День памяти мученика Максима (Румянцева) — 6 августа.

К дому, где жил Максим Иванович, подъехали сани с возницей-милиционером. Случившийся тут Андрей Груздев спросил:
— За что вы его арестовываете?
— Да нам не жалко, — ответил милиционер, — он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано, чтобы его арестовать. Так что собирайся, Максим Иванович, поехали.
Собирать Максиму Ивановичу было нечего, никакого имущества у него давно не было, сел он в сани, и они отправились. По дороге им встретилась женщина. Узнав блаженного, она спросила:
— Куда это ты, Максим Иванович, поехал?
— К Царю на обед, — ответил блаженный.

 

***
Подвиг юродства — один из самых трудных христианских подвигов, и в наше время, когда ревнующий о спасении своей души человек выглядит в глазах окружающих почти как юродивый, вряд ли даже возможных. «Романтик», — скажут о нем окружающие, определив его как мало смыслящего в практической жизни человека. И хорошо, если еще не со злом скажут. Куда уж нам до юродивых, не боящихся в гордом мире выглядеть глупыми и терпеть поношения.

Мученик Максим родился около 1860 года в деревне Вандышки Кинешемского уезда Костромской губернии в семье крестьян Ивана Степановича и Анны Ильиничны Румянцевых. Вандышки, где проживало тогда двенадцать семей, были небольшой зажиточной деревней на Волге у окраины большого промышленного города Кинешмы. После смерти одного из родителей Максим ушел странствовать. Где и как странствовал Максим — неизвестно, но, вернувшись через много лет на родину, он знал многое из церковного богослужения наизусть, хотя оставался неграмотен. Во время странствий он принял подвиг юродства, который не оставил до самой кончины.

Вернувшись в родную деревню, рядом с которой вырос целый фабричный городок с производственными корпусами и общежитиями, Максим Иванович жил то у брата Егора Ивановича и его супруги Елизаветы Григорьевны в баньке, то в благочестивом семействе Андрея Васильевича и его супруги Екатерины Васильевны Груздевых, то у церковного старосты Ивана Ильича Кочёрина, а то где придется, куда Бог приведет.

Ходил Максим Иванович круглый год босиком и в одних и тех же, надетых одна на другую, рубахах. Если кто-нибудь дарил ему сапоги, то он совал в них бумагу, чтобы неудобно было ходить, а потом все равно кому-нибудь отдавал. В деревне многие, особенно поначалу, смеялись над ним, и мальчишки, бывало, бросали в него камнями. Но благодушно все это переносил блаженный.

К тому времени, когда он поселился в деревне, Господь начал открывать ему Свою волю о людях.

Уныние и грусть овладели Андреем Груздевым, когда пришла ему пора идти на войну 1914 года.

— Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь, — сказал он, подойдя к юродивому.

— До свидания, сладкий барин, — ответил Максим Иванович.

Многие чудеса, совершившиеся по молитвам блаженного, видел Андрей, и потому не осталось у него сомнения: вернется живым. И вернулся.

Дочь его, Веру, родившуюся в 1911 году, Максим Иванович называл Христовой невестой. «Верно, ты, Вера, замуж не выйдешь», — говорила ей мать. И действительно, она осталась девицей.

Младшей дочери Груздевых, Варваре, родившейся в 1919 году, Максим Иванович, когда та была еще девочкой, частенько говаривал:

— Николай, давай закурим. Николай, давай закурим.

А то возьмет да вдруг начнет бегать, приговаривая:

— За мной кто-то бежит. Я спрячусь в сарай. За мной кто-то бежит. Спрячусь под стол.

Объяснилось все уже после смерти Максима Ивановича, когда Варвара вышла замуж за Николая, и муж, когда бывал пьян, преследовал ее, так что она не знала, куда от него укрыться.

В октябре 1918 года на Максима Ивановича в первый раз обратила внимание советская власть.

Вандышевский комитет бедноты в ответ на запрос о не занимающихся личным трудом писал в Дюпихский волостной совет, что в деревне таких людей нет, «за исключением Малоумнова Максима Ивановича Румянцева».

Максим Иванович не говорил человеку прямо, а всегда как бы о себе. Пришел как-то к нему священник Григорий Аверин, и блаженный сказал:

— Вот Максима Ивановича скоро заберут. Скоро заберут — да это ничего. Умрет Максим, и прилетит соловей, но не сядет на могилку и не пропоет.

Через некоторое время отец Григорий был арестован, расстрелян в концлагере и погребен в общей безвестной могиле.

Если и говорил блаженный о событиях прямо, то лишь тогда, когда иначе было нельзя.

Как-то сидел Иван Кочёрин со своими друзьями на завалинке. И Максим Иванович тут же. Вдруг посреди разговора Максим Иванович говорит:
— Вот, дымок пошел.

Но никто не обратил на это внимания. Максим Иванович через некоторое время настойчивее произнес:
— Дымит. Дымит.

Но опять никто на его слова не обратил внимания, и тогда Максим Иванович уже в голос закричал:
— Да пожар же!

