Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №24, 2008

Точильный круг

I.

Недельная голодовка многодетной матери и ее пикет перед Смольным не потрясли Петербург и не попали в телевизор. Она стояла тихо, не раскладывала палатку, не кричала и не плакала, не билась о мостовую, не бросалась под ноги чиновникам, выходящим из машин. Она стояла всего по три часа в день со своими самодельными плакатиками, похожими на школьную стенгазету: фотография троих детей, подпись «Бомжи», по бокам короткое изложение сюжета — и все это не плакатным пером, а тонким фломастером, и надо было сильно напрячь глаза, чтобы прочитать объяснение. Алена Ковалева немного надеялась, что ее — может быть! — увидит госпожа губернатор, спросит: «Это еще что?» — и Алена расскажет ей, что после Нового года возвращается Сергей Иванович, и Валентина Ивановна — может быть, может быть! — ужаснется и скажет: «Так жить нельзя!» Но Валентина Ивановна была в Стокгольме. Милиционеры были добры и предупредительны, прохожие выражали сочувствие и рассказывали свои жилищные триллеры, и Алена думала, что ее ситуация — еще не самая страшная. Отстояв три часа, Алена Ковалева на маршрутке возвращалась домой, на Васильевский остров, кормить малышей — молоко у нее не пропало.

В понедельник, 8 декабря, Алену Ковалеву пригласили к начальнику жилотдела Василеостровского района. После разговора она вернулась домой, свернула плакаты и положила их под диван.

II.

29-летняя Ковалева просила совсем немногого: не отдельной квартиры — об этом не было и речи, не улучшения жилищных условий, но хоть каких-нибудь жилищных условий в принципе, хоть какого-нибудь жизненного пространства для своих детей — 6-летней Ульяны и полуторагодовалых Василисы и Левы, законных жителей северной столицы, родившихся и прописанных в ней.

У тонкой интеллигентной девушки Ковалевой среднее юридическое образование, но она работает дворником. И муж ее, высококвалифицированный столяр, тоже работает дворником, — они выходцы из того мира, где не зарабатывают на жилье, а зарабатывают само жилье, где за тяжелый, многолетний черный труд муниципия дает работнику сколько-то казенных метров. В их семикомнатной коммуналке все комнаты когда-то были служебными, их получали такие же лимитчики, как и родители Романа, рожали детей, ждали улучшения, некоторые даже дождались. Пора освобождаться от архаических коннотаций: поколение дворников и сторожей — нынче не диссидентствующая фронда, а представители почтенной трудовой династии, второе, а где-то и третье поколение буквальных дворников и сторожей; они работают за угол и на обретение угла тратят самую активную часть своей жизни.

Сама Алена из Пскова; восемь лет назад она в родном городе познакомилась с молодым петербуржцем Романом Ковалевым. Любовь, свадьба, все как положено. Он привез ее в Петербург, в комнату на Большом проспекте, в которой жил — так вышло — вместе с отчимом Сергеем Ивановичем. Эту комнату, собственно, и получал Сергей Иванович, электрик золотые руки, двадцать лет назад. Бывшая супруга его, мать Романа Раиса Михайловна — тоже многодетная и тоже дворник, за упорный, терпеливый дворницкий труд она получила еще две комнаты здесь же, на 11-й линии, прямо у метро, где магазин «Белочка», — и уехала с детьми, оставив старшего взрослого сына и стремительно спивающегося супруга. Когда Алена приехала в Петербург, Сергей Иванович уже пребывал в глубоком деградансе, — собирал бутылки по дворам, сдавал, ночевал где упадет, практически бомжевал, кормился с помоек. Молодые супруги устроили его дворником на соседний участок, работник он, конечно, неважный, «так, выйдет, потопчет помойки», в основном приходилось работать за него, однако на эту зарплату Сергея Ивановича можно было содержать, еда, белье — все требует денег.

Всего 58 лет Сергею Ивановичу, два года до пенсии. Человек хороший, добрый, одна проблема: с утра не помнит, что делал вечером. Надевает на голову тяжелый точильный круг. «Как тебе, Алена, — серьезно так говорит, — моя новая шляпа?» — «Прекрасно, — отвечает невестка, сглатывая ужас, — вы прямо как Дон-Кихот». Голова качается, но не падает, он ходит так целый вечер — нравится быть Дон-Кихотом. Но точильный круг это ладно, а вот случаются приступы ярости — во время разговора вдруг кидается на Алену и начинает ее душить — прямо при муже. Оттаскивают, ругают. Утром он удивляется: а что это у тебя, Ален, шея синяя? Да ты что? Нет, я не мог такого сделать, да ты что. А так, конечно, безобидный человек, очень хороший. Броситься может в любой момент.

