I. Хронофаг
           А.С.: В студенческие годы у меня была кликуха: Хронофаг — пожирающий время. Я плевать хотел на время, как живется, так и жил. Окружающие делали карьеру — дипломатическую, гэбэшную, научную… А я увлекался книгами, женщинами, музыкой. Появилась дочка Катя — в результате моего сильного увлечения. Появились друзья, которые писали стихи. Я тоже начал писать — в охотку, без особого старания. В вашем поколении, наверно, тоже есть хронофаги?
           С.Я.: Андре Моруа хронофагами называл тех, кто пожирает чужое время.
           — Нет, я свое пожирал. Был такой самолюдоед. Есть, правда, русское слово «самоед» — это другое. Я никогда в себе не копался. У меня вообще мало комплексов. Я сын геологов. Мои родители хотели, чтобы я пошел по их стопам, и возили меня по экспедициям.

          

 II. Рассказ индолога
           Однажды в экспедиции, в Туве, произошел со мной такой случай. Мою тогдашнюю любовь звали Марина. А я уже был большой: шестнадцать с половиной лет. И был у нас такой тувинец по фамилии Каганович (многие тувинцы брали себе фамилии членов Политбюро). Он страшно ревновал ко мне Марину. Помню, разлилась река, и часть экспедиции оказалась на одном берегу, а мы втроем — на другом. Еды, кроме муки, у нас не осталось, жарили муку, потом жевали, запивали водичкой. Тогда он понял, что между мной и Мариной что-то назрело — и затаил на меня хамство.
           Когда позже мы вдвоем с Кагановичем возвращались на базу, он бросил меня в горах — одного. Слава богу, со мной была лошадь, которая знала дорогу. Она меня просто спасла. И попал я на какой-то заброшенный прииск. «Казалось, прииск был из пепла. / Им было все заметено. / И черной впадиной ослепло / Венецианское окно».
           Я нашел самый большой дом и забрался на третий этаж, где обнаружил стопку «личных дел» зека — с фотографиями, характеристиками… Видно, золото кончилось и работавших на прииске заключенных перевели в другое место, забыв их документы в этом доме. И пока было светло, я читал; утром встал — снова погрузился в чтение. Следующей ночью приехали какие-то тувинцы: увидели привязанную лошадь и нашли меня.
           Но свое потрясение я помню очень хорошо. Огромное количество чьих-то биографий, судеб — прямо-таки завалы! Эти люди никому не были нужны — и плевать все хотели на их «личные дела». Шел 1957 год. В те дни я многое передумал. В мозгу щелкнули ножницы.
           Так начался мой путь в Индию. В Другое Место (по Уэллсу).
           Где-то в середине пятидесятых закрыли Институт востоковедения. И многие из этого ин-ститута пошли не в писатели, как Юлиан Семенов, а в геологи. Со мной работали несколько человек, которые очень много рассказывали о Востоке. Они частенько подлавливали меня на моем незнании столиц восточных государств. Но я уже знал, что им отвечать: география — наука не барская.
           В это же самое время произошло еще одно эпохальное событие: издание двух книг Джавахарлала Неру. Вон они у меня стоят на полке, наверху.
           До этого у нас ведь никакой информации не было о том, что существует иной духовный мир. Что у нас было? Марксизм-ленинизм, речи генсеков? А тут — какая-то философия, какие-то странные слова: Брахмапутра, Вишну, каста… То было больше, чем открытие Индии; то было открытие всего Другого Мира. Думаю, издание книг Неру сыграло огромную роль в жизни очень многих людей — после смерти Сталина. И уход в этот Мир был формой протеста. Даже в женитьбе на первой официальной жене Инессе — помимо того, что она очаровала меня как женщина, — большую, как я теперь понимаю, роль сыграл тот факт, что она была из семьи репрессированных и ссыльных.

