Ученый или философ, способ­ный дать адекватное назва­ние тому концептуальному состоянию и содержанию в культуре в целом и философии и ценностям в частности, которые идут на смену эпохе постмодерна и отражающе­му его интеллектуальному течению постмодернизма, оставит свое имя в истории примерно так же, как и Д. Белл с его теорией постиндустри­ализма или теоретики информаци­онного общества Ю. Каяши, Т. Уме-сао, И. Масуда, Ф. Махлуп, А. Тоффлер, Г. Кан. Однако пока такого названия нет, приходится пользоваться тер­минами, которые, понятно, условны и паллиативны.

С точки зрения философской кар­тины мира и философских подходов изменения в мире могут быть опи­саны и объяснены примерно следу­ющим образом. В целом радикально меняется общий (культурный, соци­альный, духовный, экономический, политический, технологический и т. д.) концептуально осмысливаемый контекст человечества. Последние лет 30—40 представители практиче­ски всех областей социально-гума­нитарного знания в разных странах обсуждают различия между эпохами (проектами) модерна и постмодер­на. В философии это примерно соот­ветствует уяснению различий между модернизмом и постмодернизмом. В этих дискуссиях все больше при­ходит осознание того, что уже и ми­ровоззрение, и ценности постмодер­на и постмодернизма исчерпывают свой потенциал, а категории модер­на и постмодерна не справляются с осмыслением реальности, не успева­ют за ее вызовами. Кристаллизуется иная система координат, которую ряд специалистов (Н. Маньковская, А. Бузгалин, Д. Ритцер, В. Курицын, М. Эпштейн, Д. Пригов, Ф. Мофра и др.)1 условно называют постпост­модерн.

Правда, иные исследователи спра­ведливо полагают, что эта новая па­радигма «все равно выстраивается в предсказуемой прогрессистской модели, что по умолчанию предпо­лагает непререкаемость линейного векторного пути от человека модерна к следующему за ним человеку пост­модерна и затем пост-постмодерна, так что пост- здесь по большей час­ти воспринимается лишь во времен­ном, а не в каком-либо качественном смысле». В качестве преодоления такого подхода предлагается по крайней мере хотя бы рассмотреть две иные модели — альтермодерн и трансмодерн[1] которые, впрочем, хотя и имеют свою онтологию и эпистемологию, пока, пожалуй, кон­куренции постмодерну в период его расцвета не составляют.

Постпостмодерн: причины возникновения

Однако обращение к постпост­модерну все же имеет свои сущест­венные резоны. Именно потому, что постмодерн не поспевает за той ре­альностью, которая, во-первых, хотя бы отчасти близка, понятна и осмыс­лена в российской культуре, а во-вторых, во многих отношениях (ра­зумеется, не во всех) является более развитой (Запад, Север), чем где бы то ни было, более чем уместно рас­смотреть, что же придет ему на смену именно в этой части мирового соци­ума и культуры.

Мир постмодерна противоречи­во меняется во всех своих основных составляющих. Прежде всего транс­формируются   общество, человек, культура. Общество постмодерна, преображаясь, не только не соответ­ствует собственным идеалам плюра­лизма, глобализма, свободы, но скорее углубляет все те противоречия, кото­рые приписывались эпохе модерна и против которых постмодернизм так активно выступал. При этом парадокс заключается в том, что человек, меняя облик, привычки, культуру, менталь-ности, идентичности, вместе с тем представляет собой все ту же слож­ную диалектику добра и зла, которая отчетливо просматривалась и три-че­тыре тысячи лет назад, а скорее всего и намного раньше, еще в дописьмен-ный период.

Основой уходящего постмодерна (и постмодернизма) стала ориента­ция на индивидуальный мир челове­ка, предпочтение интересов и прав личности интересам и правам груп­пы и общества. Фрагментация обще­ства вплоть до отдельного челове­ка — так можно логически выразить сквозной принцип постмодерна. Доведенная до предела, эта логика приводила к отрицанию существо­вания плохого и хорошего, правиль­ного и неправильного, добра и зла, высокого и низкого. Внешним про­явлением этой логики стало стрем­ление актуализировать весь мировой опыт, весь культурный багаж, вклю­чить его в современность, но в виде ироничного цитирования «прошлых побед», вольной интерпретации. Посыл «бери от жизни все» мож­но счесть месседж-слоганом пост­модерна. Если каждый «возьмет от жизни все», не мешая соседу делать то же самое, — тем самым сформиру­ется общество благополучных, удов­летворенных жизнью людей.

