МЫСЛИ (КАК СВОЕВРЕМЕННЫЕ, ТАК И, ВОЗМОЖНО, НЕ ОЧЕНЬ) И МАТЕРИАЛЫ К КУРСУ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ. ЧАСТЬ 4. ИДЕЙНО-ФИЛОСОФСКИЕ ИСКАНИЯ НАЧАЛА 20 ВЕКА. (МАРКСИЗМ, БУЛГАКОВ, БЕРДЯЕВ)

Коваленок Алексей Анатольевич
ГБОУ СПО Нижегородское художественное училище
Преподаватель социально – гуманитарных наук
Кандидат философских наук
Alexey A. Kovalenok
Nizhny Novgorod Art School
Lecturer of social and liberal sciences
E-Mail: Kov9alenok@yandex.ru
УДК – 1 (091)

РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ КАК МУЧИТЕЛЬНО-БЕССТРАШНОЕ ОПРАВДАНИЕ ДОБРА. МЫСЛИ (КАК СВОЕВРЕМЕННЫЕ, ТАК И, ВОЗМОЖНО, НЕ ОЧЕНЬ) И МАТЕРИАЛЫ К КУРСУ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ. ЧАСТЬ 4. ИДЕЙНО-ФИЛОСОФСКИЕ ИСКАНИЯ НАЧАЛА 20 ВЕКА. (МАРКСИЗМ, БУЛГАКОВ, БЕРДЯЕВ).

Аннотация : В данной статье автор ее предпринял попытку воссоздать атмосферу разнопланового идейно-философского-мировоззренческого поиска, царившую в русской мысли в первые полтора десятилетия 20 века, сопроводив эту попытку своими размышлениями, оценками и комментариями. При этом рефреном проводится та мысль, что поиск этот был неотъемлем от общей духовной, культурной, социально-политической и экономической ситуации в стране. Что бы там не говорили современные апологеты монархии, но, на наш взгляд, это была эпоха углубления самых разных противоречий, эпоха системного кризиса, и она породила и философию кризиса. По этому поводу вспоминается гегелевское: философия есть эпоха, схваченная, запечатленная в мысли. К русской философии данного периода эта оценка как нельзя более применима. В русской мысли того времени нашли свое выражение самые разные идейные, духовные, художественные, политические, религиозные, социальные процессы, будоражившие русское общество. Это наглядно продемонстрировал и так называемый русский марксизм, не желавший мириться с нараставшей социально-экономической справедливостью. Это читается и в произведениях Булгакова, озабоченного тем, как создать хозяйство и экономику на преображенных христианско-нравственных началах, напряженно размышлявшего о роли религии в русском обществе, том, какая религия людям нужна. Ну и уж более чем актуально и конгениально нашему времени звучат размышления Бердяева о свободе и творчестве, о взаимоотношениях личности и социума, о роли Идеи, Духовности, Духа в жизни личности. Разве эти проблемы разрешены сегодня? Нет и сегодня остается эта проблема – вернуть Человека самому себе, вернуть людям духовное содержание, духовные заботы. Думается, включение этих размышлений русских философов серебряного века в современный процесс преподавания философии более чем востребовано и актуально, ибо поможет кое-что понять и о нашей эпохе, ведь некоторые параллели вполне очевидны.

Ключевые слова: философия кризиса, русский марксизм, Софиология, философия имени, персонализм, творчество, свобода. Историософия, Русская Идея, эсхатология

RUSSIAN PHILOSOPHY AS THE BITTERLY FEARLESS JUSTIFICATION OF THE GOOD. THOUGHTS (BOTH WELL-TIMED AND PROBABLY NOT QUITE) AND MATERIALS TO THE COURSE OF HISTORY OF RUSSIAN PHILOSOPHY. PART 4. IDEOLOGICAL AND PHILOSOPHICAL QUESTS IN THE EARLY 20th CENTURY. (MARXISM, BULGAKOV, BERDYAEV).

Abstract: The author has made an attempt in this paper to recreate the atmosphere of a diverse ideological-philosophical-worldview quest, which reigned in the Russian thought in the first fifteen years of the 20th century, and supported this attempt with his reflections, assessments and comments. As a refrain is thereat the idea sounds that the said quest is an integral constituent of the general spiritual, cultural, socio-political and economic situation in the country. Whatever modern apologists of the monarchy would say but in our opinion, it was the epoch of intensifying diversified contradictions, the epoch of systemic crisis, so it produced the crisis philosophy. On this issue Hegel’s definition is recalled that philosophy is an epoch seized, graved in a thought. This assessment is in the best possible way applicable to the Russian philosophy of that period. The most diverse ideological, spiritual, artistic, political, religious, social processes stirring Russian society found their expression in the Russian thought of that time. It was obviously demonstrated by the so-called Russian Marxism unwishing to put up with the increasing social and economic justice. It is read in the works of Bulgakov, who bothered about the creation of a household and economy based on transformed Christian moral principles and who mediated intensely on the role of religion in Russian society and about what kind of religion people needed. And ever more than relevant and congenial to our time are Berdyaev’s thoughts about freedom and creativity, about the personality and society relationship, about the role of Idea, Spirituality, and Spirit in the individual’s life. But have these problems been solved by today? Nothing of the kind! The problem sill remains to return a Man to himself, to return to people a spiritual content, some spiritual bothering. It appears that the inclusion of the said reflections of the Russian Silver Age philosophers in the current process of teaching philosophy is more than just needed and relevant, since it will help to understand something about our current period as some parallels are quite obvious.

Keywords: Crisis philosophy, Russian Marxism, Sophiology, name philosophy, personalism, creativity, freedom. Historiosophy, the Russian Idea, eschatology

В этой своей статье (заключительной из цикла наших статей о русской философской мысли) мы хотели бы поразмышлять о философии России в первые полтора десятилетия 20 века, и о том, на какие аспекты ее, на наш взгляд, следует обратить особое внимание при изложении современным студиозам, слушающим курс по истории философии. Разумеется, я здесь не претендую на всеобъемлющую полноту анализа русской мысли начала 20 столетия, а остановлюсь (учитывая и свой немалый уже преподавательский опыт) только на наиболее, как мне представляется, знаковых и значимых фигурах и персональных центрах, определивших вектор развития русской мысли данного времени, и выскажусь о некоторых наиболее характерных и значимых общих тенденциях.
