Дима по жизни — занятой человек, вот и сейчас он был занят. Он кушал. Кушал он водку. Водка была как подмышка спящей царевны — белой, холодной. Называлась она не по-русски — ну там «Березка» или «Золотые купола» — а, наоборот, Kauffman.

Я отвлек Диму от такого занятия и спросил, зачем он кушает бутылку водки с еврейским именем в итальянском — то есть армянском, «под Италию» — едальном заведении, где стоимость стопки водки сопоставима с ценой литровой бутыли того же напитка в недешевом магазине напротив.

— Хня, — сказал Дима ртом, набитым водкой. Проглотив ее, он продолжил: — У меня все подписали.

В ту пору — на дворе стояла осень две тыщи третьего — я общался с Димой эпизодически, но знал, что на работе ему должны что-то такое подписать и никак не подпишут. По этому поводу он очень волновался: часто, помногу кушал, иногда закусывал, но чаще нет. Я не очень понимал, когда он, собственно, работает. О том, что он на работе делает, и речи не шло — это было за гранью восприятия. Так или иначе, от подписания или неподписания этого чего-то такого у Димы зависело все, включая новую машину. Машины Дима менял каждые два года. Всегда это были несвежие, но все-таки не подержанные иномарки, породность которых неуклонно улучшалась по мере роста возможностей. На сей раз он был готов взять машину из салона. Если, конечно, все прокатит — и вот, судя по всему, прокатило.

— С тебя шампанское, — сказал я, как всегда говорят в таких случаях.
— С меня все, — сказал он, как в те годы уже мало кто говорил. Столик, еще пустой, но уже заранее чуть присевший в ожидании заказанного, как бы встряхнулся, припоминая славные преддефолтные времена.

— У меня есть, — сказал я.
— Хня, — сказал Дима. — У меня сейчас все очень хорошо.

Заголосил мобильный — с моей работы. Я немножко поговорил и понял, что мне нужно срочно брать ноги в руки и лететь мухой.

— Ты хоть выпей, — настоял Дима, когда я объяснил ситуацию.

Я выпил. Водка была белой и холодной, других свойств я в ней не обнаружил.

— Это лучшая водка, — поднял Дима большой палец. — Самая лакшери.

Так я впервые услышал это слово.

Что такое хорошо и что такое лучше
Из бытовой практики мы знаем, что одни вещи лучше других: вкуснее, красивее, престижнее. Правда, они обычно оказываются и дороже, причем в разных смыслах, не только в денежном. Скажем, влюбленная женщина делает своему возлюбленному потрясающие бутерброды с рыбой, — но на женщине надо жениться, иначе не видать ему бутербродов… К тому же хорошее редко, и чем оно лучше, тем оно реже встречается. На этом печальном факте и стоит все здание современной экономики.

Далее, люди обычно как-то классифицируют вещи и услуги. Например, для плохих вещей и услуг существует много слов — «сносно», «скверно», «треш», «дрек», «мерзотина». Для хорошего тоже существуют свои слова. В отличие от брани, адресованной дряни, эти слова не валяются как попало, а уложены в аккуратную пирамидку. Потому что классификация хорошего — это очень серьезное дело, ведь тут речь идет о больших деньгах. Отличия «эконом-класса» от «бизнес-класса», «двухзвездочного» от «трехзвездочного», «фабричного» от «индпошива» — все это очень важные отличия, ибо они стоят миллионы и миллиарды долларов.

История того, как и кем формируются эти системы оценок, заслуживает очень толстой книги, если не целой библиотеки, с привлечением всяческих специалистов. Мы таких целей себе не ставим — куда уж. Мы скромненько рассмотрим всего две системы понятий, а именно: традиционную для России шкалу качества и такую же для «постсоветского общества».

Отправная точка: роскошь
Luxury. Роскошь. Главное понятие двухтысячных, к которому мы подойдем не сразу: эту синюю птицу не так просто изловить. Поэтому сначала что-то вроде маленького исторического введения.

