-политических отношений Руси XII–XIII веков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963. 363 с.

Соловьев С.М. Сочинения: в 18 кн. Кн. I: История России с древнейших времен. Т. 1‒2. М.: Мысль, 1988. 797 с.

Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды. М.: Изд-во МГУ, 1953. 192 с.

Устав Владимира Мономаха // Творения митрополита Никифора / Отв. ред. М.Н. Громов, С.М. Полянский. М.: Наука, 2006. С. 453‒497.

Фроянов И.Я. Начала русской истории. Избранное. М.: Парад, 2001. 975 с.

Чичуров И.С. Политическая идеология Средневековья. Византия и Русь. М.: Наука, 1990. 176 с.

Vladimir Monomakh’s ethical and political program

Vladimir V. Milkov

Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences. 12/1 Goncharnaya Str., Moscow, 109240, Russian Federation; e-mail: dr_milkov@mail.ru

The religious grounds of Vladimir Monomakh's political views are analyzed in the arti­cle. The author reconstructs the points of the political testament of Monomakh. The main ideas of his ethic and political program are reconstructed. The Grand Duke recommended to evade sin, to be a just judge, to protect the weak, to have a mortal memory and to keep in their heart the fear of God. Actions in such paradigm imposed considerable restrictions for governors of the power because they held down them in the choice of means. The au­thor compares the ethical and political program of Monomakh with the facts of his biog­raphy. It is shown that in real political practice Monomakh retreated from his own moral program. The author concludes that Monomakh was the first Russian leader to formulate requirements to the power itself proposing an ideal image of the Christian Prince.

Keywords: Vladimir Monomakh, morality, politics, religious motivation of political prac­tice, the ideal of a ruler

For citation: Milkov, V.V. “Etiko-politicheskaya programma Vladimira Monomakha” [Vladimir Monomakh’s ethical and political program], Filosofskii zhurnal / Philosophy Journal, 2020, Vol. 13, No. 4, pp. 134‒147. (In Russian)

References

Alekseev, M.P. “Anglo-saksonskaya parallel’ k Poucheniyu Vladimira Monomakha” [Anglo-Saxon parallel to the Teaching of Vladimir Monomakh], Trudy Otdela drevnerusskoi liter­atury [Works of the Department of Ancient Russian Literature], Vol. II. Moscow; Lenin­grad: The USSR Academy of Sciences Publ., 1935, pp. 39‒80. (In Russian)

Borovkov, D. Vladimir Monomakh: knyaz’-mifotvorets [Vladimir Monomakh: Prince-myth­maker]. Moscow: Lomonosov Publ., 2015. 240 pp. (In Russian)

Budovnits, I.U. “‘Izbornik’ Svyatoslava I ‘Pouchenie’ Vladimira Monomakha i ikh mesto v is­torii russkoi obshchestvennoi mysli” [‘Izbornik’ of Svyatoslav, and the‘Teaching’ of Vladimir Monomakh and their place in the history of Russian social thought], Trudy Ot­dela drevnerusskoi literatury [Works of the Department of Ancient Russian Literature], Vol. X. Moscow: The USSR Academy of Sciences Publ., 1954, pp. 44‒75. (In Russian)

Chichurov, I.S. Politicheskaya ideologiya Srednevekov’ya. Vizantiya i Rus’ [Political ideology of the Middle Ages. Byzantium and Russia]. Moscow: Nauka Publ., 1990. 176 pp. (In Russian)

Filin, F.P. & Bogatova, G.A. (eds.) Slovar’ drevnerusskogo yazyka XI–XIV [A dictionary of Ancient Russian language of XI–XIV], Vol. VI. Moscow: Nauka Publ., 1991. 558 pp. (In Russian)

Froyanov, I.Ya. Nachala russkoi istorii. Izbrannoe [The Beginning of Russian history]. Mos­cow: Parade Publ., 2001. 975 pp. (In Russian)

Gippius, A.A. “Sochineniya Vladimira Monomakha: Opyt tekstologicheskoi rekonstruktsii”, [Works of Vladimir Monomakh: The experience of textual reconstruction], Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii, 2003, No. 2 (6), pp. 60‒99. (In Russian)

Gromov, M.N. Struktura i tipologiya russkoi srednevekovoi filosofii [The structure and typology of Russian medieval philosophy]. Moscow: IPh RAS Publ., 1997. 290 pp. (In Russian)

Ivakin, I.M. Knyaz’ Vladimir Monomakh i ego Pouchenie. Ch. 1: Pouchenie detyam; Pis’mo k Olegu i otryvki [Prince Vladimir Monomakh and his Teaching. Part 1: Teaching chil­dren; a Letter to Oleg and excerpts]. Moscow: The Univ. Publ., 1901. 326 pp. (In Russian)

Karpov, A.Yu. Velikii knyaz’ Vladimir Monomakh [Grand Duke Vladimir Monomakh]. Mos­cow: Young Guard, 2015. 386 pp. (In Russian)

Konyavskaya, E.L. Avtorskoe samosoznanie drevnerusskogo knizhnika [The Author’s self-con­sciousness of the Ancient Russian scribe]. Moscow: Languages of Russian culture Publ., 2000. 198 pp. (In Russian)