Начало 20 века явилось временем общенационального кризиса, что и привело в итоге к Первой русской революции 1905 – 1907 годов. Россия, по словам Чехова, гудела как разворошенный улей. Ухудшилась ситуация в экономике. В результате экономического кризиса 1900 – 1903 годов закрылось около 4 тысяч предприятий, работы лишились 112 тысяч человек. Общество было расколото, поляризовано и радикализировано. Будничной стала апологетика террора и насилия – «банализация зла», я бы сказал. Страну сотрясали политические убийства.
Верхи империи тем временем сладко дремали, убаюканные своими иллюзиями, верой в то, что народ любит «царя – батюшку» и что нет надобности что – либо менять. Политический режим = абсолютистская надстройка явно перестал соответствовать требованиям времени. В стране не было ни парламента, ни конституции, ни оппозиции, ни элементарных прав и свобод. Николай II был слаб и малоинициативен, он не был дальновидным государственным деятелем . Страна на всех парах мчалась к революции. Явственно вырисовывалось основное противоречие тогдашней русской жизни: между самодержавием, которое стало рудиментом, анахронизмом, изжило себя, и всем остальным русским обществом, требовавшим обновления. В духовной жизни – это был период поисков, метаний, брожений, сложной борьбы.
В России рубежа веков ощущалось это декадентское настроение, ощущение чего – то предстоящего, надвигающегося. Чехов говорил, что Россия гудит, как разбуженный улей, как кипящий котел, что – то должно произойти. Явственно ощущалось настроение смены вех, смены эпох, общественная атмосфера была наэлектризована. Кто-то искал спасения в революции и марксизме, реализуя парадигму активного действия, кто-то – в «теории малых дел», кто-то – в Боге (богостроительство, богоискательство – но часто этот Бог был весьма далек от казенно-официозного Бога Победоносцева), кто-то – в «чистом искусстве».
Думается, эту атмосферу кануна, ожидания смены времен, рубежа веков, атмосферу напряженного и часто весьма противоречивого духовного поиска начала 20 века очень хорошо передал Г. Флоровский в своих «Путях русского богословия»: «Конец века» означал в русском развитии рубеж и начало, перевал сознания. Изменяется самое чувство жизни. «Все более и более нарастает чувство чрезвычайности» (А. Белый)… И то был не только душевный сдвиг… То был новый опыт…В те годы многим вдруг открывается, что человек есть существо метафизическое. В самом себе человек вдруг находит неожиданные глубины, и часто темные бездны. И мир уже кажется иным. Ибо утончается зрение. В мире тоже открывается глубина… Религиозная потребность вновь пробуждается в русском обществе, как это уже было однажды в Александровскую эпоху. И это пробуждение опять было болезненным и трудным. Соблазнов стало больше, когда душа пробудилась, и жизнь стала опаснее… Религиозная тема ставится теперь как тема жизни, не только как тема мысли. Теперь ищут уже не только религиозного мировоззрения. Вспыхивает жажда веры. Рождается потребность в «духовной жизни», потребность строить свою душу. И вдруг все становится как-то очень серьезно…Это значит не то, что все тогда были серьезны и верно оценивали значительность происходившего. Напротив, тогда было слишком много самого опасного легкомыслия, мистической безответственности, просто игры. Но сами события тогда вдруг стали серьезны. И в них внятно обозначился суровый апокалиптический ритм… Тогда решалась судьба людей. Тогда спасались и погибали, сбивались с пути, теряли себя или приобретали душу свою и души братьев. Тогда было много крушений, и редкие надежды сбылись. Павших было больше, чем достигших. Немногие нашли себя в Церкви. И слишком многие остались, захотели остаться вне. Иные пошли кривыми путями, ушли в дурной опыт… «Еще летали сны, и схваченная снами душа молилась неведомым богам»… Это было время исканий и соблазнов. Пути странно скрещивались и расходились. И всего больше было противоречий…Обостряется тревога совести. Но рядом вспыхивает и подпольный бунт» . Я привел эту обширную цитату Георгия Флоровского, ибо она, на мой взгляд, очень адекватно и точно отражает ту атмосферу духовной неопределенности, некоей, даже, растерянности, тревоги и смутного предчувствия чего-то неотвратимого, неизбежного, ощущения безжалостного катка, который раздавит, подомнет под себя судьбы миллионов людей. И это ощущение все нарастало.
На одном из плакатов того времени был изображен чудовищный, уродливый паук, неумолимо надвигающийся на смотрящего на него. Это – символ новой, неведомой еще эры, несущей неслыханные потрясения, готовящейся поглотить «народы, царства и царей». Наиболее чуткие умы и души уже слышали ее отдаленные, огненно-грозовые раскаты посреди публики, беззаботно веселящейся в синематографах и ресторанах.
Вл. Соловьев так передал мироощущение эпохи: Всюду невнятица, Сон уже не тот. Что-то готовится, Кто-то идет.
Это настроение=ощущение, заметим, отражалось, к примеру, и в наиболее философском виде искусства – музыке.
Вспоминаются в связи с этим глубокие размышления А. Ф. Лосева о связи философии и музыки. Разве можно, вопрошает Лосев, разобраться в Бахе без Лейбница, в Бетховене — без Канта, Фихте и Гегеля, в Вагнере — без Шопенгауэра, в Дебюсси и Равеле — без Бергсона, в Скрябине — без Фихте и солипсизма, в Прокофьеве — без современного феноменального морфологизма? Философа можно начать понимать только тогда, когда знаешь, какая музыка ему современна.

Из всех видов познания мира А. Лосев выделяет музыкальное познание как таковое, самостоятельное и самодостаточное. В музыке философ видит первоначальную, до-образную и вообще до-структурную основу или чистый музыкальный опыт и структурную музыку, которая уплотняется до образа и слова. Образцом чистой музыки, по мнению А. Лосева, являются квартеты Л. Бетховена, сонаты А. Скрябина, симфонии Ф. Шуберта, к структурной музыке философ относит «Петрушку» И. Стравинского.
Устремляя свою мысль к пространственно-временному континууму музыки, мыслитель фиксирует полный хаос, ведь музыка не создает никаких предметов, она изображает чистую сущность предмета, но не сам предмет. Вероятно, эта сущность является неизмеримо более общей, чем индивидуальность предмета, и потому она может соответствовать бесконечному числу пространственно-временных предметов. Чистой музыке не присуща познавательная оформленность, и потому пространственно-временной пласт бытия остается за ее пределами, она оперирует смыслами и сущностями предметов, изображая их чистое качество, в отличие от чистой мысли, которая имеет познавательную оформленность, однако не охватывает чистое качество и сущность предмета.