Этимология русского слова не очень ясна, словари заикаются. Вроде бы имеется связь с украинским «кохати» в значении «любить», далее с чешским, польским и так по всем славянским кочкам. На кочках значение колышется в две стороны — то в неодобрительную (болгарское слово «роскоша» означает «невоздержанность», далее — распутство и те пе), то наоборот (польское roskosz — «наслаждение», «блаженство», и все такое).

Русское слово устроено очень интересно: оно продавлено в середке, свисая по обе стороны от нуля, в нем поровну и осуждения, и восхищения. Роскошь — это не просто хорошо, а слишком хорошо, и этот самый лишек вызывает двойственные чувства: с одной стороны выходит грех и гордыня, с другой — а чё такого-то, красиво жить не запретишь, будет что вспомнить, да и людям посмотреть тоже забавно.

Англицизм интересен тем, что устроен очень похожим образом. А именно, luxury имеет два значения, одно плохое, другое хорошее. Первое — разврат, распутство. Второе — богатство, пышность, всяческое демонстративное потребление и демонстративное наслаждение этим потреблением, «позволялово себе всего-всего-всего самого-самого-самого».

Роскошь всегда была показной, демонстративной. Она — на публику и для публики. Это всегда игра на зрителя.

Разумеется, до демонстративного потребления еще надо дорасти. И у него тоже есть свои границы и пределы.

Поговорим об этом.

Путь вниз: люкс, шик, особенное
В Российской Империи, той, покойной, царской-государской, с французским языком заместо английского — все самое-самое лучшее обозначалось словом «люкс». Или «делюкс», для образованных мещан.

Этим метилось все демонстративно качественное, что включало в себя, с одной стороны, высокую цену товара или услуги, с другой — надежность и гарантии, а также полноту услуг, «все, что надо». Тогда же, во времена нормальной жизни, «люкс» обозначало еще и «всяческую услугу». Вещи люкс — это были настоящие хорошие вещи, не обязательно импортные, но по уровню не уступающие лучшим образцам, «как в домах Лондона и Парижа». Но даже интеллигентным людям, равнодушным к земным благам, это слово не было неприятно, хотя бы потому, что в нем сиял корнем латинский lux — свет.

Уровнем ниже шло то, что называлось «шикарным». Трудно сказать, откуда пришло словечко, из французского bon chic или из немецкого Schick. Я бы поставил на второе: «шикарно» — по ощущениям южное слово, одесское, откуда-то из мира еврейских портных и еврейских блатных, у них обшивавшихся в белое. Так что, наверное, словцо залетело из идиша. Так или иначе, «шик» — это блеск без тепла (так и говорили — «шик-блеск»), блестки и финтифлюшки из несолидного материала и небрежно сделанные, вся сила которых в фасоне (сейчас бы сказали — «тренд»). Модная тряпка давит фасон, но живет один сезон, она может быть чрезвычайно шикарной, но никак не роскошной. Роскошным может быть только вечное: смокинг, черные ботинки модели «оксфорд» с закрытой шнуровкой, бриллиантовая запонка. «Проверено временем».

В старой России «шикарное» было практически синонимом иностранной, в крайнем случае, варшавской, выделки — или провинциальной подделки под эту выделку. Отсюда и оттенок комического, неизменно присутствующий в понимании шика по-русски.

Еще ниже шикарного, но выше обыкновенного стояло «особое» — как варианты, «особенное» или даже «особливое». Слово это обозначало, что в вещь или услугу вложено больше труда и старания, чем обычно. Дореволюционные рекламы обещали «особливый уход за волосами», «особенную холю ногтей» и прочие приятности. Правда, тут начиналась неприятная двусмысленность: например, «особая служба» — это отнюдь не то место, где ногти холили… Когда в Россию пришло слово «специальное» в том же значении, соответствующие службы стали называться «специальными». Тут уже не до смеха: «спец» — это «ходите опасно». Еще одно значение, тоже с нехорошим оттенком: «особенная услуга» — неудобоназываемая услуга: всякая «клубничка», разные там «специальные желания» посетителей борделей.

