Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Интерпоэзия » №4, 2019

Андрей Грицман, Тариэл Цхварадзе, Темур Элиава
Новые грузинские поэты: дыхание потока

НОВЫЕ ГРУЗИНСКИЕ ПОЭТЫ: ДЫХАНИЕ ПОТОКА

 

«Интерпоэзия» представляет двух удивительных русских грузинских поэтов. Тариэла подарил журналу Алексей Цветков, Тариэл подарил нам Темура. Люди разных поколений, очень разных жизней. Их объединяет волшебное сочетание «грузинской души» и прекрасного русского стиха.

Тариэл Цхварадзе – личность, которая рвется за пределы стиха, «из всех сухожилий». При этом Тариэл начал писать поздно, несколько лет назад, и такое впечатление, что эта накопившаяся энергия выливается в мощный поток.

Темура Элиаву мы услышали во время Батумского фестиваля в горах во время спонтанного чтения, устроенного гостями. Нас поразила манера подачи стиха, основанная на дыхании! Это как бы основное – следить не за словами, а за чистой эмоцией, дыханием, жестикуляцией, которые и передают энергию стиха. Нечто подобное я видел в исполнении классика Генриха Худякова.

Тариэл и Темур – замечательное, яркое явление в современной русской поэзии.

 

Андрей Грицман

 

 

Тариэл Цхварадзе

 

 

*   *   *

В баварском тихом городке, в семье учителя латыни,

известной марки Mauthe часы стояли на камине.

Из года в год – тик-так, бом-бом,

до ноября в тридцать восьмом.

Учитель был не тех кровей,

а значит – бей!

Часы забрал погромщик Курт,

принес домой, завел – идут.

Тик-так, бом-бом, и вот война,

на фронте Курт, жена одна.

Сначала было все «зер гуд». Варшава, Осло, но досада,

в сорок втором попал в котел и был убит у Сталинграда.

А в сорок пятом в городок вошла советская пехота –

пощупать баб, добра набрать, понятно дело, всем охота.

Иван с Агнессой не был груб –

забрал часы и пару шуб.

А через месяц в тот же год

победу праздновал народ.

Часы протикали в Москве до смерти дедушки Ивана,

и дальше б тикали, но вот, став жертвой пылкого романа,

его неопытная внучка,

художница и белоручка,

хоть и противилась родня,

взяла и вышла за меня.

И как приданое, на раз,

часы уплыли на Кавказ.

Сто лет прошло, но и поныне,

на беломраморном камине,

часы учителя латыни –

тик-так, бом-бом, тик-так, бом-бом.

 

 

*   *   *

Будут люди, звери, птицы,

солнца диск, овал луны…

Спи, сынок, тебе лишь снится,

ужас нынешней войны.

Нет, родной, нас не раздавит

с кровли рухнувшей плитой,

не зацепит, не поранит

рикошет над головой.

Мама боженьку попросит,

и наверно от того

дядя летчик бомбу сбросит

мимо дома твоего.

И танкист с артиллеристом,

специально сбив прицел,

все снаряды в поле чистом

разорвут, чтоб ты был цел.

А когда войдет пехота,

самый добрый из солдат,

с благородством Дон-Кихота,

даст любимый шоколад.

Мама сказку дочитала,

про везенье на войне…

Бомба все же в дом попала,

так и умерли во сне.

 

 

*   *   *

Достанет вечная жара, улыбка сфинкса, дым кальяна,

и Моисеева гора, и ржавая вода из крана,

и приторный на вкус кишмиш, и зов к намазу муэдзина,

и недокуренный гашиш, и зазывала магазина.

И так захочется назад, скорее в горную прохладу,

где есть и дождь, и снегопад, где каждый рад тебе, как брату.

Продав квартиру с барахлом, с забитым долларами кейсом,

я улечу туда, где дом, без багажа ближайшим рейсом.

И встретит родина не та, не та, что виделась ночами.

И отрезвленья пустота, и пожимание плечами.

Мол, что поделаешь, браток, что есть, то есть – живи как знаешь.

Здесь каждый тронулся чуток, за год и ты таким же станешь.

И стал. Из дома ни ногой. Сижу, курю, стучу по «клаве»,

и слышу: рядом за стеной сосед читает «Отче Аве»…

 

 

*   *   *

Смотрю в немытое окно

на старый двор, где в домино

играют сутки напролет

из года в год.

Куда пригнал свой «Мерседес»

за двадцать штук дворовый Крез,

из Амстердама через Кёльн.

На белый клен

взобрались местные коты

ночной чернее темноты.

Соседка в тазике свое,

несет развешивать белье

и через весь квадратный двор

сплетут немыслимый узор —

бюстгальтера, носки, трусы,

штаны из выцветшей джинсы

и крик капризный малыша,

такой, что звон стоит в ушах,

а дворник, что с похмелья злой,

по нервам шаркает метлой.