Исчерпание постмодернистского импульса произошло быстро — уже в середине 1990-х годов ситуация ста­ла переопределяться в разных изме­рениях: технологически (Интернет стал мощным и значительным факто­ром социальной жизни); политиче­ски (теоретический и практический крах влиятельного ранее неолибера­лизма был признан практически по­всеместно); социально (радикализа­ция среднего класса, рекрутируемого прежде всего из среды «массового че­ловека», который в свою очередь в от­дельных отношениях преодолевает свои худшие черты и обретает иден­тичность более высокого порядка); культурно (актуализация фундамен­тализма, причем не столько религиоз­ного, сколько экзистенциального, об­ращенного к надежным и понятным нормам и ценностям); эстетиче­ски (новый натурализм, воскресший неоакадемизм). Хаос (один из веду­щих посылов постмодернизма) стал расцениваться не только как сово­купность неограниченных возмож­ностей развития, но и как фактор, повышающий социальный риск. Эта интенция, кстати, очевидно родст­венна вполне традиционному мотиву в западной мысли, которая в послед­нее столетие приветствовала и разра­батывала скорее идею эволюции, не­жели революции.

Эклектика, в том числе мульти-культурная, лелеемая и культивиру­емая постмодернизмом, не приве­ла к созданию нового единства, но способствовала противоречиям и конфликтам «у родного порога»[2]. Эт­нически новый, пришлый человече­ский субстрат во Франции, Германии, Нидерландах, Бельгии и т. д., перехо­дя некую количественную меру, не слишком толерантно сосуществует с коренными гражданами этих и дру­гих стран Старого Света, вызывая со­циальную напряженность и диском­форт и представляя в конечном счете угрозу национальной и европейской идентичности.

Новые технологии позволили пе­рейти от игры с реальностью (как в постмодернизме) к изменению реальности на практике. Уместно вспомнить политические «флэшмо-бы» 2010—2012 годов (арабские «ре­волюции» в ряде стран Северной Аф­рики и Ближнего Востока, протесты в России и т. д., а еще раньше — в Сер­бии, Грузии, Киргизии, на Украине), значительную роль в которых сыг­рали коммуникационные каналы — социальные сети, СМИ, мобильные телефоны. Факт мощного влияния «продвинутых» информационных технологий на общество во всех его измерениях сегодня общепризнан и включен в непосредственную практи­ку всех заинтересованных субъектов, а также является предметом теорети­ческого осмысления.

Постпостмодернизм и его составляющие

На таком социокультурном фоне на рубеже ХХ—ХХ! веков в интел­лектуальной среде стала выкристал­лизовываться совокупность взглядов и концепций, получивших название «постпостмодернизм»[3]. Несмотря на отсутствие иного, более удачного наименования и распространенный скепсис, исследователи занимают­ся проблемами идентификации его составляющих[4]. Пока обозначились четыре компонента постпостмодер­на: 1) виртуализация пространства социальных взаимодействий, 2) со­здание технообразов, служащих своеобразными аттракторами соци­альных взаимодействий, 3) «глока-лизация» сообществ в рамках глоба­лизации, 4) транссентиментализм. Это «четыре кита», на которые он опирается[5]. Рассмотрим их несколь­ко подробнее.

Виртуалистика. Виртуальный мир не столько поражает новизной и пародирует, сколько замещает реаль­ность. Он претендует на статус реаль­ности как таковой, в оцифрованном мире люди и играют, и осуществляют свою жизнедеятельность — вполне насыщенную, если и не совсем еще полноценную. Невозможно пред­ставить себе, например, обучение пилотов и космонавтов или даже автомобилистов без современных тренажеров на основе виртуалисти-ки, имитирующих реальность с вы­сочайшей степенью достоверности. В Сингапуре транспортное движе­ние практически полностью регули­руется компьютерами и не требует вмешательства людей. Все больше входит в практику общение и связь посредством телекоммуникаций (образование, телемедицина, кон­ференции, личное общение и т. д.). Обыденные  представления людей в условиях виртуального мира, со­циальных сетей мультиплицируют­ся. Появляются совершенно новые возможности манипуляции массо­вым сознанием, причем не только со стороны власти или владельцев СМИ, но и индивидов.

Технообразы (термин французско­го социолога и культуролога А. Кок-лен) представляют собой нематери­альные, подвижные и нестабильные объекты, создаваемые в сетевом про­странстве одними пользователями, изменяемые другими. В результате такой интерактивности все становят­ся соавторами, активным началом, субъектами социального действия. Этот объект живет независимо от ав­тора, является плодом «коллективно­го разума», но его многочисленные авторы и поклонники ощущают его своим творением, отражением своих мыслей и чувств. Происходит как бы диффузия, «интерференция» творца и аудитории, появляется некое новое образование (кентавр), ориентиро­ванное на коммуникацию и потому реализующее себя в сети в виде неко­го коллективного субъекта социаль­ного действия.

Главная функция технообразов — быть аттракторами социальных вза­имодействий, способствовать выбору самоорганизующейся системой од­ного из вариантов развития. В нега­тивном плане технообразы, с одной стороны, могут формировать инфор­мационную повестку, часто не имею­щую ничего общего с реальностью, но способную реализовать себя в виде некого коллективного субъекта соци­ального действия, и не только в сети, но и на улицах; с другой — стать эле­ментом информационных войн, в ко­торых происходит захват не террито­рии и сырьевых ресурсов, а сознания и культуры, вплоть до изменения ментальности, идентичности, нацио­нального психо- и генотипа, матри­цы социального и государственного устройства.