Лосев подчеркивает, что в музыкальном времени нет прошлого. Прошлое ведь создавалось бы полным уничтожением предмета, который пережил свое настоящее. Только уничтоживши предмет до его абсолютного корня, и уничтоживши все вообще возможные виды проявления его бытия, мы могли бы говорить о прошлом этого предмета. В музыке же мы только что увидели и осознали объединительную функцию по отношению к «разновременным» моментам. Но если нет прошлого, то тогда, по-видимому, реально есть только настоящее и его жизнь, творящая в недрах этого настоящего его будущее. Это громадной важности вывод, гласящий, что всякое музыкальное произведение, пока он живет и слышится, есть сплошное настоящее, преисполненное всяческих изменений и процессов, но, тем не менее, не уходящее в прошлое и не убывающее в своем абсолютном бытии. Это есть сплошное «теперь», живое и творческое, — однако не уничтожающееся в своей жизни и творчестве .
А. Лосев видел в музыке явлений лик божества, обращенный к человеку, отмечал религиозную значимость и смысл, выделяя музыку среди других искусств как «молитву». Музыковед. К. Зенкин в своей работе «О религиозных основах философии музыки А. Ф. Лосева» отмечал особое значение для А. Лосева учения Св. Григория Паламы о сущности и энергии, в котором постулируется положение, что музыка наиболее близка к Абсолюту и обладает свойствами божественной сущности. Музыкальное и религиозное сближает ценностное эстетическое переживание: чувство прекрасного и возвышенного. Речь идет о том восторге, экстазе, который вызывает музыкально-эстетическое бытие, сплетаясь с религиозным мировоззрением, мироощущением любви и природы, вечными общечеловеческими ценностями, ведет к гармонии человека с собой и миром.
Валентин Сильвестров, например, отмечал, что Музыка — такой вид искусства, что если нет оттенка печали или сквозящей грусти, то нет и музыки. Причем печаль может быть разная — темная или светлая. Само занятие музыкой — свойство лирического поэта. Грусть не оттого, что тяжелая жизнь, а потому, что музыка — это как ускользающая красота. Все мы, кто живет на этом свете, вроде бы и радостные, но недолговечные. Остается только музыка.
Есть знаменитая картина Дюрера «Меланхолия» — встреча частного (души) с Вечностью. Когда они встречаются и душа осознает это, она вспыхивает. Такая реакция и есть меланхолия, осознание того, что ты стоишь перед бесконечностью. Она порождает мысль о том, что ты — мыслящий тростник и существуешь в этом мире мгновение…
Когда человек страдает, с его души слетает какая-то кора и душа обнажается, оживает, поскольку в обычное время она «заасфальтирована» рутиной. Нужно землетрясение, чтобы увидеть мир таким, какой он есть. Но все время жить с таким чувством невозможно…
И, кстати, о Скрябине – упоминавшемся здесь выше. Его музыка как нельзя лучше иллюстрирует все вышесказанное. Вот что пишет о музыке Скрябина Георгий Флоровский, безусловно признавая ее глубинно-философский и магико-мистический характер: «Это опыт космической истомы, опыт мистический, но безрелигиозный, без Бога, и без лиц, опыт ритмов и ладов. И демоническая природа этого опыта вполне очевидна: достаточно назвать «Девятую симфонию» Скрябина («черная месса»), или его Poeme satanique, – «flammes sombres”, пляска черных пламен…Творчество Скрябина тем характерно, что в самом намерении творца оно было неким магическим действом, теургическим актом или предварением, должно было осуществить мистерию, мистерию космического разрушения и гибели. Скрябин чувствовал себя великим призванным, более чем пороком. Космическое томление в нем достигало такой остроты, что он стремился к смерти, готовил смерть миру, хотел бы зачаровать и погубить мир, – зачаровать в опьянении или исступлении смерти. Это будет вселенским и окончательным чудом. Острым эротизмом пронизано все творчество Скрябина. И чувствуется у него эта люциферическая воля властвовать, магически и заклинательно овладевать. Притязаемая теургия оборачивается волшебством, колдующим насилием, где нет ни смирения, ни духовного опыта, ни священного трепета, но почти обнаженная похоть мистической власти. Искусство действительно становится «тайным действием», но и темным действием, темным действом. Творчество Скрябина тем и показательно, что в нем разоблачаются сатанические глубины самодовлеющего искусства, темные бездны артистической гениальности. И у него своеобразно преломляется апокалиптическая тема. Скрябина можно назвать обреченным апокалиптиком. Его задуманная «Мистерия» ведь должна была быть именно концом мира, соответствует в его замысле Второму Пришествию христианского упования. Из космических ритмов можно освободиться только таким магическим смертоубийством, вселенским чародейным поджогом. Мечтательность разоблачается здесь, как насилие…Искусство перестает быть нейтральным. Оказывается, что искусство не может оставаться нейтральным. И вне истинной веры оно обречено на вырождение в темную магию…» .
С этими оценками видного русского богослова можно соглашаться, можно не соглашаться, но не нельзя отказать им в оригинальности и глубине. Поэтому мы и приводим их здесь. Для протоирея Флоровского искусство без Бога, без веры ведет в темную Бездну, в Ungrund, в Ничто, которое стремится поглотить и творца, и весь мир. Такое искусство разрушает гармонию, разрывает органичную ткань Бытия, и сквозь эти разрывы, эти лакуны в мир жаждут прорваться темные, демонические, сатанинские силы, желают овладеть им = миром, подчинить его себе. Но что касается апокалиптических мотивов в творчестве Скрябина, то композитор жил на грани, на переломе эпох (ушел из жизни 27 апреля 1915 года) = Мировая война, надвигавшаяся Революция… Он своим чутьем художника слышал, ощущал, пропускал через себя тектонические сдвиги истории, ее тревожную музыку и отражал все это в своем творчестве. Но у него, видимо, все это приобретало обостренный характер, он переживал все это как вселенско-космическую катастрофу, торжество и бал темных сатанинских сил, которые после многих веков ожидания вырвались, наконец, наружу.
