Несмотря на то что Василий Ломакин принад­лежит к поколению Николая Кононова и Сер­гея Завьялова, впервые его стихи попали в фокус внимания читающей публики в 2002 году — в «золотой век» русского Интернета, когда из небытия один за другим появлялись лите­ратурные проекты самого разного толка. Ло­макин с 1991 года проживает в Вашингтоне, но самые ранние из опубликованных им сти­хов были написаны еще в глубоко советском 1985-м. Как и для многих других стихов того времени, фоном для стихов Ломакина служила литература высокого модерна, но в них она вы­ступала в особом качестве. Язык поэзии Сереб­ряного века для всех поэтов этого поколения был выученным языком — к середине 1980-х разрыв с той поэзией был слишком глубок, но на нее по-прежнему равнялось почти каждое пишущееся стихотворение (разумеется, в до­статочно широком поле неофициальной литературы).

Шагнувшая из правого верхнего угла кадра кисточка рисует галочку — чайку, как будто вспорхнувшую ей навстречу. На шершавой песочного цвета бумаге под переливы восточного женского голоса, чуть дрожащего, жалующегося и сладкого. В этой чистой фигурации настроения мы не знаем ни что это за ли­нии, ни кто рисует. Если линия и устанавливает определенный способ быть и оформиться тем или иным образом, то только для того, чтобы его нарушить. Перед нами не результат, а само приключение кисточки, сам процесс рисо­вания, когда все дано не в законченном виде, а в момент зарождения. В купели полного самозабвения возобновляющегося начала.

Наверное, первым, кто концептуализировал московский концептуализм через ритуальные категории сакрального и профанного, был Борис Гройс. Причем его попытка создать метаописание неофициального искусства 1970-х осу­ществлялась на собственном же языке этого искусства, сочетавшем в себе рефлексию о современной культуре и религиозную медитацию: «Своим внутренним строем язык искусства обнаруживает строй мира иного, как строй языка обыденного обнаруживает строй мира здешнего. <...> Искусство в Рос­сии — это магия». Одной из проблем разговора об историческом движении в терминах ритуала является проблема самого движения, перехода к новому состоянию. Модель ритуала, несмотря на ее циклическую повторяемость, не обязательно противостоит модерному представлению о линейности истории. С помощью ритуала социум обретает возможность снять накопившееся на­пряжение, преодолеть ригидность социальных структур, более не отвечаю­щих актуальным задачам, утвердить господство социальности над миром природы