Состояние и содержание пост­постмодерна формируется в рамках глобализирующегося социального пространства и вместе с тем его гло-кализации по разным основаниям. Постмодернизм распространял не­обходимость учета уникальности на отдельную личность, постпостмо­дернизм переводит этот принцип на уровень социумов разных типов, что, впрочем, не столь уж и ново. Фактиче­ски в постпостмодернизме глокали-зация понимается как акцентирование социальной (а не ин­дивидуальной) уни­кальности в рамках глобального соци­ального простран­ства. Классический пример — Япония, Южная Корея, Синга­пур, Гонконг и т. д. Все они присутствуют в глобализирующемся пространстве и вме­сте с тем остаются глубоко националь­ными социумами, со­храняющими прежде всего свою культуру и идентичность, хотя и впитывают неизбеж­ные элементы глобальной культуры.

Содержательная сторона пост­постмодернизма — транссенти­ментализм, отражающий напря­жение и усталость от постоянных деконструкций нонклассики, про­длившейся более ста лет. На прак­тике это — отражение стремления к возвращению к очевидным ценно­стям, лиризму, более или менее ува­жительному, а не иронично-сте­бовому цитированию «высоких» образцов, деидеологизация истори­ческого наследия, надежда на при­емлемое будущее. В этом отноше­нии даже гламур, вероятно, — более постпостмодернизм, чем собствен­но постмодернистская эстетичес­кая ориентация, ведь «шик и блеск» воспринимаются его адептами уже почти без иронии, всерьез. Но гла-мур слишком далек от «вечных ценно стей», сентиментально сти, академизма. Сегодня ему на сме­ну приходит новая — «ванильная» (условно) — эстетика. Ее наивная искренность, ожидание хорошего будущего, желание повседневной «утонченной красоты» ближе к постпостмодернизму, чем «класси­ческий гламур». Как ни странно, зна­чимой эстетической базой для фор­мообразования в постпостмодерне могут стать элементы соцреализма. «Большой стиль» вызывает сегодня интерес самых различных, в том числе рафинированных, аудиторий. Еще один перспективный вариант и интенция постпостмодернистской эстетики — ностальгия. Огромный успех в 2011 году фильма «Артист», стилизованного под немое кино, не кажется случайным. Успех «Буранов-ских бабушек» на конкурсе «Еврови­дения» в мае 2012 года — из того же ряда. В этом же конкурсе участвовал 75-летний Э. Хампердинк, звезда за­падной эстрады 1960—1980-х годов.

Итак, человек общества постпост­модерна будет находиться: (1) в про­странстве интерактивного виртуаль­ного воздействия; (2) это социальное пространство будет предполагать в качестве одного из элементов комму­никации создание технообразов раз­ного типа, соавтором которых станет управляемая аудитория и которые будут выполнять роль аттракторов; (3) духовная культура и аксиология такого социума и человека будет предполагать приоритет «вечных ценностей», «светлого будущего», концепт счастья и т. п., снижающих ощущение риска повседневности. Эстетически эта аксиология будет, возможно, выражена в рамках не­которого нового «большого стиля», исторической основой для которого может стать неоклассицизм в разных его вариантах.

Специалисты социально-гумани­тарного профиля пока не работают или работают очень ограниченно с парадигмой постпостмодернизма. Но вот Д. Ритцер, автор концепции «макдональдизации», в своей кни­ге говорит о тенденции к постмак-дональдизации, переходу к иному принципу социального устройст­ва и управления, который, прав­да,   еще  плохо просматривается[6].

Впрочем, социокультурная динами­ка сегодня столь высока, что через только намечающуюся идейную и эстетическую платформу постпост­модернизма общество может просто «перескочить»[7].

Современное общество, элиты и исследователи не могут не считаться с тем, что одной из главных экзистен­циальных проблем социума является массовый человек. Сегодня он — до­минанта, он активен и инициативен во всех своих проявлениях, в том числе в области духовной культуры. Он плавно «перетекает» из общества модерна в общество постмодерна, и теперь уже — постпостмодерна. Пре­жде всего из его рядов рекрутируется средний класс. По своей сути массо­вый человек не авторитетен, а автори­тарен. Авторитет наделяет человека уважением; авторитарность требует (тщетно) уважения. Личность идет вглубь; массовый человек скользит по поверхности, принимая за открытие и истину первую родившуюся мысль. Авторитет не нуждается в лишних украшениях (наградах, званиях, по­читании); авторитарность не может без них обойтись. Авторитет открыт и искренен (потому он и авторитет); авторитарность секретничает и инт­ригует. Авторитетный человек ставит принципы выше правил, реальные достижения выше, чем статус; автори­тарный — с точностью до наоборот. В результате склонность к лицемерию массового человека взяла верх над открытостью и искренностью в со­временном мире, а свобода — над не­обходимостью и ответственностью, хотя и не устранила и неспособна ус­транить их полностью.