Это все вышеописанное в полной мере отражалось и на философских исканиях начала 20 века. Царил плюрализм, шла борьба разных направлений. На философскую авансцену вышли и материализм ( Ленин , Плеханов), и легальный марксизм с упором на морально – антропологическую, гуманистическую компоненту в учении Маркса (Струве, Изгоев, Туган – Барановский), и религиозная философия и онтология (Эрн, Трубецкие), и философия пола (Розанов), и экзистенциализм и персонализм (Шестов, Бердяев), и интуитивизм (Лосский), и евразийство (Н. Трубецкой, Савицкий, Флоровский), и всеединство (Франк, Булгаков, Флоренский, Карсавин), и космизм (Федоров, Вернадский, Циолковский, Чижевский), и символизм (Белый, Мережковский), и философия права (Новгородцев, Ильин), и философия культуры (Федотов), и тектология = общая теория организации и систем (Богданов). То есть философская панорама была пестра и мозаична, беспокойна, философская мысль пульсировала, также, как пульсировала сама русская жизнь.
Так, Н. О. Лосский полагал, что характерными чертами русской философии на перепутье веков были: признание, обостренное переживание и понимание того, что духовный мир и духовный опыт есть такая же реальность, как и мир физический. Просматривалось неодолимое стремление установить связь между различными сферами бытия, понять мир как органическое целое и установить его связь с Богом. Найти пути осуществления синтеза между индивидуализмом и универсализмом. Рамки этих размышлений ограничены. Нельзя объять необъятное. Скажу подробнее лишь о некоторых наиболее крупных и значимых, на мой взгляд, «персональных центрах».
С. Н. Булгаков (1871 – 1844). В ранний период своего творчества был религиозным материалистом (вот такое вот сочетание!), легальным марксистом, экономистом. Но у Маркса его интересовали не экономические категории и законы, не голый экономизм, а его гуманистическая и антропологическая составляющая, проблема отчуждения и его преодоления. Потом, переболев Марксом, он стал платоником по своему мировоззрению и ярым соловьевцем. Его наиболее известные работы – «Философия хозяйства», «Два града», «Свет невечерний». Он никогда не скрывал своих убеждений, не пресмыкался перед сильными мира сего. В 1921 году он направил откровенное письмо Ленину, где прямо писал об удушении науки, философии и вообще всякой свободной мысли в России. Он же принимал активное участие в создании «Общества помощи голодающим Поволжья» и прямо обвинял власть в организации голода. В 1922 году среди прочих 170 человек выслан из России на так называемом «философском пароходе».
В Булгакове постоянно боролись философ и богослов – экуменист.
Он поставил очень серьезный вопрос: возможна ли религиозная философия и как? Этому посвящен в частности «Свет невечерний». Там обнажена трагедия принципиальной неполноты философии. Ее обитель – между небом и землей, она не может отрешиться от религии. В этом – трагическое противоречие. Философия – это свободный поиск истины, а религия – это строгие догматы. Трагическая разорванность! Булгаков говорит о «фатальной неудаче философии». Она всегда обречена на то, дабы быть односторонней. Систем было много, и они все разные. Они все пытались охватить весь мир. Любая система ложна и ущербна, принципиально ограничена. Булгаков постепенно дрейфует, эволюционирует к теологии.
Софиология Булгакова. София обоготворяет все процессы, в том числе хозяйство, производство. Но вопрос: какова ипостасность Софии? Внятного ответа у Булгакова нет. То она у него есть четвертое лицо Троицы, то растворена в природе. То он пишет, что София не ипостась, но при этом она, будто бы, обладает способностью ипостазироваться = причастна к ипостасному Божеству. Так все – таки не вполне ясно: София есть личность, или же она безличностна? Это – противоречие Булгакова. Во всем этом сквозит уже схоластика, терминологическая эквилибристика, оторванность от жизни. Вот, допустим, Булгаков еще указывает, что София в творении мира становится его субстанцией, как Бог в мире. Что это? Пантеизм? Очень похоже. Православная церковь все эти булгаковские изощрения и положения критиковала . Вот и, к примеру, Н. О. Лосский в своей фундаментальной работе по русской философии не преминул указать, что, по его (Лосского) мнению, «основной недостаток философской системы отца Сергия состоит в том, что в своем учении о божественной Софии как природе (усии) бога он утверждает онтологическое тождество между богом и миром. Такое тождество не допускается ни отрицательной, ни положительной теологией. Согласно отрицательной теологии, бог – это божественное ничто, невыразимое какими – либо понятиями, заимствованными из области вселенского бытия. Разделение между богом и миром имеет ярко выраженный онтологический характер. Поэтому нельзя говорить о каком – либо полном или частичном тождестве божественного ничто и мира. Бездну между богом и миром не заполняет и положительная теология» . Лосский, критикуя Булгакова, скатившегося, как Лосский полагал, к примитивному пантеизму, энергично подчеркивает, что между богом и миром существует онтологическая пропасть, и что пантеизм логически несостоятелен, что он преуменьшает творческие способности как человека, так и бога .
Философия имени Булгакова (имяславие = ономатодоксия). Божественен не только сам Бог, но и Имя Его. Слово богодухновенно. Слово, обозначение вещи неслучайно, оно срастается с вещью, представляет с нею единое целое. Слово и вещь прорастают, просвечиваются, отражаются друг в друге. Слово и имя – это отражение энергий, вполне реальных. Имя и слово неслучайны, это – важнейшая часть реальности бытия. Есть 1) имя, далее 2) вещь и 3) их соединение в познании = синтез.
Булгаков, несомненно, оставил яркий след в истории русской философии. Одна из заметных троп русской мысли может быть без преувеличения названа тропой Булгакова. Тот же Н. О. Лосский, критиковавший, как мы выше уже видели, некоторые положения философии Булгакова, идущие вразрез с общепринятой философско-христианской доктриной, горячо признавал, что при всем том заслуги С. Булгакова перед русской философской мыслью несомненны и неоспоримы. Его большая заслуга – это борьба против человекообожествления, демонизма и других разновидностей антихристианства. Значима его теория красоты и космоса как одушевленного целого. В теологии чрезвычайно ценно его учение об универсальном спасении, а также его учение о том, что воплощение – не только средство спасения человечества от греха, но и нечто гораздо более значимое, а именно необходимое условие обожествления тварных личностей. Стало быть, в связи с сотворением мира сын божий – это богочеловек от века вечного. Ценны указания Булгакова по поводу того, что слова «рожденный» и «исходящий», примененные соответственно к сыну и святому духу, означают не их причинную связь с богом – отцом, а различные аспекты самооткровения, аспекты абсолютной личности. Если католики и православные будут рассматривать спорный вопрос о нисхождении святого духа с этой точки зрения, то, полагает Лосский, богословский конфликт между ними вполне имеет шансы прекратиться . Все вышесказанное лишний раз подтверждает широту творческих, идейных, интеллектуальных интересов С. Булгакова, его неувядающее значение для истории русской философской и теологической мысли.