Между «особенным» и «шикарным» еще была тоненькая прослойка «исключительного». Обозначало оно примерно «ну очень особенное». «Исключительного качества вещь, извольте убедиться», — разворачивал приказчик перед захожей барышней какую-нибудь тряпицу. Своего бытования это слово не имело. В постсоветское время, напротив, его иностранный аналог сыграл огромную роль в становлении новой системы понятий.

Итак, картина эпохи «в разрезе оценки благ» была такой. Наверху царила «роскошь» — нечто чрезмерное, преизбыточествующее, но и надежно-качественное. Ниже блистал «шик» — что-то пустое, вертлявое, иностранное, для понимающих людей чуть смешное, но бесконечно привлекательное, «огонек для мошек». Еще ниже предлагало себя «особенное» и «специальное» — нечто с приварочком, с добавочкой, не всегда хорошей или хотя бы пристойной (ну и, само собой, к любителям специального присматривались специальные же службы). Ниже стояла обыденщина и казенщина, «для народа». Еще ниже шла дрянь.

Советская власть, как известно, с роскошью организованно боролась. Более того, она сумела ее победить. Роскошь — в старом ее значении надежной качественности — осталась только для придирчивых иностранцев и, может быть, для членов Политбюро. Впрочем, относительно последних не уверен: многие из них были людьми довольно простыми, искренне считавшими, что счастье — это когда картофанчика теплого от пуза, да с селедочкой жирненькой, да с водовкой, а буржуйские кислые вина и белые манишки — это все от зажратости. Неудивительно, что «люкс» истребился из Эсэсэсэрии совершенно. Само словцо зацепилось в гостиничном деле. «Номер люкс» — по советским меркам это номер, в котором не воняет, есть горячая и холодная вода, да чистые простыни, да полотенца, и все это в комплекте. Такое, говорят, бывало только в «Интуристе», и то не всегда и не для всех, а только для глав представительств недружественных стран (на дружественных чистые полотенца зачастую экономили).

Что касается шика. Как уже было сказано, шикарность — это не столько качество и стоимость, сколько «соответствие новейшим веяниям», а также эффектность во всех ее проявлениях. Шикарная юбка может быть сшита из затрапезной тряпки, если руки есть. Шикарная прическа делается даже тупыми ножницами и гребенкой с половиной зубьев, если мастер хороший. Шикарная песня может быть напета во дворе под три аккорда. И так далее. Конечно, шик будет еще тот, но это будет шик… Кроме того, шикарные вещицы ввозились извне — пусть в небольшом количестве. Предельным шиком в брежневские времена стали пресловутые джинсы и томик Булгакова. Кстати, очень характерно, что синонимом предельно востребованного книжного дефицита стал «Мастер и Маргарита»: сам Булгаков был именно что шикарен (впоследствии Катаев в своих злобных мемуарах вспоминал его «ботинки с прюнелевым верхом») и текст написал именно что шикарный, в одесском смысле слова. А самым шикарным литературным героем советской поры стал Остап Бендер, бесконечно и безудержно любимый всей страной.

Но — дальше про «особое». В советском быту «спец» не был ниже шика, а противостоял ему. Если в шике было нечто антисоветское, нелояльное — как в длинных прическах, как в тех же джинсах, — то «специальное» было сугубо советским. Если коротко, «спец» было то, что получали в спецраспределителях по специальной цене и со спецобслуживанием. Туда входило мясо без костей, фрукты, «масло и греча», кое-что из того, что раньше называлось «колониальными товарами»; для особо приближенных — хорошая обувь, иногда и носильное, сшитое за границей. Это был тот максимальный уровень благ, до которого советская власть допускала своих служителей. Планка маркировалась водкой «Московская особая» — что означало «очень хорошая». Кстати, она и была очень хорошая: бернская золотая медаль на международной выставке 1953 года за качество и такая же брюссельская 1988 года тому доказательство (а знаменитая «Столичная», Stoly, продаваемая на Запад «за люкс», в семидесятые уже сдала выставочные позиции).

