Если вы помните, как лет пятнадцать назад Владимир Бутромеев прошумел бурлескной повестью «Корона Великого Княжества» (журнал «Дружба народов», премируя белорусского автора, назвал его труд романом-мистификацией), так вам и новое огромное полотно Бутромеева «Земля и люди» поначалу покажется (уж точно в основной его части) чем-то в том же духе и жанре: умопостигаемые рассуждения о смысле существования прихотливо чередуются с умопомрачительными эпизодами из жизни мужиков и баб Погромного Двадцатого века, Достоевский дрожащим пером пытается вживить в эту жуть свои мистические предчувствия, Толстой тщетно силится охватить и осмыслить судьбы народов, эти усилия вновь композиционно обрушиваются — в древнюю мудрость, в Рим или Персию, к Одиссею и Навсикае, откуда автор возвращает вас в причудливую вязь, перевитую лесными тропами, ползающими по ним змеями и упоительным народным враньем про то, чего никогда не было и не будет.

После «Белки», в критическом обсуждении которой (не лишенном скандальности) я участвовал, Ким на время выпал из моего читательского внимания

«Куреху» Мария Ряховская придумала, отталкиваясь от «дурехи». Значение нового слова обозначила с продуманной неопределенностью: «нелепая романтичная девочка-подросток… в вечном поиске». Интонирование этих слов в прозе Ряховской по ходу «вечного поиска» придает термину «куреха» загадочную объемность. Не исключено, что тут имеется в виду и чемпионка яйценоскости на птичьем дворе. А может, чемпионка по пусканию табачных колец в студенческом кругу. А может, однофамилица знаменитого в 80-е годы чемпиона питерского рок-джаза, создателя «Поп-механики» Сергея Курехина… Все возможно!