Н. А. Бердяев (1874 – 1948). Он – яркий персоналист и экзистенциалист. Есть две доминанты, две константы в его философствовании – творчество и свобода, причем свобода не как что – то внешнее, возможность делать что вздумается, а как внутренняя духовная свобода. Эти две темы рефреном звучали через все его раздумья. По словам А. Меня, Бердяев со всей остротой и проникновенностью поставил вопрос о важности человеческого достоинства . Это достоинство вытекает из высочайшей духовной природы личности, человеческого «я». Не в толпе, не в сумме, но именно в личности выражается одна из главных особенностей духа. Личность осуществляет то величие человека, которое является его природой. В толпе люди теряются, растворяются, отбрасываются назад. Вот – в чем и почему персонализм. Этот бердяевский пероснализм «дышит преданностью и состраданием к человеку, воплощая подлинный гуманизм евангельского христианства, соборного православия русской религиозной философии» . Ну а что касается свободы, то должно быть предельно ясно, что такой идеал личности может быть осуществлен только в свободном обществе свободных людей.
В 1909 году он выступил одним из соавторов сборника «Вехи», который явился попыткой осмыслить только что отгремевшую, отрокотавшую своими грозными раскатами и зарницами революцию. Септет мыслителей (среди них – Бердяев) выступил против радикализма, позитивизма, революционаризма, против кровавых эксцессов и жестокостей русского бунта – может быть, и небессмысленного, но уж точно беспощадного. Звучит осуждение русской радикальной безрелигиозной интеллигенции, поднимается вопрос об ее ответственности за происшедшее. Эта самая интеллигенция вместо того, чтобы призывать к диалогу власть и общество, гасить пожар насилия, наоборот, еще более раздувала его, потакала низменным инстинктам толпы, находила известную прелесть в самом процессе разрушения, искала упоение в нем. Вот яркий пример: известный ученый – экономист, депутат Думы М. Я. Герценштейн назвал поджоги и разгромы помещичьих имений (а их за годы революции было, по разным оценкам, уничтожено от 2 до 6 тысяч) «красочными иллюминациями». Вот она – апология насилия в действии. Против этого безудержного увлечения революционаризмом, когда «ради дела революции» считается допустимым все, что угодно, вот против этой «банализации зла» выступили «Вехи». Революционность сама по себе разрушительна, питаема в своих утопических проектах местью и ненавистью, а кроме того она неизбежно вызывает ответную реакцию власти, не менее мстительную и разрушительную. Маховик насилия раскручивается с обеих сторон.
Тот же Бердяев констатировал в этом сборнике низкий уровень философской культуры русской интеллигенции, отсутствие серьезных философских знаний, неспособность к серьезному философскому мышлению (вспоминается Солженицын: есть подлинная глубокая интеллигентность, а есть образованщина). Бердяев заключал с горечью, что русская интеллигенция умертвила в себе инстинкт истины.
С. Н. Булгаков отмечал, что русской интеллигенции присущ космополитизм пустоты, отсутствие здорового национального чувства, препятствующее выработке национального самосознания.
М. О. Гершензон пошел еще дальше и высказался еще резче, заявив, что русская интеллигенция обладает всеми свойствами стада: тупой косностью радикализма, фанатической нетерпимостью. Сонмище больных, изолированных в своей стране – вот что есть русская интеллигенция . (Напрашиваются параллели: а сегодня? Так ли уж недействителен этот диагноз к некоторым представителям нынешней российской интеллигенции, которые откровенно радуются неудачам своей страны, порочат ее с любых трибун, с каких только можно, призывают к новым санкциям, откровенно хотят поражения ее. Вот уж воистину, «достойные наследники» той российской интеллигенции начала прошлого века, которая слала приветственные телеграммы японскому императору по случаю победы Японии над Россией!
Вот приходит на ум яркий пример еще одного современного нашего интеллигента – Николая Карловича Сванидзе. Он упорно с усердием не по разуму продолжает отрицать, что был членом КПСС, то есть, попросту говоря, лжет, ибо документально установлено, что господин Сванидзе являлся членом КПСС с 1975 по 1991 год. Это, что называется, «из реки по имени Факт». Н. Сванидзе же отрицает очевидное. Интеллигент и откровенная ложь – понятия разве совместимые?! Ну сказал бы этот господин в конце концов – извините господа-товарищи, да, я был членом этой партии, но я никогда не разделял этой идеологии, она мне всегда была неприятна, однако, такое было время, что нельзя было иначе, я не мог не быть членом этой партии, таковы были обстоятельства, по-другому в то время было невозможно. Нужно было профессионально расти, делать карьеру, поэтому против своих убеждений я в эту партию вступил. Но в 1991 году, когда оковы пали и когда находиться в рядах КПСС больше не было ни смысла, ни необходимости, я из этой партии вышел. Вот и все! Такая позиция вызвала бы гораздо больше понимания и уважения. Господин же Сванидзе с упорством, достойным лучшего применения, отрицает очевидное, то, что подкреплено документами. Хочет сделать бывшее небывшим. Но ведь еще древние греки ведали, что это невозможно, это не под силу даже Богам. Тем более это не под силу скромному кандидату исторических наук.