Да, тяжелое детство. У Сергея Ивановича на одной ноге почти нет ступни, и сухая голень — последствия детского полиомиелита, документы на ВТЭК он подал 20 лет назад, донести донес, но так и не дошел до комиссии. Ходить в назначенное время, добиваться — это тяжелая работа, ну ее. Вот попал с ногой в институт имени Бехтерева, там диагностировали водянку мозга, направили представление в психоневрологический диспансер, однако на учет так и не поставили, потому что выяснили: стоит на учете в наркологическом диспансере; Алена говорит — это такая негласная политика: не регистрировать алкоголиков по психиатрической части, либо ты псих, либо алкаш, для биографии надо выбрать что-то одно. А то он, значит, будет всю жизнь водку жрать, а государство, нате пожалуйста, плати ему пенсию по инвалидности, — не жирно ли?

Сергей Иванович — сознательный, понимающий человек: последнее время он живет по друзьям, наведывается к пасынку только в гости. Освободил, так сказать, жизненное пространство для молодежи. Можно жить, дышать, не бояться за детей, — и, наверное, не пошла бы Алена к Смольному, если бы Сергей Иванович не объявил, что возвращается после Нового года на законную площадь. Друг, у которого он гостевал, уезжает в деревню, квартиру сдает, и Сергей Иванович теперь будет жить согласно прописке.

Нужно срочно эвакуироваться — но куда? Когда была одна Ульяна, снимали комнату; сейчас, с тремя детьми, — совсем не по деньгам.

Алена поплакала и пошла рисовать плакат.

III.

В 15-метровой комнате помещаются: шкаф, диван, двухэтажная кровать, компьютер, маленький стол. В комнате проживают супруги Ковалевы, трое детей и бабушка Алены Валентина Никифоровна, приехавшая из Гдова, где обвалился потолок, — поскольку квартира приватизирована, гдовские власти отказались ее ремонтировать. Соседи выехали к родственникам, к детям, 76-летняя Валентина Никифоровна — к внучке и правнукам. Больше у нее никого нет.

Ковалевы стали очередниками только в прошлом году, уже будучи многодетной семьей. До этого они много лет пытались распутать регистрационно-бюрократический детектив — с одной стороны, незамысловатый, с другой — совершенно неразрешимый: в нем участвовали разные виды собственности, переименования и гибель контор, затерянные документы и мнемонические провалы ответственного квартиросъемщика.

Чтобы попасть в жилищную очередь, необходимо перевести комнату из служебного фонда в муниципальный. Для этого надо было знать, как минимум, кто комнату выдавал. Сергей Иванович напрочь не помнил своих работодателей, всех не упомнишь, а ордера у него не было, не сохранил (какой ордер, когда у него много лет и паспорта-то не было). Единственное, что помнил, — он работал электриком в разных поликлиниках. Так Алена вступила в большую эпистолярную эпопею — она писала запросы и в Министерство здравоохранения, во всевозможные жилкоммунхозы, и в наследные организации, — и отовсюду приходил отказ от комнаты, — 15 квадратов служебной жилплощади оказались ничейными, как бабушка из Вороньей слободки. Уже через несколько лет, совсем случайно, свекровь Алены нашла в старых бумагах копию ордера, — выдавала его организация со сложной аббревиатурой. Организацию ликвидировали лет пятнадцать назад, и просить разрешения было не у кого.

Тут наступает 2005 год. В квартире умирает сосед, освобождается комната, вся коммуналка в вожделении.

На комнату претендует Алена — и одновременно — соседская семья Медведевых, тоже многодетная, живущая, правда, в двух комнатах. Они так долго ждали расширения, что дети уже выросли, работают. Алена, по вышеизложенным причинам, — еще не очередница, а Медведевы — заслуженные очередники. Комнату отдали им. Вроде бы все по справедливости.

Алена снова прошла все инстанции, мыслимые и немыслимые, билась как птица, — и в жилищном отделе городской администрации ей объяснили, что район, мягко говоря, был неправ. Потому что перевод всех служебных помещений в муниципальный фонд произошел, оказывается, еще в 1999 году, а с их комнатой решили не возиться, не могли найти — и не стали искать — следы ликвидированного собственника. Она так и зависла в бесхозном состоянии, ни себе ни людям. Кто-то поленился, кто-то отмахнулся от дополнительного усилия, — и нет тебе, девушка, никакой очереди.