Уже давно

не мыто пыльное окно,

сегодня надо бы помыть

и дальше жить.

 

 

*   *   *

Чайка металась в заливе,
чиркая гребень крылом,
в сентиментальном порыве
я растворялся в былом.
Все, что вчера еще грело,

как прибалтийский бальзам,

запросто так, между делом
время отправило в спам.

Тлеет в руке сигаретка,
мысленно ролик кручу, 

памяти ржавая клетка

не поддается ключу.

Чайка в стоп-кадре зависла,
что-то припомнилось, но
вновь погружаться нет смысла
в титры немого кино.

 

 

*   *   *

Перестану писать про политику,

про бомжей и распущенность баб,

и в угоду иркутскому критику

поклянусь не использовать ямб.

Пьяным утром над строчкой хирея,

с горьким кофе и без сигарет,

попытаюсь размером хорея

передать иркутянам привет.
Не учился я в литинституте,

не уверен, что это хорей,

но кричу на двадцатой минуте

португальцу: «Рональдо, забей!»

И положит впритирку со штангой

мяч послушный, как будто рукой…

Дым костра и мелодия танго

закружат над кристальной водой.

Ближе к ночи над лысою сопкой

зарыдает сычом саксофон,

и с последней пронзительной ноткой,

потревоженный вздрогнет Ольхон.

В небе чистом над морем Байкальским

тихо, тихо плывет самолет,

а у летчицы влажные глазки,

она видит цветы и поет.

Голос рвет перепонки и «крышу»,

долгий день на секунды дробя.

В перезвоне бутылок расслышу:

«Она любит тебя, она любит тебя, она любит тебя…»

 

 

*   *   *

Где-то в маленькой стране, в городишке небольшом

домик был, и жили в нем –

двое братьев, их отец,

и в скворечнике скворец…

Жили бедно, голодали, социалки не хватало,

да и ту уже полгода государство перестало

выделять семье-изгою…

Стены в плесени зеленой,

кровля ржавая с дырою.

Младший брат учился в пятом, старший был уже в восьмом,

безработный батя с горя заливал глаза вином.

Засыпал тревожным сном на ободранном диване.

Три таблетки валидола, мутная вода в стакане

на полу, на всякий случай – 

сердце часто барахлило

от сивушного этила.

Старший брат в буфете школьном ежедневно в долг брал булку

и делился с младшим братом. Половину прятал в сумку

и съедал, когда желудок ныл от боли ближе к ночи…

Жизнь была не мед, короче.

А когда в буфете школьном долг превысил все лимиты,

мальчик перестал брать булку, говоря: «Мы с братом сыты…»

Через день, где жил скворец,

на суку висел малец.

 

 

 

Тариэл Цхварадзе родился в 1957 году в Грузии, город Ткварчели. Член Союза писателей Грузии. Автор пяти поэтических книг. Лауреат литературной премии им. Давида Гурамишвили. Лауреат и участник нескольких международных поэтических фестивалей. Живет в Батуми.

 

 

Темур Элиава

 

 

 

ПРОСТАЯ, НЕИНТЕРЕСНАЯ ИСТОРИЯ

 

 

1.

 

Он не вскроет вены. Она не повесится:

постоит немного в дверном проеме.

Запомнит его таким:

медленным, вниз по лестнице…

Вот и весь эпилог истории,

где вдвоем они

смешные, веселые, любят фокстрот,

назло соседям рояль насиловать.

Она в восторге была от его острот,

смеялась, как дура Васильевна.

 

 

2.

 

Но не дом

– карточный домик.

Тесно в нем,

на девятом месяце.

Вот и вверх дном...

Он: вниз не спеша

по лестнице…

Она: нагая в дверном

проеме.

 

 

3.

 

Теперь ему за сорок. Неуверенный, робкий.

Живет под просвистанным потолком.

Пахнет кофе и табаком.

Хранит фотокарточки

в обувной коробке

и вечно думает ни о ком.

Ей за тридцать.

Ну, разве возраст, не так ли?!

Занята театром да кабаком…

Все эти афиши, спектакли...

Но временами и ей ни о ком,

ни капли.

 

 

4.

 

Их шар голубой, так и вертится:

бессонница, стресс, невроз.

Дай бог им однажды не встретиться,

чтоб жили, как жили – врозь.

 

 

ОСЕННИЙ МАРШ

 

Испорчен мой почерк, как, впрочем, и почки, и печень.

Испорчен, испачкан, искрикан, исстрочен, истрачен.

И лечат, и лечат, и лечат, и лечат, и лечат

то отче, то порча, а значит, им нечем, а значит,

ни строчки на белом всю осень — дороги и лужи.

Меж ребер в пробелах таблетки, чернила и рвота.

Всё хуже и хуже, и хуже, и хуже, и хуже,

и «плюйся», и «тужься», и «ну же», и дружно — а вот вам!

 

Ты помнишь закаты, восходы и титры в начале?