Kopreeva, T.N. “K voprosu o zhanrovoi prinadlezhnosti ‘Poucheniya’ Vladimira Monomakha” [The question of genre affiliation of Vladimir Monomakh’s Teaching], Trudy Otdela drevnerusskoi literatury [Works of the Department of Ancient Russian Literature], Vol. XXVII. Leningrad: Nauka Publ., 1972, pp. 94‒108. (In Russian)

Kotkov, S.I. (ed.) Izbornik 1076 goda [Izbornik of 1076]. Moscow: Nauka Publ., 1965. 1093 pp. (In Russian)

Kuchkin, V.A. “Poslanie kn. Vladimira Monomakha kn. Olegu Svyatoslavichu” [Vladimir Monomakh’s Message to Prince Oleg Svyatoslavich], Pis’mennye pamyatniki istorii Drevnei Rusi [Written monuments of the history of Ancient Russia], ed. by Ya.N. Shcha­pov. St. Petersburg: Blitz Publ., 2003, pp. 225‒226. (In Russian)

Likhachev, D.S. “Sochineniya knyazya Vladimira Monomakha” [Works of prince Vladimir Monomakh], in: D.S. Likhachev, Velikoe nasledie [Great heritage]. Moscow: Soviet Rus­sia Publ., 1980, pp. 141‒161. (In Russian)

Likhachev, D.S. “Zarozhdenie i razvitie zhanrov drevnerusskoi literatury” [Origin and de­vel­opment of genres of Ancient Russian literature], in: D.S. Likhachev, Issledovaniya

po drevnerusskoi literature [Studies in Ancient Russian literature]. Leningrad: Nauka Publ., 1986, pp. 79‒95. (In Russian)

Meshchersky, N.A. “Vladimir Monomakh i ‘Izbornik’ 1076 g.” [Vladimir Monomakh and “Izbornik” 1076], in: N.A. Meshcherskii, Izbrannye stat’i [Selected articles]. St. Peters­burg: St. Petersburg State University, 1995, pp. 87‒88. (In Russian)

Milkov, V.V. “Vladimir Monomakh i ego Pouchenie” [Vladimir Monomakh and his Teaching], Tvoreniya mitropolita Nikifora [Works of Metropolitan Nikifor], ed. by. M.N. Gromov and S.M. Polyanskii. Moscow: Nauka Publ., 2006, pp. 340‒365. (In Russian)

Orlov, A.S. Vladimir Monomakh [Vladimir Monomakh]. Moscow; Leningrad: The USSR Academy of Sciences Publ., 1946. 190 pp. (In Russian)

Ponyrko, N.V. Epistolyarnoe nasledie Drevnei Rusi XI–XIII vv. [Epistolary heritage of Ancient Russia XI–XIII centuries]. St. Petersburg: Nauka Publ., 1992. 224 pp. (In Russian)

Puzanov, V.V. Ot praslavyan k Rusi: stanovlenie drevnerusskogo gosudarstva (faktory i obraz­tsy politogeneza) [From pre-Slavs to Russia: the formation of the Ancient Russian state (factors and patterns of political genesis)]. St. Petersburg: Olega Abyshko Publ., 2017. 744 pp. (In Russian)

Ratobylskaya, A.V. “Vengerskii traktat ‘Nastavlenie o nravakh gertsogu Imre’ i zapadno­evropeiskie predstavleniya ob obshchestvennom ustroistve” [The Hungarian treatise ‘In­struction about the mores to the Duke Imre’ and Western European ideas about the social structure], Slavyanskii mir mezhdu Rimom i Konstantinopolem [Slavic peace between Rome and Constantinople], ed. by B.N. Florya. Moscow: Indrik Publ., 2004, pp. 136‒145. (In Russian)

Romanov, B.A. Lyudi i nravy Drevnei Rusi [People and customs of Ancient Russia]. Leningrad: Leningrad University Publ., 1947. 348 pp. (In Russian)

Shahmatov, A.A. (ed.) Polnoe sobranie russkikh letopisei, T 1: Lavrent’evskaya letopis’ [Com­plete Collection of Russian Chronicles, Vol. 1: Laurentian Chronicle]. Moscow: Nauka Publ., 1962. 578 pp. (In Russian)

Smirnov, I.I. Ocherki sotsial’no-politicheskikh otnoshenii Rusi XII–XIII vekov [Essays on the so­cio-political relations of Russia XII–XIII centuries]. Moscow; Leningrad: The USSR Academy of Sciences Publ., 1963. 363 pp. (In Russian)

Solovyov, S.M. Sochineniya: v 18 kn. Kn. I: Istoriya Rossii s drevneishikh vremen. T. 1‒2. [Works. Book I: History of Russia since ancient times. Vol. 1‒2]. Moscow: Mysl Publ., 1988. 797 pp. (In Russian)

Tikhomirov, M.N. Posobie dlya izucheniya Russkoi Pravdy [A manual for the study of Russian Truth]. Moscow: Moscow state University Publ, 1953. 192 pp. (In Russian)

Vladimir Monomakh, “Ustav” [The Charter], Tvoreniya mitropolita Nikifora [Works of Metro­politan Nikifor], ed. by M.N. Gromov and S.M. Polyanskii. Moscow: Nauka Publ., 2006, pp. 453‒497. (In Russian)