В 2013 году в Центре фундаментальной социологии НИУ ВШЭ стартовал большой проект «Полицейский порядок и ситуативная солидарность». Его основная задача — обогащение теоретического аппарата социальной науки, долгое время уделявшей сравнительно малое внимание проблематике полиции. До сих пор термин «полиция» используется в значении «орган государственного принуждения, охраны порядка и предотвращении преступлений». Между тем изначально полицией именовался общественный порядок как таковой, и борьба с криминалом была лишь частью той общей управленческой задачи, на решение которой претендовали государства Нового времени. Управление социальной жизнью, целенаправленное воздействие на нее, реализация властных представлений о хорошем порядке — все это входило в понятие полиции и не могло, конечно, сохраниться во времена революций и построения гражданских обществ. По мере того как в экономике пробивал себе дорогу принцип свободы предпринимательства, а в политике — репрезентативного парламентского правления, задачи полиции сужались и ее понимание приближалось к современному. На это же время приходится и возникновение социологии как самостоятельной дисциплины. Можно сказать, что социология как наука в некотором роде заняла место полиции как науки, хотя, конечно, само «место» также претерпело существенные изменения. Социология нацелена на понимание и объяснение того, что полиция стремилась описать и целесообразно оформить. Так или иначе, полиция становится предметом социологии, причем далеко не главным, одним из тех, что изучаются наряду со многими другими. Однако роль полиции не остается неизменной. Она может уменьшаться, но может и увеличиваться, становиться центральной для государства, разрастаться до тех масштабов и проникать в те области, которые, как казалось, навсегда избавлены от полицейского попечения. Это понуждает любого ответственного исследователя подходить к полиции не с точки зрения ее моментального состояния, но в исторической и страноведческой перспективе.

Что-то неладное – говорят все – носится в воздухе, что-то мешает нам довериться сложившемуся укладу. Это удивительное чувство: опыт прошедшего десятилетия должен был бы приучить нас к тому, что много раз предсказанные по разным поводам социальные катастрофы не происходят, а раз так, то и сейчас менее всего следовало бы ожидать – хотя бы в ближайшем будущем – собственно катастрофического развития. Не то чтобы всё хорошо – кто решится сказать это, – но вот катастрофы ли нам грозят, катастроф ли должны мы опасаться? Предсказания катастроф предполагают обрушения больших конструкций, но тягостное чувство неладного вырастает в череде мелких событий повседневности, лишь отчасти являющихся событиями нашего собственного опыта, по преимуществу же – из событий медиа-среды, сообщений и новостей, а также повсеместно распространённых мнений, усиливающих друг друга опознанием единодушия. Казалось бы, единодушному беспокойству одних должно противостоять не менее единодушное спокойствие других, тех, которые не просто не верят предсказателям катастроф, но и видят будущее иным, лучшим. Но не так уж трудно обнаружить, что нет в наши дни ничего более редкого, чем сильная консервативная позиция, потому что консервировать нам собственно нечего

Обсуждение концепции политического у Карла Шмитта принимает форму диалога. Философ Анатолий Ахутин ставит три вопроса: 1) О суверенитете: суверенен лишь тот, кто может ввести чрезвычайное положение, но не получится ли так, что чрезвычайное положение используется для утверждения и поддержания диктаторских полномочий? 2) О решимости. Что означает перекличка между Шмиттом и Хайдеггером? Можно ли говорить, что полнота экзистенциальной автономии обретается в монолитной экзистенции народа? 3) О речи и демократии. Не следует ли понимать политическое скорее как сообщество существ-обладающих-словом? Социолог Александр Ф. Филиппов отвечает на эти вопросы