Или вот еще один знаковый персонаж – Александр Сокуров. Его талант как режиссера весьма сомнителен. Ряд серьезных критиков говорят о том, что он – всего лишь бездарный подражатель Тарковского, но у Сокурова нет ни масштабности, ни глубины последнего. Он – всего лишь посредственный эпигон. То, что ему вручают безделушки на всякого рода фестивалях, еще мало что значит. Ибо цель творчества – «самоотдача, а не шумиха и успех. Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Эпигонство – всегда опошление оригинала. Кстати, заметим уж попутно, что ни у какого художника – кинематографиста нет такого сонма многочисленных подражателей и эпигонов, как у Тарковского, но он создал свой уникальный художественный язык, а те не смогли. Тарковский своим творчеством показывает, что режиссер – это что-то метафизическое, или есть, или нет. Он = режиссер создает свой неповторимый мир, куда хочется уйти, убежать, эмигрировать, в причудливых лабиринтах которого хочется затеряться, скрыться. Но тот, созданный гением мир, претендует на преображение этого, нашего мира. Тот же Тарковский сказал однажды, что его единственное желание, то, чего он более всего хочет – служить искусству, как цепной, верный, преданный пес. На могиле Тарковского есть надпись: Человеку, который видел ангела. Сокуров вряд ли может так сказать о себе. Нет, я не утверждаю, что он уж совсем самый бездарный и самый последний эпигон Тарковского, есть, наверное, еще хуже и бездарнее, но он – все-таки всего лишь подражатель, эпигон, заимствовавший свой творческий язык у Мастера. Впрочем, это сугубо лишь мое ощущение. И с ним, естественно, кто-то может согласиться, а кто-то нет. Но самое забавное, что он = Сокуров пытается играть роль некоей «совести нации», выступает с политическими заявлениями сомнительного толка – например, несколько лет назад предлагал отдать спорные острова Японии – вот просто так отдать и все, в качестве жеста «доброй воли». Как легко наши «интеллигенты» торгуют территорией своей страны и … совестью. (Он защищал эти острова? Проливал за них кровь? Да уж, прав Достоевский, некогда заметивший, что русский либерал – лакей, так и смотрит, кому бы сапоги вылизать). А то публично выступает в защиту «политических заключенных» сиречь украинских нацистов, задержанных на территории России за подготовку диверсий. Нет, осмелился бы он на такое, скажем, при Сталине – это я еще понимаю. Это был бы некий поступок. А сейчас, зная, что тебе за этого ничего не будет, можно геройствовать, благо ни особого ума, ни смелости, ни совести для этого не надо. Или еще один интеллигент – Михаил Ефремов. Появление вдрызг пьяным на сцене, мат в адрес зрителей – ну Бог с ним, это еще не самое гнетущее. Хотя… как это вяжется с интеллигентностью?! Но высказывания –это уже куда более серьезно. Так он полагает, что коммунистический морок у нас сменился мороком имперским – это из интервью украинскому каналу. Он и Крым, и крымский мост не прочь вернуть Украине. В общем есть, есть профессия такая – Родину не любить. Оговорюсь: я считаю, что М. Ефремов имеет полное право на выражение своей точки зрения («Пусть Ваше мнение мне противно, но я готов умереть за то, чтобы Вы могли его высказать» Вольтер). Я против того, чтобы лишать его каких-то там званий, устраивать какие-то травли, выгонять с работы и так далее, и тому подобное. Боже упаси! Но все-таки…, когда вспоминаешь отца его, великого русского Актера Олега Ефремова, Его роли, Его образ и смотришь сегодня на сына, то становится грустно, больно, испытываешь жгучее чувство стыда). Вообще, очень даже современная, конгениальная нам и актуальная это книга – «Вехи»!
А. С. Изгоев в тех же «Вехах» констатировал, что русская молодежь мало и плохо учится, неспособна к серьезному, кропотливому, систематическому и упорному труду. (Это – о русской молодежи начала 20 века. Интересно, а что бы этот господин тогда сказал о некоторых представителях современного российского студенчества?!).
Б. А. Кистяковский приходил к выводу, что русская интеллигенция состоит из людей, каковые ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы, не уважают права.
П. Б. Струве указывал на отщепенство русской интеллигенции, ее отчуждение от государства (как теперь по прошествии времени выясняется – любого государства – имперского, социалистического, демократического), даже враждебность к государству. А это – отнюдь не безобидно, ибо неизбежно влечет за собой бездонное легкомыслие и неделовитость в политике.
Наконец, С. Л. Франк нашел, что основной антиномией интеллигентского мировоззрения является сплетение в одно целое непримиримых начал нигилизма и морализма. Классический русский интеллигент – это воинствующий монах нигилистической религии земного благополучия. Жаль – не услышала ни власть, которая после поражения революции в упоении победой раскручивала маховик репрессий (об этом же и Толстой «Не могу молчать»), ни общество, которое расшатывало и без того зыбкую почву российской государственности, страстно жаждало новых потрясений, призывало их.
В «Вехах» подчеркивалось, что долг власти (любой!) – противостоять насилию и беззаконию, поддерживать общественный порядок, а если он нарушен, то власть должна водворить его. Но, конечно же, одними репрессиями и военно – полевыми судами ничего не решить, упование только на внешнее насилие бесперспективно и бессмысленно. Власть тоже должна меняться, слышать голос общества, предложить ему = этому самому обществу некую достойную альтернативу революционному насилию и кровавым эксцессам. Власть тоже несет свою долю ответственности за происходящее. И об этом тоже во весь голос сказали «Вехи». Сборник вызвал колоссальный резонанс, какой, возможно, не имела больше ни одна книга, изданная в России в 20 веке . «Вехи» породили колоссальную литературу, вполне сравнимую с хвостом кометы Галлея. Разброс оценок был велик. Одни увидели в нем «энциклопедию либерального ренегатства» (Ленин). Другие – напротив, признак духовного и идейного выздоровления, очищения и покаяния. Внимательно читал «Вехи» и Л. Н. Толстой (23 апреля 1909 он записал в дневнике, что всю ночь читал «Вехи»). Отношение к «Вехам» у Толстого было критичное, противоречивое. С одной стороны, да, ставят серьезные проблемы, а с другой – «слишком они увлечены, они знают все. Чего там только нет! И то, и то; а, наконец, не знаешь, чего они хотят». И еще яснополянский старец о «Вехах»: «Удивительный язык. Надо самому бояться этого. Не русские, выдуманные слова, означающие подразумеваемые новые оттенки мысли, неясные, искусственные, условные и ненужные. Могут быть нужны эти слова, только когда речь идет о ненужном. Слова эти употребляются и имеют смысл только при большом желании читателя догадаться и должны бы сопровождаться всегда прибавлением: “ведь ты понимаешь, мы с тобой понимаем это”». Да критиковал – но ведь заинтересовался, искал там какие – то для себя ответы, читал!