Тут все вскочили, забежали за дом. И точно — за домом полыхало гумно.

Обмануть Максима Ивановича или скрыть что-нибудь от него было невозможно. Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, хозяйка дома, Екатерина Васильевна, испытывая недостаток в хлебе, взяла у него из мешка, который он хранил на печи, сухарей. «Я немного возьму, не узнает Максим», — решила она.

Но Максим Иванович, как вошел в избу, схватился за голову и закричал:
— Заворовали! Заворовали! Житья у вас нет. Заворовали!

Пришлось ей все рассказать.

Как-то пришла к Максиму Ивановичу Ольга Добрякова, с нею женщина передала для блаженного сверток. Ольга отдала Максиму Ивановичу два свертка и не стала говорить, какой от кого, посчитав это неважным.

Но иначе на это смотрел блаженный.

— Это — твое, — сказал он, — а это с тобой передали.

— Прости меня, Максим Иванович, — встрепенулась Ольга.

— Прости, прости, — проговорил блаженный, — хорошо еще, что ты созналась, а то соврут и не сознаются.

Ольга никогда не рассказывала блаженному подробностей о своей жизни в общежитии, где у нее не было ни кровати, ни постели, она спала на полу.

Максим Иванович сам ей как-то сказал: «Вот развалятся, как баре, на кроватях, а у меня — пальто под голову и под себя».

Пальто это вскоре украли, о чем ей блаженный сказал: «Вот какие злые люди, пальтушку украли. Но ты не расстраивайся».

Вскоре Ольга нашла на земле деньги, которых как раз хватило на покупку нового пальто.

Однажды, когда блаженный жил у Груздевых, он начал с самого утра петь заупокойные стихиры и пел их почти весь день. Хозяйка слушала, думая, когда же он кончит, и наконец спросила:

— Что ты все заупокойные стихиры поешь?

Ничего не ответил блаженный, продолжая петь, а через некоторое время, кончив, сказал:

— Ну, теперь все. Отпето. Опускайте в могилу.

Вскоре приехали из Кинешемского Успенского монастыря и сказали, что в монастыре умерла монахиня.

Как-то еще до начала гонений на Церковь блаженный, проходя мимо Кинешемского монастыря, сказал:

— Подушки-то, подушки какие! Разве это монахини? Всё разлетится. Всё.

В начале 1920-х годов монастырь был закрыт, а в его зданиях разместилась следственная тюрьма.

Сердце Максима Ивановича не прилеплялось ни к чему земному; деньги он презирал, а если ему их давали, то он потрет их, потрет да и бросит или сунет куда-нибудь.

Однажды прибежала к Максиму Ивановичу соседка Груздевых:

— Максим Иванович, ведь у нас землю-то отнимают!

— Ну и что? — невозмутимо ответил блаженный. — Тебе жалко, что ли?

— Да как не жалко? Конечно, жалко.

— Ах ты, жалко, — покачал головой блаженный, — да ты возьми в карман землю-то и ходи, раз тебе жалко.

Многие, видя, какую жизнь проводит блаженный, говорили ему:

— Максим Иванович, ты уже спасен, ты уже в Царстве Небесном.

— А кто это знает: в Царстве ли? — ответит блаженный, глянет на образ Пресвятой Богородицы. — Царица Небесная! — воскликнет, и слезы сами собой бегут по щекам.

Зная тексты многих богослужений на память, он пел на Пасху вместе со всеми в храме. А затем после службы садился дома напротив окон и радовался.

— Смотри, — скажет хозяйке, — ангельская душенька, как солнышко играет.

А сам смотрит не на солнце, а на святые иконы.

Секретарем деревенского комитета бедноты был в то время Василий Петрович Сорокин, ставший впоследствии первым председателем местного колхоза; сын его был трактористом. Оба не любили блаженного и писали на него доносы в ОГПУ, настаивая на его аресте. Зимой 1928 года блаженный был арестован.

В кинешемской тюрьме Максима Ивановича подвергли жестоким мучениям, попеременно держали то в жаре, то в холоде. Но недолго он здесь пробыл и был переведен в другую тюрьму. Очевидцы его кончины рассказывали, что блаженный Максим умер как великий праведник.

«Да ты возьми в карман землю-то и ходи, раз тебе жалко»

За этими словами блаженного Максима, обращенными к соседке Груздевых, стоит особая история деревни Вандышки. Крестьяне, жившие в ней, неоднократно судились за землю. То со своим бывшим помещиком, благотворителем Кинешмы Всеволодом Александровичем Пазухиным, чье имя носит городская библиотека, то между собой, то с соседним селом Ищеином. Общественную землю крестьяне частично сдавали в аренду фабричным для возведения построек, а на полученные деньги покупали сельскохозяйственную технику.

В 1927 году в районной газете появилась статья, где крестьян Вандышек критиковали за зажиточную жизнь, обвиняя их в том, что они превратились в коллективного кулака и живут так же, как и до революции. Впоследствии власти провели коллективизацию и организовали в Вандышках и Ищеине колхоз «7 лет смерти Ленина».