          

 III. На стороне камня
           — Вы видите, помимо часов и фотографий, которые представляют в моем доме время, здесь много камней. Самое древнее, что есть на земле — это камень. Его невозможно уничтожить. Даже если его истолчешь — формула сохранится. Изменить его состояние человек не может — только космические силы.
           С другой стороны, согласно мусульманским поверьям (об этом есть, скажем, у Омара Хайяма), в камне навеки заключена душа грешника. Взгляните, вот они — все здесь. Так что мне мои камни напоминают о нравственной жизни. Иначе давно бы заблудился. И сидел бы потом в камушке. (Смех.)
           — У Сигизмунда Кржижановского описан такой восточный сюжет. Сидел у дороги нищий, просил подаяния. Один прохожий как бы в шутку вложил в его руку булыжник… Прошли годы, и тот прохожий сам сел у дороги с протянутой рукой. Однажды мимо шел караван. И подошел к нищему хозяин каравана. «Я тебя узнал! Когда-то я был беден, а ты дал мне камень. Я начал его внимательно разглядывать — все выпуклости и вогнутости, и пришла мне в голову идея об особом использования камня в архитектуре. Мне открылось мое призвание: я стал знаменитым архитектором, построил множество прекрасных дворцов и мечетей… И теперь весь мой караван войдет в твой карман — ибо тебе я обязан всем, что имею!»
           Всякий раз, когда я беру в руки такой вот камень, я фантазирую о том, что все эти линии и очертания — это какая-то внутренняя его жизнь…
           — Ага, смотрите: с этой стороны он такой «непричесанный», а здесь — отшлифованный, словно прирученный хаос, да? Тоже — символ искусства…

           IV. Варна и каста
           — Подобная история могла бы произойти и в Индии. Или нет? В обществе, основанном на кастовом разделении, наверно, нельзя возвыситься чрезвычайно высоко — равно как слишком низко упасть… Чего в этой стране не заметил (или не понял) Киплинг с его противопоставлением Западу Востока?
           — Ой, многого. Разве Киплинг мог предвидеть, что индийцы в итоге захватят полмира?
           — Не китайцы?
           — Нет, что вы, индийцы ведут себя правильнее. Интегрируются в любую систему. Они очень пластичны. Я долго об этом думал.
В чем величие и непотопляемость индийской — точнее, индусской — цивилизации? Каждый человек относится к определенной варне. Существует строгая иерархия. В каждой варне — касты, в каждой касте — множество подкаст… Внутри варны вы можете продвигаться — в зависимости от ваших духовных подвигов. Вернее, не вы сами, а ваш род. При этом — полная свобода мысли. Каждый может высказывать любые идеи — это не имеет никакого значения! Вы можете быть брахманом и утверждать, что нет никакого Брахмы, и Шивы — тоже нет, все это обман. Вообще ничего нету — пустота одна. И не в буддийском понимании пустоты, а в абсолютном! И вы можете даже создать свою школу: были такие школы. Один говорил: «Есть лишь мой пуп — вокруг него все и растет». Школа!
            Другой говорил: «Есть первопричина — космический взрыв, все развивается по кругу — циклически». Тоже школа.
Или — сидите вы у себя дома и думаете: «Да я в мусульмане пойду! Надоел ваш индуизм до чертиков!» И вы принимаете ислам. Побыли мусульманином (иудаистом, христианином…) — полгодика или пятнадцать лет… А потом поняли: нет, наше все-таки лучше. И вас принимают как родного! Были в варне брахманов — возвращаетесь к брахманам, в варне кшатриев — к кшатриям, шудр — к шудрам. Ну, пройдете очистительный обряд: ножки водой из Ганги помоете, мордочку ополоснете, рот пополощете. И — на свое место, на круги своя.
           — Так возможность возвращения и есть главное в данной цивилизации?
           — Нет, главное — полная духовная свобода.
           — То есть человек имеет право заблуждаться, ошибаться, метаться…
           — Да! Сознание индуса всегда было свободно. Поэтому — немыслимые открытия в математике, в точных науках. А Ригведа? Это же — представить невозможно что такое! Ни в одной другой культуре нет таких поэтических откровений, какие принесли с собой невесть откуда взявшиеся скотоводы. А сколько сокровищ, запечатленных подчас на пальмовых листьях, еще не переведено ни на один из европейских языков!..
           — Каким же образом вот это разделение на варны и касты (своеобразные ячейки, пчелиные соты) связано с идеей свободы?
           — Это разделение создает самое главное, что может дать свобода: стабильность. Сами по себе идеи систему не расшатывают до тех пор, пока они не определяют то или иное действие.
           — Нет?
           — Нет. При условии, если каждый имеет свой кусок от общего пирога. В противном случае система трещит по швам. Человек, который находится на самой низшей ступени социальной лестницы, должен свой хотя бы маленький кусочек получить. И каждый брахман должен ему это гарантировать. Вот чего у нас нет! У нас один человек по фамилии, кажется, Греф, собирается строить туннель через Берингов пролив — за сорок или шестьдесят миллиардов долларов, врать не буду. Его абсолютно не интересует тот факт, что у большинства россиян нет вот этого необходимого кусочка от общего пирога. Он не индус. И он, и те, кто с ним, в итоге проиграют. Существует замкнутая система социальной организации, которая должна все время поддерживаться в равновесии. И государство, которое эту систему разрушает, будет поглощено другим государством. Или само себя скушает — путем различных социальных взрывов — на религиозной почве, политической, не важно.