Оппозиция шикарного (антисоветского) и специального (советского) рухнула в девяностые, вместе с советской промышленностью, культурой и образом жизни. На пепелище бродили растерянные люди и искали новые слова для новых реалий.

Что они нашли — об этом читайте дальше.

Путь вверх: элит, эксклюзив, вип
В ранние девяностые годы нормальные люди голодали и холодали, энергичные — убивали, насиловали, приватизировали. Остальные эмигрировали или мечтали об этом. Ничтожное меньшинство писало в газеты, получало гранты или имело иную высокозарплатную работу.

Подобная структура общества напрочь исключала понятие роскоши, даже для самых богатых. Роскошь, как уже было сказано, предполагает известную прочность положения. Глупо шить себе смокинг и ждать исполнения заказа месяц, если ты не уверен, что переживешь следующую неделю и сохранишь здоровье. Для демонстрации же сиюминутного положения (так называемой «крутизны») использовались атрибуты вроде «голдовых цепур» толщиной с палец, «шестисотого мерса» или пресловутых «малиновых пиджаков от Версаче», которые играли роль униформы. Никто даже особо не интересовался, «настоящий» пиджак или нет: все понимали, что это условность, способ демонстрации своих претезий на статус, «заява» — вместе с бритым затылком, с жаргоном, со словечками «типа» и «как бы».

Главным была цена: ценилось взятое задорого. Подделочников тоже хватало. Я знавал одного мелкого жульмана, который до девяносто пятого ходил весь в красном, даже в красной шапке — чтоб боялись. Иногда действовало: принимали за крутого… Кончил он плохо — насколько мне известно, человек набрал денег на «шестисотый» и не смог «обосновать» свое право на такую тачку.

Особенно забавными и одновременно зловещими были потуги на «роскошь». На те годы приходится пик раскрутки черного рынка фальшивого и настоящего — зачастую краденого — антиквариата, картин, всяческого обобщенного «фаберже» и так далее. При этом вещи оценивались самым диким образом, разницы между законно приобретенным и снятым с трупа вообще не видели. Символом эпохи можно было бы сделать седую от древности икону, перемазанную кровью предыдущего владельца и висящую в сортире как свидетельство запредельной крутизны нового ее обладателя.

«Крутое» — это был ноль, точка предельного падения и одновременно точка отсчета, от которой пошло, так сказать, развитие.

Первым новым словом для обозначения «всякого хорошего», пробившимся сквозь метель и вьюгу в теплые мозги наших сограждан, было слово «элитное». Потом его стали сокращать до «элит».

Откуда оно взялось, не вполне понятно. Точнее, у него, как у победы, много отцов. Характерно, однако, что именно в те годы в газетную публицистику и на телеэкран проникло слово «элита». Так себя стали называть те, кто выбился или хотел выбиться. В основном это была откровенная сволочь. Как и всякая сволочь, она считала себя писечкой всея Руси, а остальных быдлом. Слово «быдло», кстати, было узаконено и стало публично произносимым — а вот антонимом стало именно слово «элита» в значении «небыдла». Соответственно, «элитное» — это все то, что носит, вкушает, обоняет и всячески пользует эта самая «элита». Одним из первых устойчивых словосочетаний с этим словом стало «элитная ». Это же, впрочем, касалось и всех «элитностей»: они были или сами проституточьи, или для проституции, во всех смыслах этого слова. Например, первая женская дорогая одежда — «элитная» — начала завозиться в Россию именно как униформа дорогих проституток. В дальнейшем завозы расширились, так как появилась еще одна категория — содержанки. Но тогда уже слово «элитное» обесценилось. Причем обесценивание это произошло очень быстро: уже в девяносто третьем году я помню магазин, где лежала «элитная твердая колбаса» (соя с красителями).