Что же делать? Подавать в суд на районную администрацию. Это их ошибка, пусть исправляют.

За дело взялась лучший адвокат Василеостровского района.

Ковалевы влезли в долги, в громадные, неподъемные. Гонорар адвоката — 165 тысяч плюс еще 60.

Дело они проиграли.

Почему? «Потому что нельзя верить репутациям, — тихо объясняет Алена. — Вот нам все говорили: о, какой у вас адвокат, о, наверняка выиграете. Но она как-то так спокойно отнеслась, и дошло до того, что я сама писала иск...» Деньги канули, долги остались, отношения с Медведевыми (они выступали ответчиками второй очереди) стали, мягко говоря, не сердечными. (Драма борьбы за освобожденную комнату — архетипический василеостровский сюжет. Недавно Владимир Шевельков снял сериал о такой битве, сериал называется «Васильевский остров».) Один раз дошло до драки и вызова милиции (ночная музыка, разборки), впрочем, спохватывается Алена, люди они все равно очень хорошие, это такая коммунальная жизнь, такие обстоятельства. У нее вообще все хорошие, просто жизнь складывается так, как она складывается, а если персонально, то никто не виноват.

Вот и администрацию Василеостровского района нельзя обвинить в том, что она проявила черствость и бездушие. Несмотря на судебную тяжбу — не проявила, а совсем даже напротив. Во-первых, на очередь их все-таки поставили, — но только в прошлом году. Во-вторых, «наедине-то они все признают свою неправоту и по-человечески мне очень сочувствуют», — говорит Алена. Ломают голову, как помочь. Дошло до того, что глава администрации Исаев поговорил с Аленой и лично! собственноручно! — написал ходатайство вице-мэру о внеочередном предоставлении жилья семейству Ковалевых.

Не помогло.

Да и с чего бы помогло? Многодетных очередников в Петербурге на декабрь нынешнего года — 8 077 семей, бесплатными квартирами в этом году обеспечиваются только те, кто имеет пять и более детей. Читаю интервью Юниса Лукманова, председателя жилищного комитета Петербурга: семьям с тремя и более детьми тоже положена бесплатная квартира — в том случае, если дети, не создавшие своей семьи, живут с родителями, и при условии, что семья встала на учет до 1986 года.

То есть двадцать два года назад.

Дают квартиры и двойням — принятым на учет до 1988 года.

То есть двадцать лет назад.

Таков стандартный режим ожидания: дети должны вырасти — тогда у них будет дом.

И нарушать его для Ковалевых, стоящих на очереди всего-то с прошлого года, нет решительно никаких оснований.

А что над тремя детьми нависает пахучая тень Сергея Иваныча с нимбом точильного круга, — так это не причина идти в обход. У нас в каждом втором семействе свой Сергей Иванович со своим топором.

IV.

Она писала президенту: «Шесть человек прописаны на 15 метрах, многодетная семья, хронический алкоголик в комнате, — нарушаются ли права моих детей?» Приходил ответ: «С правами вы можете ознакомиться там-то и там-то», — и давали адрес жилкомитета. Она писала губернатору, ей отвечали: «Со своими правами вы можете ознакомиться...» Все сочувствуют — да помочь не могут. Вот вызвали в жилотдел: вы молодая семья, попадаете в программу, давайте рассмотрим возможность субсидии. Рассмотрели: размер субсидии напрямую зависит от срока очереди, у Алены он ничтожный, — государство готово инвестировать в квартирный вопрос Ковалевых полмиллиона рублей, но при этом Ковалевы обязаны купить квартиру не менее чем в 90 метров. «Остальных восьми миллионов у нас, к сожалению, нет», — разводит руками Алена.

Вот и чиновница из Смольного, Жебентьева Елена Николаевна, вызвала пикетчицу Ковалеву к себе в кабинет. И состоялся у них (по словам Алены) такой задушевный разговор: «Девушка, милая! У меня таких, как вы, десять тысяч. Вы чего добиваетесь-то?» — «Я добиваюсь какого-либо жилья для своих детей». — «Ну вы и наглая! — удивляется добрая женщина. — Вы какая по счету в районной очереди?» — «Восемь тысяч четыреста какая-то». — «Вот идите и соберите с каждого из этих восьми тысяч четырехсот подпись, что они готовы уступить вам свою очередь». — «Я буду голодать», — безнадежно говорит Алена. — «Ну и голодайте, — отвечает Елена Николаевна. -Заголодайтесь хоть!» Алена возвращается на пост.