На эти уклоны размытых дорожных обочин

роняли с высоких, вороньих, промерзлых причалов

веснушки, веснушки. Ты помнишь веснушки? А впрочем,

не стоит, оставим. Я мерзну в телесной блокаде,

в глубоких притонах обложен, обношен, обстрижен.

Давно уже сняты восходы, закаты с прокатов,

и рвутся под ливнем на лавках табачных афиши.

 

Всю влагу выводит из кожи, все камни, все соли.

Разбиты все окна, все двери, все тюрьмы, все склепы.

Вывозят вагоны за город смешных и веселых,

и тонут в тоннелях, и гаснут, и глохнут, и слепнут.

И мокро, и сыро, и серо, и страшно, и тошно,

стоят карусели, стоят карусели, и пустошь.

По скверам, по паркам, летают и липнут к подошвам

веснушки мальчишек, которых обратно не впустят.

 

 

ЧЕЛОВЕК ИЗ ШКАФА

 

В тесном шкафу совокупность причин и привычек

обретает свой облик

(образ – согласно исповеди наскальной ),

и выносит его на холодный песок

глубокого обморока

вода морская.

Здесь дом был,

дом.

Долгое интермеццо

на старой веранде сменилось осенью,

где без особого интереса

до всеобъемлющей интервенции

курили… бросили.

Он, облеченный во что-то черное,

всю непрерывность сюжетной линии

снимает номер для обреченных,

неисцелимых...

Час до отлива:

смотрит за горизонт, молчит человек из шкафа.

Центром обозначает

точку опоры, ракурс, угол своей оси,

и валятся на него отдаленные крики чаек

Острые, как «спаси».

 

 

*   *   *

Расскажи мне,

как это – жить?

Газеты, будильник, тапочки,

дома – все эти словесные виражи,

чтобы завтра у шефа в тряпочку

так искусно, умело врать,

мечтать об отпуске в санатории

и глумиться над теми, которые

точно знают, что умирать

лучше всего у моря,

ткнувшись лицом в песок,

как в подушку, а то и вовсе

в тридцать семь или тридцать восемь

продырявить себе висок.

Как это – быть тобой настоящим?

Настоявшем на настоящем,

мудрым пещерным ящером.

Как?

Все, что есть – черновик, наброски.

И причины довольно веские,

чтобы было до боли не с кем

поседеть или посидеть.

Но, бывает, приходит Бродский,

и на фоне эффектно-броском

нам обоим не по себе.

Охладевши, как лик иконный,

город ляжет на подоконник.

Город – антициклон.

И почти что безмерно долго,

как живые, молчим, и только

муха бьется в стекло

 

 

ЧУЖИЕ ЛЮДИ

 

 

1.

 

Все координаты спутав

в раме картинной старой,

клином застыла будто

птиц перелетных стая.

Холод собачий, лютый

рёбра стальные вставил.

Стали чужими люди,

будто их и не стало.

Вечными стали спины

в дождь от дождя бегущих.

Чай уже час как стынет:

горче на вкус и гуще.

Глуше!

Притихли стоны,

плач и пощечин сдачи.

И ничего не стоит,

и ничего не значит.

 

 

2.

 

(«Верен, любим и дорог»

– трижды солгав, уснула.)

Тени по коридорам

в пропасть толкали стулья

– вешались.

Звали тени.

Тени, таились сколько?!

Тени врастали в стены.

Тени сбивали с толку.

Тени расстались с нами.

Тени растают просто.

Тени те станут снами

всех пропотевших простынь.

Но в измеренье чуждом,

в странных

туманных странах,

может, каким-то чудом,

тени те нами станут,

и двойниками прежних

будут, доколе будут.

Будут провалом, брешью

в строгой фаланге судеб.

 

 

3.

 

(«Дорог, любим и верен»

– произнесла устало.)

Ложь разошлась по венам,

слаще всех истин стала.

Ложь торжеством поила,

правды распутав пряди.

Ложь та была повинна

в недопустимой правде.

Сестры: седые свахи

ложь предавали сплетням.

Ложь та взошла на плаху

правдой

самой последней.

 

 

4.

 

Мертвая и пустая

комната стала склепом.

В раме картинной старой

клином застыло… слепну.

Холод собачий, лютый,

ребра стальные вставил.

Стали чужими люди,

будто их и не стало.

 

 

 

Темур Элиава родился в 1987 году в Сухуми. Окончил Тбилисский государственный университет им. И. Чавчавадзе. Обладатель гран-при литературного конкурса «Золотой пергамент» и конкурса им. Н. Бараташвили. Автор двух сборников стихов – «Рагами» (2010) и «Палата № 8» (2018). Живет в Зугдиди.

 



Архив журнала
№3, 2020№4, 2020ин№1, 2021№2, 2021и№3, 2021ин№4, 2021№2, 2020№1, 2020№4, 2019№3, 2019№2, 2019№1, 2019№3-4, 2018
Поддержите нас
Журналы клуба