Следующим пошло слово «эксклюзивное», обычно обрезанное на конце — «эксклюзив». Вообще-то это всего лишь «исключительное», с интонацией «редко попадающееся, изготовленное в единственном экземпляре, только для вас». Например, «эксклюзивная вещь» — чудом доехавшая до Москвы тряпка из относительно свежей коллекции Версаче, которую вроде бы не подделали в Турции. Вообще, появление слова было отчасти вызвано валом подделок всего под все, пошедших сначала из Восточной Европы, а потом из Азии. «Эксклюзивное» тогда обозначало еще и «настоящее» — в смысле, сшитое «все-таки в Турции, а не в Варшаве», «все-таки в Болгарии, а не в Китае». Впрочем, на поверку это оказывался обычно тот же Китай. Я как-то видел рекламный плакатик «Эксклюзивные китайские товары со всего мира!» Это было очень точно, поскольку товары действительно были увешаны ярлычками «маде ин Итали», «маде ин ЮСА» и т. п. На самом деле, конечно, то была сплошная чина, чина, чина.

«Эксклюзивное» как хорошее, почетное слово продержалось до середины девяностых. И, опять же, пало жертвой инфляции. Когда я увидел вблизи своей станции метро (я живу на «Полежаевской») рекламу «Эксклюзивные стоки из Европы!» (там продавали секонд-хенд, попросту ношеное, еще проще — вонючее рванье), я понял, что словцо отработало. Сейчас назвать что-то «эксклюзивным» — все равно, что надеть малиновый пиджак. «Смешно». Впрочем, сохранилось техническое выражение «эксклюзивное интервью», «эксклюзивная публикация». Это точный технический термин: текст, права на который принадлежат одному изданию. Есть еще «эксклюзивное право», термин из юриспруденции, особо не прижившийся на нашей почве. К нашей теме все это отношения не имеет.

Следующим наросло смешное слово «вип», похожее на «выпь». Его эпоха еще не кончена, поэтому уделим ему больше внимания.

Вообще-то VIP — это всего лишь «Very Important Person», «очень важное лицо». Термин этот технический, возник, судя по некоторым данным, в среде телохранителей и прочей силовой обслуги. Обозначало оно пупсов, которых нужно контролировать и защищать в первую очередь. Потом этой аббревиатурой стали метить обладателей всяких особых привилегий. В русском советском языке есть слово «льготник», так вот, оно здесь очень применимо. Другое дело, что советский льготник — существо, как правило, довольно жалкое. Западный же льготник — это человек богатый, могущественный и влиятельный, за то он и льготы имеет. В общем, понятно.

Но то у них. Когда же словцо «випы» дошло до нашей «элиты», которая к тому моменту устала себя называть «элитой» (слово поистрепалось), она ужасно обрадовалась. «Мы випы, мы випы!» — закричала всякая шушера, приближенная к деньгам, местам в Госдуме или Останкину. «И нам нужно особенное к себе отношение». Тут же появилось выражение «вип-обслуживание» — это когда к тебе не только подходят в первую очередь и лыбу отшаривают на два сантиметра шире, чем прочим, но еще и делают вид, что ты тут такой один, хоть этих випов будет вагон. Но это в идеале, а вообще-то «вип-обслуживание» — это прежде всего и главным образом означает «быстро», «споро», «без ожидания». Говоря по-советски, «без очереди». Точно так же «вип-зал» — это место, где не толкаются (а прочие, не-випы, вынуждены давиться). Относительно недавно была идея сделать в метро вип-вагоны, вход в которые стоил бы очень дорого, зато даже в час пик можно было бы проехаться без давки. А в прейскуранте услуги «секс по телефону» есть специальный «вип-разговор»: это когда мучимый спермотоксикозом клиент может не рассусоливать с девушкой на том конце провода, а сразу переходить к делу, то есть требовать от нее стонов и чмоканий, или чего им там надо… Стоит это в два раза дороже обычного. «Вип-услуга», ага.