Подходит монахиня, предлагает денег. Нет, спасибо, денег не надо. Останавливается женщина и рассказывает, как несколько месяцев не заходит в ванную, там провалился пол, дыра между этажами, они боятся упасть. Останавливается другая и рассказывает, как она обнаружила свою квартиру в 175 метров проданной, а бабушке, ветерану войны, сказали, что она, бабушка, давно умерла, — и показали ей, живой и бодрой, свидетельство о ее смерти, а двадцатичетырехлетнему сыну проломили голову в подворотне, теперь он овощ, ничего не понимает, не знает. «И сейчас мы живем в нашей кому-то проданной квартире, нас пока не гонят, уголовное дело длится несколько лет, пятьдесят второе отделение милиции, у меня сын-инвалид на руках, а мне знаете сколько лет?» — «Сколько?» — «Сорок три», — отвечает седая, старая женщина и быстро уходит. V.

V.

...Спрашиваю, что за шрам на лбу. Объясняет: эпилепсия. Началась в 12 лет — одноклассник ударил портфелем по голове. «Правда, у меня нечасто бывают приступы — в среднем один раз в девять месяцев». «Нечасто! — из-за угла отзывается гдовская бабушка, — да как разбивается-то! Где стоит, там и падает. Лоб разбит, затылок разбит...» Самое неприятное — приступ начинается без предвестников, невозможно приготовиться. Один раз упала в ванной — маленькая Ульяна испугалась, стала звать соседей, никто не пришел, пошла стучать в двери — никто не открыл; слава богу, вернулся муж. Перелом ключицы, компрессионный перелом позвоночника. Конечно, надо оформлять инвалидность. Врач говорит — «ну, у вас такая маленькая эпилепсия, легкая». Она трогает сломанную ключицу и думает: в самом деле, бывает же и хуже. Из городского центра предлагают бесплатные лекарства, например, феназепам. Они бы еще аспирин предложили. На лекарства Ковалевы зарабатывают, у мужа бывают подработки, он в самом деле очень хороший мастер, оформлял Дворец приемов правительства Ленобласти, дворец бракосочетаний на Петроградской, — Алена говорит об этом с гордостью. Очередь на эпилептограмму — полгода. Надо оформлять инвалидность, уходить из дворников — уже ясно, что никакой служебки не будет.

Слишком болезненный, вызывающе достоевский антураж, думаю я. Так тривиально — но что делать, если василеостровская коммунальная реальность навязчиво совпадает с петербургским мифом: и окно выходит в безнадежную серую стену, метр ширины, наверное, можно рукой достать, и на улице — «человеконенавистный петербургский день с семью различными погодами, из которых самая лучшая в одно и то же время мочила и промораживала» (Лесков), и сама Алена — не пробивная провинциалка, как думалось вначале, но «очень барышня» — подчеркнуто учтивая, тонкая до синевы, прозрачная той синеватой, мглистой прозрачностью, по которой издавна опознают невских жителей, с медленным, слегка грассирующим церемонным голосом, — и с веселой беловолосой Василисой, попеременно требующей то грудь, то книжку. Как ни сопротивляйся клише, как ни высмеивай общие места, — все они здесь, собрались и блажат наперебой: суицидный двор-колодец, неистребимый Мармеладов, россыпь детей, падучая болезнь, как у Нелли из «Униженных и оскорбленных», — поразительно, с какой угрюмой, маниакальной настойчивостью позапрошловековой Петербург воспроизводит себя в этом модерновом доходном доме (построенном всего-то сто лет назад), в этих совсем молодых людях, дружащих с интернетом и изъясняющихся на хорошем русском языке. Все не литература, но дурная литературщина, — словно с другого конца Большого проспекта, с 1-й линии, где жил Достоевский, протянулся по горизонтали, как провод, его нескончаемый нерв, — и длится, и дребезжит, и не обещает закончиться. Здесь уже узкая, без пролетов, парадная, но все те же бесконечные лестницы, лохматые черные двери, канонические запахи («как из немытой мясорубки воняет в черном Петербурге», писал Лев Лосев) — разве что приезжий обнаружит сырое обаяние безбытности, некротический привкус истории. Я спускаюсь по лестнице, на нижнем этаже распахивается дверь, краем глаза вижу белые евроремонтные красоты. Все правильно: дворцы и хижины, все как везде.

Коммуналка Ковалевых, несмотря на престижность Большого проспекта, относится к неразменным — риелторы давно поставили крест на многонаселенных муравейниках. 14 прописанных человек да глухие окна — это чрезмерно. Всего в Петербурге 116 тысяч коммуналок, 40 процентов — в центре.