Бердяев и неохристианство. Новое религиозное сознание. Христианство двойственно, амбивалентно трактует человека: 1) как образ и подобие Бога и 2) как закоренелого грешника. Надо, полагает Бердяев, сосредоточиться на святости человека, на обожествлении плоти. Человек – не преступник перед Богом. Путь к обожествлению лежит через творчество и внутреннюю духовную свободу. Человек к этому способен. В современном мире человек часто рассматривается как объект среди других объектов, его субъективность, самость, его экзистенция растворяется в море процессов и вещей. Это есть объективация и для личности это плохо. Человек растаптывается как свободная творческая единица, как духовная монада, превращается в бездушный и унифицированный объект. Но есть и другая крайность – когда человек отстраняется от мира, от объектов, от других людей, отгораживается от них непреодолимой стеной. Это тоже плохо, ибо субъект познания неотделим от объекта, нельзя полностью отчуждать объекты от человека. Стало быть, надо избегать и объективации, отчуждения, растворения единичности в мире объективности, но, с другой стороны, нельзя и полностью порывать связи с миром, отворачиваться от него, завертываться в свой локон, пребывать в своей скорлупе, подобно лейбницианской монаде. Нужно быть в мире, встраиваться в его связи, но и нужно помнить и понимать свою выделенность из мира, уникальность, персоналистичность, несводимость своего Я ни к какому из объектов, процессов и состояний. Мое Я выделено перед Богом и ответственно перед ним. Бог ждет от человека свободного творчества как соратник, как друг. Мир можно познать только через человека и из человека. Но, и это важно, не человека, взятого самого по себе, а человека, пребывающего в Боге. В западной философии человек одинок, без Бога. Мир зол. Человек страдает. А по Бердяеву же, человек не одинок, ибо он – с Богом!
Антропология Бердяева. Бердяев разводит понятия индивида и личности. Индивид – это человек без связи с высшим миром = Богом, что – то низменное. А личность – это независимый центр, и он формируется из связи с Богом. Это – нечто трансцендентное. Пути личности, согласно Бердяеву, следующие: 1) раствориться в обществе, объективироваться и 2) жизнь в Боге – свобода и творчество.
Философия свободы и творчества. Свобода – это высшая ценность, но речь, прежде всего, о свободе внутренней, духовной, хотя и внешняя свобода есть предпосылка свободы первого типа, но только лишь предпосылка.
Откуда взялась свобода? Ниоткуда. Она изначальна. Было НЕЧТО, предшествующее самому Богу, UNGRUND = безосновная бездна, изначальная свобода. Здесь Бердяев опирается на Я. Беме. Бог поэтому не виновен во зле. Он не творил свободу, не распоряжается ею. Она была до него и без него. Она просто ЕСТЬ и все! Бог распоряжается и властен только над сотворенным им миром, а свободу он не создавал, она, как и ungrund = безосновная бездна, предшествовала ему, была до него. Поэтому Бог не волен над нею. А свобода предполагает и тягу к творчеству, к созданию чего – то нового, ранее небывшего во всех сферах бытия. Свобода делает возможным само творчество, есть важнейшее условие его, ибо творить можно только будучи свободным. В условиях несвободы подлинное творчество невозможно. Это будет лишь мимесис, эпигонство, копирование, подражание, выполнение чьих – то социальных заказов, ангажированность. Дух творчества в клетке, пусть даже золотой, не живет. Ему нужна свобода как субстанция, стихия, где только он и может развернуть, раскрыть себя. Трагедия, по Бердяеву, состояла в том, что как раз этого условия для творчества не было в Советской России.
Историософия и Русская Идея Бердяева. История – это напряженное и драматичное противоборство Бога и дьявола. Человеческая история смысла не имеет. Ее смысл в том, что она рано или поздно закончится. Мышление Бердяева эсхатологично. Он много говорит о конце света, конце истории. А вот потом начнется подлинная сверх (мета) история. Человеческая история есть лишь приуготовление к метаистории. Состояние мира мертво, объективировано. Можно сказать так: подлинная история – это бегущая река, вечно стремящийся поток, живой дух, а человеческая история – это замерзшая река, объективация духа. Как откомментировал этот момент А. Мень, история – это статуи и трупы. Все реализуется тогда и только тогда, когда мир сбросит с себя это окостенение объективации, когда лед объективации тронется, треснет, и река духа вновь станет живым, играющим, блещущим всеми красками потоком. Поэтому осмысление истории – только там, где она кончается. И далее позволю себе буквально процитировать А. Меня, ибо он очень образно, символично и вместе глубоко сказал об этом: «Смысл истории – в ее аннулировании, в ее снятии; в том, что мы устремлены, как стрела, к будущему, где мертвенность объективированного бытия будет побеждена, где будет торжествовать полностью творческий дух, где он будет играть и расцветать. Поэтому эсхатология, то есть учение о конце мира, для Бердяева не было чем – то зловещим, мрачным, устрашающим. Он говорил о том, что человек должен приближать конец мира, что человек должен стремиться к этому моменту преображения бытия. И все темное будет уничтожено» . Я полагаю, что А. Мень этими словами из своих лекций по русской религиозной философии великолепно и очень точно прочувствовал и передал эсхатологические интуиции, прозрения и переживания Н. А. Бердяева. Люди – активные участники приближения конца истории. От них зависит – сколько еще человеческая история будет длиться.
Кстати, Бердяев, несмотря на критическое отношение к большевизму и русской революции 1917 года, тем не менее, признавал, что в коммунизме есть своя правда. (Кстати, ведь и Соловьев признавал «частичную правду» социализма, не отбрасывал, не отрицал ее. Но вся беда в том, что социализм зациклился на материальном, на экономике, на производстве, абсолютно элиминировав духовную компоненту человеческого бытия. А ведь человек – это, прежде всего, дух. Бытие определяет сознание?! Ничего подобного! Сознание, дух, чувствующий свое единство с Абсолютом, творит новое, преображенное бытие. Сознание, дух, идея есть Демиург бытия, и каково это сознание – таково и бытие индивидуальное и социальное. Убогость сознания, нищета духа продуцируют и обуславливают и убогую, пошленькую, серенькую материальную, экономическую, политическую и социальную действительность. Да, материальные блага важны, производство важно, экономика важна, но не как самоцель, а как подчиненный инструмент для более полной и всесторонней реализации всех потенций и энергий, всех смыслов и аспектов духа. Только тогда будет полная гармония материального и духовного, но при первенстве последнего. Материальное бытие будет пронизано светоносными и преображающими духовными энергиями. Маркс заявляет, что будто бы идеальное – это материальное, но пересаженное в человеческую голову и там преобразованное в ней. Напротив, оппонируют ему, материальное – это духовное, идеальное, покинувшее пределы только лишь человеческой головы и подвергнувшееся опредмечиванию, воплотившееся в продуктах и результатах человеческой деятельности. Более того, без этой предваряющей деятельности духа само материальное никогда не состоялось бы. Дух, идея есть Демиург материального мира и всех его форм и проявлений – производства, экономики и так далее. Вот чего, по Соловьеву, не понимали социалисты, абсолютизировавшие экономизм).