Итак, мы получаем новую цепочку понятий. В самом низу «элитное» — этим словом сейчас только что туалетную бумагу не называют. Несколько выше «эксклюзив» — слово применяется в основном к вещам и меньше к услугам, означает примерно «неплохое, но дорогое». Выше стоит «вип-класс» — это слово в ходу в области торговли услугами и привилегиями, означает «быстро и качественно, но очень дорого и не для всех». «Элитное» появилось в начале девяностых, «эксклюзив» заполонил все в середине, «вип» — в конце, захватывая двухтысячные.

Сейчас все эти три слова не то чтобы выброшены на помойку, но поблекли. Ибо настала эпоха лакшери.

Апогей: лакшери
Роскошь в современном российском понимании этого слова — это уже не только цена, не только мода и даже не только особые условия. Золотая какая-нибудь гиря, которая в девяностые катила за неимоверную круть, сейчас не заинтересует никого из тех, кто способен такое купить. Черная икра из алмазного блюдечка — тоже. Модные тряпки и дорогие по мировым меркам машины перестали кого-либо удивлять: здесь этого добра хоть попой черпай. И далеко не все из этого — лакшери.

Что по-настоящему ценится?

Во-первых, одобренное и утвержденное экспертами как «роскошное». Потратив уйму денег и времени, правящий слой випов научился-таки разбираться в экспертизе и определять, кому можно доверять, а кому нет.

Во-вторых, то же касается легальности приобретения ценностей и услуг. Молдавского производства «фаберже» и снятые с трупов драгоценности ныне — по крайней мере, в кругах потребителей лакшери — невозможны.

Далее, установлено равновесие между модой и «непреходящим». Вещи лакшери — это не столько «шик», сколько «солидол». Предпочтение отдается всему более консервативному, нежели это популярно на Западе: обжегшись на молоке, дуют на воду.

Очень ценится солидное и неброское, опознаваемое только своими. «Красный пиджак», кричавший о сверхпривилегиях его обладателя, ныне невозможен в принципе. Нет: правильная строчечка, количество дырочек на пуговичке, еле заметная надпись. Впрочем, самая-самая роскошь обходится без всего этого. Костюм, сшитый на руках, без единой бирочки, шелковый платочек из Италии (с крохотной монограммой), неброские рыжие ботиночки, чья кожаная подошвочка не видна. Они одеваются в небольших, мало кому известных магазинчиках, ходят в клубы, о которых не пишут в модных журналах… Вип-класс закукливается, очерчивает себя незримым кругом дорогого и неяркого.

***
Дима по жизни — занятой человек, вот и сейчас он был занят. Он кушал. Кушал он суши, так как водку он перестал кушать два года назад. Теперь многие перестали кушать водку. Это теперь как бы не очень принято. Да, выражение «как бы» — тоже теперь не очень. Другие времена, знаете ли, надо быть скромнее и проще.

Наше знакомство к тому моменту давно лишилось делового смысла. Он там, в стратосфере, а я здесь, в нижних слоях. Единственное, что нас немножко связывает, — кой-какие сплетни да горстка знакомых, которых тоже раскидало разными ветрами. Но поговорить нам все-таки бывает интересно, «почему бы и нет».

Место, куда он меня привез, было мне совершенно незнакомо и впечатления дорогого кабака не производило. Четыре или пять деревянных столиков, милые улыбчивые барышни в чем-то простеньком — не «под Японию», а так, в обычных платьицах — без спешки, но очень ловко разносили на соломенных подносах чашечки и плошечки.

Я посмотрел на палочки, повертел в руках. Они были красивые, черно-красные, покрытые лаком, но не скользкие. Просто удобные палочки.

Мне не хотелось есть. То есть хотелось, но я сбрасывал вес. Я попросил кофе и водички.

Милая улыбчивая барышня сказала мне, что у них как раз сейчас есть японская минералка, «специально под суши».

Я уже было согласился, но все-таки заглянул в меню. Стоимость стакана такой водички оказалась сопоставимой с размером пенсии вдовы подводника.

Название я не запомнил.