В книге «Петербургские доходные дома» Е. Юхнева цитирует статью врача М. И. Покровского «Вопрос о дешевых квартирах для рабочего класса» из «Вестника Европы» за 1901 год: «Рабочее население живет теснее, чем мертвые на кладбищах, где на каждую могилу приходится 4 кв. м». Ковалевым не хватает как раз девяти метров до могильного простора. По данным городских переписей, в конце прошлого века в каждой петербургской квартире в среднем проживали по 7, 2 чел., — и Петербург считался самой плотнонаселенной из всех европейских столиц. Гигиенисты измеряли не площадь комнаты, но кубометры воздуха на каждого человека и фиксировали в окраинных районах предел, за которым наступает удушье. Врач Покровский, конечно, не мог предвидеть коммунальный уклад и квартиру с 14 разносословными жильцами.

Впрочем, Алена твердо убеждена, что ее вариант не самый тяжелый. Свекровь ее Раиса Михайловна живет в 14-комнатной коммуналке, но и это не предел, есть и по 20. Ну да, ну да, XXI век, инвестиционные прорывы, небывалые темпы жилищного строительства. Власти Петербурга объявляют о намерении расселить все коммуналки к 2016 году, — и это звучит также утопически прекрасно, как «отдельная квартира для каждой советской семьи к 2000 году».

VI.

Но не напрасно она стояла на государственном декабрьском ветру.

Не напрасно.

Администрация Василеостровского района подумала и предложила компромисс: две комнаты в другой коммуналке на условиях коммерческого найма. Сейчас Ковалевы платят 3 тысячи за комнату, будут платить пять или шесть. Вообще-то вдвое больше. В конце декабря или начале января должны предложить варианты. Срок найма — 5 лет. Счастье. Удача. Покой.

Не бог весть какое благодеяние, с одной стороны.

Но с другой — несомненный жест доброй воли и искреннего сострадания.

Почти не сомневаюсь: если кто-то вздумает повторить опыт Ковалевой, он ничего не добьется. Потому что прецедент Ковалевой, конечно, опасен и разорителен для власти. Власть, показавшая приличное социальное лицо вместо социальной хари, конечно, сильно рискует. Если выйдут на трепетный запах надежды тысячи матерей, вынужденных заслонять детей от бьющих, пьющих и спившихся спутников жизни, десятки тысяч семейств, из последних сил зарабатывающих на съемную комнату, выйдут задыхающиеся жители совсем уж бескислородных коммунальных сот, выйдут многодетные, у которых одна постель на троих, — что им ответит власть, чем поможет? Субсидией в семь процентов от цены квартиры, стендом «Знай свои права», советом взять в руки удочку и пойти ловить рыбу?

История Алены Ковалевой, эта горькая и робкая победа, состоялась тихо, без фанфар и софитов. Ее невыгодно тиражировать, проявления человечности — даже такие умеренные — ставят слишком много проклятых вопросов, заставляют задуматься о скрытых масштабах бытовых бедствий, о неразрешимой тесноте и бессмертии ванн с черными днищами, о необходимости сверхусилия только для того, чтобы обезопасить своих детей. О том, что все решается — если решается — через надрыв, отчаяние, голый нерв, невыносимое слово «бомжи» под фотографией трех красивых детей.

Порадуемся за Алену, Романа, Василису, Ульяну и Льва. В других же российских неблагополучиях все остается по-прежнему: живут, греются друг о друга, рожают, считают рубли до зарплаты, пишут письма в инстанции, получают ответы. Повторяют мантры Конституции и Жилищного кодекса. С надеждой смотрят в окно: не наш ли упал там, между выцветших линий? — и в каждом заоконном шуме, в каждом лестничном шорохе различают командорскую поступь Сергея Иваныча.

Архив журнала
№13, 2009№11, 2009№10, 2009№9, 2009№8, 2009№7, 2009№6, 2009№4-5, 2009№2-3, 2009№24, 2008№23, 2008№22, 2008№21, 2008№20, 2008№19, 2008№18, 2008№17, 2008№16, 2008№15, 2008№14, 2008№13, 2008№12, 2008№11, 2008№10, 2008№9, 2008№8, 2008№7, 2008№6, 2008№5, 2008№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№17, 2007№16, 2007№15, 2007№14, 2007№13, 2007№12, 2007№11, 2007№10, 2007№9, 2007№8, 2007№6, 2007№5, 2007№4, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба