В Очерках литературной жизни «Бодался телёнок с дубом», описывая второй и последний в жизни арест в феврале 1974-го, Александр Солженицын подробно вспомнил этот свой крестный путь в душной гэбистской машине, стремительно летящей к Лефортовской тюрьме. Вот он — сидит, стиснутый двумя безликими конвоирами:
«Шапку — снял (оба вздрогнули), на колени положил. Опускается, возвращается спокойствие. Как сам написал, о прошлом своем аресте:
На тело мне, на кости мне
Спускается спокойствие,
Спокойствие ведомых под обух».

Многие ли читатели книги отметили жанровую особенность этой автоцитаты, эти стихи Солженицына?
…А в начале воспоминаний, говоря о первом послелагерном времени, о данях, которые приходилось платить за потаенную писательскую работу, окруженную внешним маразмом советской жизни с начальниками на каждом шагу, — автор «Телёнка» заметил: «Всё негодование могло укипеть только в очередную книгу, а этого тоже нельзя, потому что закон поэзии — быть выше своего гнева и воспринимать сущее с точки зрения вечности». Лелея в заточении мечту — спасти и сохранить свидетельское слово, могущее пригодиться потомкам, сохранить и себя вместе с этим словом, Солженицын никак не мог рассчитывать на бумагу — но только на собственную память. «Для этого в лагере пришлось мне стихи заучивать наизусть — многие тысячи строк. Для того я придумывал чётки с метрическою системой, а на пересылках наламывал спичек обломками и передвигал. Под конец лагерного срока, поверивши в силу памяти, я стал писать и заучивать диалоги в прозе, маненько — и сплошную прозу. Память вбирала!».
Широкому читателю недолгий поэтический опыт Солженицына не слишком известен — может, за исключением поэмы «Прусские ночи», органично входящей в стихотворную эпопею «Дороженька». Перестав заниматься стихотворчеством в 1953-м, он и сохранил и преумножил свое внутреннее поэтическое зрение, что заметно и по романам, и, конечно, по вдохновенным «Крохоткам». А давние стихи остались для нас — помимо своих литературных достоинств — ещё и сокровенным дневником духовного возрастания.

Павел КРЮЧКОВ,
редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»




Ванька-встанька

Когда было мне годика три,
Принесла забавушку мне нянька,
Опрокинув, пустила: — Смотри,
Ванька — Встанька!..
Потолкала с тех пор меня жизнь, пошвыряла,
Отняла, всё что было сначала
Мне, юнцу, нерасчётливо-щедро дано,
Сколько раз гнула так, что казалось тошно
Даже выжить до вечера.
Но…
День покойный удался, проглянь-ка
Ласка женщины, друга слово, —
Я упорно, как Ванька-встанька,
На своём подымаюсь снова.
И ведь всё уж потеряно, кажется,
И сомненьям моим не улечься, —
А опять я готов отважиться!
А опять я готов увлечься!
Как же мало надо для тела,
Чтоб от недуга к жизни взняться!
К т о ж мне душу такую сделал,
Что опять я могу смеяться?

1947

Хлебные четки

Ожерелье моё, сотня шариков хлебных,
Изо всех пропастей выводящая нить!
Перебором твоим цепи строк ворожебных,
Обречённых на смерть, я сумел сохранить.

В ожиданьях, бесчисленных в зэковской доле,
Прикрывая тебя от соседей полой,
С неподвижным лицом, словно чётки католик,
Отмерял я тебя терпеливой рукой.

Проносил в рукавице, уловка поэта!
Не дойди до тебя я усталым умом, —
Было б меньше одною поэмой пропето,
Было больше б одним надмогильным холмом.

1950

Акафист

Да когда ж я так допуста, дочиста
Всё развеял из зёрен благих?
Ведь провёл же и я отрочество
В светлом пении храмов Твоих!

Рассверкалась премудрость книжная,
Мой надменный пронзая мозг,
Тайны мира явились — постижными,
Жребий жизни — податлив как воск.

Кровь бурлила — и каждый выполоск
Иноцветно сверкал впереди, —
И, без грохота, тихо рассыпалось
Зданье веры в моей груди.

Но пройдя между быти и небыти,
Упадав и держась на краю,
Я смотрю в благодарственном трепете
На прожитую жизнь мою.

Не рассудком моим, не желанием
Освещён её каждый излом —
Смысла Вышнего ровным сиянием,
Объяснившимся мне лишь потом.

И теперь возвращённою мерою
Надчерпнувши воды живой, —
Бог Вселенной! Я снова верую!
И с отрекшимся был Ты со мной...

1952

* * *

Смерть — не как пропасть, а смерть — как гребень,
Кряж, на который взнеслась дорога.
Блещет на чёрном предсмертном небе
Белое Солнце Бога.

И, обернувшись, в лучах его белых
Вижу Россию до льдяных венцов –
Взглядом, какой высекали на стелах
Мудрые эллины у мертвецов.

Вижу прозрачно — без гнева, без клятвы:
В низостях. В славе. В житье-колотьбе…

Больше не видеть тебя мне распятой,
Больше не звать Воскресенья тебе…

Декабрь 1953


Благодарим Наталию Дмитриевну Солженицыну за разрешение на публикацию и предоставление самоснимка тех лет, когда писались стихи. — Ред.