          

 V. Две системы
           — Думаю, социальная стабильность основывается либо на абсолютном насилии, либо на абсолютной свободе граждан. То есть либо методы Чингисхана, либо идея «ахимсы, непричинения вреда живым существам, которую разделял и использовал в своей деятельности Махатма Ганди. В СССР началось с методов Чингисхана. Потом как-то потихонечку сбалансировалось, окостенело. А стало в России меньше насилия, и начался хаос противодействия. Система разрушилась. Организм перестал быть единым: голова — сама по себе, ноги бредут в разные стороны, руки так-сяк болтаются… Потому что говорили — не думали. О коммунизме, о равноправии… Какое может быть равноправие?! Один умница, интеллектуал — за ним тысяча поколений кропотливого отбора; другой пропойца — за ним поколения дегенератов. Вот в Индии это чувствуется. Чтобы брахман был пьяница! Встречаются и такие, конечно… Но это позор семьи, дискредитация рода. Пьют в основном только низшие касты. При этом попробуйте проповедовать кастовое избранничество — вас тут же посадят…
           — Мне кажется, русскому человеку по-прежнему свойствен авторитарный способ мышления и соответственная система управления. Все-таки наполовину мы скифы, азиаты…
           — Нам вообще существовать без потрясений, если жить, как сейчас, осталось лет десять. Не допустил бы этого Господь и ответственные люди, которые в России все же сохранились! А не то останется маленькое государство. Экономически мы уже многое потеряли из-за катастрофического вымирания титульной нации. Единственная возможность спасения — в скорейшем интегрировании, ассимиляции тех, кто едет сюда из республик Средней Азии: Таджикистана, Узбекистана, Киргизии… И нужно им в этом помогать. Чтобы они бесплатно изучали русский язык. Относиться к ним надо как к спасителям. А не устраивать облавы. Сегодня улицы у нас убирают таджики — и Москва стала более-менее чистой. Такого же никогда не было. Я вижу, как они работают вот здесь, под моими окнами. Особенно зимой.
           Будут, как во Франции, смешанные браки — появится мощная нация, которая выдержит все. И — перестанет пить. И тогда то, что от СССР осталось, сохраним.

          

 VI. Иная связь
           — В сегодняшней Индии, при традиционном сохранении четкой иерархии, качество жизни в каждой варне постоянно повышается. Поэтому у них такой мощный средний класс, сложившийся из четырех основных варн.
           Иной раз думаю: ну до чего же великие были люди, которые шесть тысяч лет назад придумали кастовую систему!
           — А может, ее вовсе не люди придумали? И иерархия дана нам… свыше?
           — То есть как — свыше? С Марса или Венеры? Нет, конечно. Вы знаете, когда я был ребенком, то долго болел полиомиелитом. И помню свои видения — абсолютно индуистского характера: соединение микро- и макрокосмов, изменения пространства и времени... Я вдруг становился таким огромным, что — мать не мать, отец не отец, брат не брат, народ не народ. Совершенно другие связи. Это индуистские взгляды, понимаете?
           И сегодня в своем романе «Конопатая Маша» я проповедую идею В.И. Вернадского о ноосфере, являющуюся по сути компромиссом между христианством и индуизмом. Телесную инкарнацию Вернадский не признает. Но говорит о некоем резервуаре, который накапливает духовную энергию — семьи, рода, города, страны, человечества… И к этому резервуару мы имеем доступ: иные — опосредованный, а кое-кто — прямой. Индусы об этом знали испокон времен. Мои друзья успокаивают меня в моем пессимизме. Говорят, что все потихонечку устаканится, все будет хорошо. Дай Бог, но меня уже не будет — отвечаю им я. А хотелось бы верить: что-то от меня останется, как это считал В.И. Вернадский.

(Ностальгия. Журнал для современников. №7-8, 2007.)