*   *   *

И.П.

 

Завод – не в смысле предприятие,

а натяжение пружин.

Одно недолгое объятие –

и разойдемся, побежим,

похмельные; не будет тропиков,

размытый город лег в тенях,

а ты не думай, сколько пропито

в моментах, людях, трудоднях,

и, затыкая губы горлышком

незрячим донцем к небесам,

запей горючей хиной горюшко –

то, из которого ты сам:

работа, сон, мероприятия,

башка, конечности, живот,

завод – не в смысле предприятие,

а в смысле – кончился завод.

 

 

*   *   *

Теплый Стан не такой уж и теплый.

Между микрорайонных хором

незнакомые жулятся тетки,

страусиным кивают пером.

И откуда они его взяли,

из каких переходов метро?

Где бродили с бухими друзьями,

голося в жестяное ведро

гулких сводов и давящих арок

нитяных, лубяных, ледяных.

Заплутавший поэт-перестарок

наблюдает хохочущих их:

ночь, фонарь, и зияет аптека

белоснежным витриновым ртом.

Он не видит меж них человека

и пузырь выпивает винтом.

 

 

*   *   *

Подъем, фанфурик по привычке –

не муж, не сын и не отец

себя пихает в электрички

людьми набитый огурец.

 

Товарищ зимним дачным кошкам

и божьим людям душегрей,

всех угощает понемножку,

как теплостанскихколдырей.

 

Пространно говорит о разном,

и в голос доливает гром:

– Литинститут окончил с красным

в году две тысячи втором!

 

Бомжи ему не верят матом.

– Хотите, новый расскажу?

Я улыбаюсь виновато

и молча мимо прохожу.

 

 

*   *   *

На улице Тамары Ильиной

измучены ремонтом теплосети.

Мы на краю земли. Постой со мной,

поговори о вечности и смерти.

Коричневые трубные тела

чугунные лежат в осклизлых ямах.

Ты был другим. И я с тобой была,

и холод был несильным и неявным

на улице Тамары Ильиной,

которая – лишь имя на табличке.

Усталый слесарь месит ржавый гной

и мрачно матерится по привычке,

роняя ключ. Мы вместе, но с трудом.

Тверь мерзнет. Выдыхаю на ладони.

Вода в траншее отражает дом

минвату облаков на небосклоне,

тень трактора и нас двоих. С утра

мужик, увязший в самогонной топи,

коснется батарейного ребра

и хмыкнет: – Ишь ты, наконец-то. Топят.

 

 

*   *   *

Продолжайте движение прямо

через двести и через пятьсот.

Маму моет сияющий Рама –

чисто вымоет, но не спасет.

Маргариновый мой, говоримый!

Я других земляничных полей,

где летят над людьми херувимы

гореглазых монголов смуглей.

Где слова не сдаются без боя

и, покуда никто не умрет,

глядя в белое и голубое,

продолжайте движенье вперед –

вслед за мной, кто горяч и подкован

и взрывает поля и леса,

где несет сатана Михалкова

в багровеющие небеса.