Важна в этом отношении его ( = Бердяева) работа 1918 года «Истоки и смысл русского коммунизма». Бердяев пишет, что коммунизм – это не случайность для России. Он выражает некие глубинные чаяния и надежды русского человека, русской души. Коммюнотарность, общность, коллективизм, взаимовыручка, искание правды и справедливости, неприятие культа голой наживы и индивидуализма – все эти черты русского человека нашли свое отражение, пусть и в искаженном виде, в практике русского коммунизма. Русская революция отразила мессианизм, присущий русскому народу, который считал себя мессией, спасителем человечества, верил, что у него – всемирно – историческая миссия. Коммунизм, по сути, это та же религия, но только наоборот. Недаром, Бердяев ввел термин – «обратная теократия». У Революции есть свои священные тексты (например, «Капитал» Маркса), есть свои жрецы, первосвященники (тот же Ленин), есть свои мученики и герои, есть свои обряды, культы, ритуалы и практики. То есть вот она – «обратная теократия» в действии. Поэтому можно, конечно, проклинать, ругать, ненавидеть русский коммунизм и революцию, но для мыслителя – не лучше ли понять, разобраться в глубинных истоках, понять в чем его ( = русского коммунизма) правда и истина, а в чем – неправда и ограниченность, понять – почему он получил такое распространение в русском обществе и стал парадигмой социального действия для десятков миллионов людей, что в итоге привело к изменениям всемирно – исторического масштаба. Не торопись осудить, но торопись понять. Именно это и пытается сделать Бердяев. Мыслитель подчеркивает, что никакие внешние интервенции, никакое внешнее давление не поможет изменить существующий строй в России. Не надо с помощью штыков «освобождать» Россию от коммунизма. Это – глупое, опасное и бесперспективное занятие. Только русский народ сам должен решить свою судьбу. Выздоровление должно прийти изнутри, это должен быть внутренний, имманентный духовный, нравственный, социально – политический процесс. Пока предпосылки для этого не созреют внутри самого русского общества, все внешние потуги бессмысленны и бесполезны. Свои иллюзии Россия должна изжить только сама, а дальше решить, что из прошлого она возьмет в новые , пока еще неведомые формы организации социальной жизни, а что отринет и отбросит как ненужный и устаревший хлам.
Не менее критично, чем к коммунизму, относился Бердяев и к западной буржуазности. Буржуазность – это болезнь духа. Это – принижение сознания, отступление от человечности. Духовная буржуазность – примитивизация, успокоенность, зацикленность на своем пошлом, заскорузлом мирке, барство духа, сытость духа, довольство примитивным и малым, остановка духовного потока в человеке – были для мыслителя столь же ненавистны и враждебны, сколь и атеизм.
Итак, все-таки Бердяев признавал (хоть и с оговорками) своеобразную правоту Ленина, правоту и правду советского строя при всех недостатках его. Ленин, по Бердяеву, создан из одного = цельного куска, он монолитен. (Тут сам собой вдруг вспомнился Ницше: «Уж лучше враг из цельного куска, чем друг, приклеенный слегка»). Роль Ленина есть замечательная демонстрация личности в истории. В нем черты русского интеллигента сочетались с чертами русских людей, собиравших и строивших государство. Ленин был государственный человек, остановивший хаотичный распад России. У него есть черты сходства с Петром. Заметим, это говорит и пишет человек, пострадавший от Советской власти, но оставшийся на позициях Истины, Правды, Совести, Объективности. А нынешние некоторые (и не столь уж малочисленные) историки, публицисты и прочие и прочие. Что же они, весь этот сонм интеллектуалов, как они гордо себя именуют?!
Так вот они представляют Ленина как эдакого демона, злого гения русской истории, безжалостного тирана, тиражируют мифы о «немецком шпионе», от которых серьезные историки уже давно отказались. Как заметил один исследователь (Лев Данилкин – автор фундаментальной монографии о Ленине), ненависть духовенства к Ленину вполне объяснима и объективно обусловлена. Ленин был тот, кто осуществил не только социальную революцию, но и религиозную реформацию, большевики были прямыми конкурентами духовенства. И Лев Данилкин даже пишет, что если они = священники вытащат Ленина из мавзолея, то уж, конечно, не ограничатся просто перезахоронением. Это будет как с Кромвелем – голова на пике, тело на поругание.
Но еще и еще раз вернемся к вопросу: что же воплощает Ленин? Он воплощает идею социальной справедливости, как никто в 20 веке, вот почему его, как никого иного, так люто и так искренне ненавидят все богатые, влиятельные, все мировое закулисье, сильные мира сего. И он не просто отвлеченно теоретически ее воплощает. Кто бы сегодня и что бы не говорил, но почти 75 лет на большей части земной суши существовал строй, который пусть в ограниченных и несовершенных (что было исторически неизбежно!) формах, но, тем не менее, впервые в мире воплотил на практике саму эту идею = ИДЕЮ СПРАВЕДЛИВОСТИ . Она стала важным фактором реальной политики. Разумеется, абсолютной справедливости нигде никогда не было и не будет, но автор этих строк убежден, что в СССР при всех издержках был, тем не менее, реализован наиболее всесторонний и комплексный вариант такого социального устройства, которое бы идею справедливости положило в фундамент самого своего бытия. Да, разумеется, были ущемленные, обиженные, недовольные и несогласные. Но они были, есть и будут при любом общественном устройстве. Все дело, однако, в пропорциях, в соотношениях. Признаем объективно – таких недовольных было все-таки меньшинство. Большинство же людей пользовалось плодами очень сильной социальной политики, нацеленной на удовлетворение коренных интересов людей труда. Здесь – и бесплатное жилье, и бесплатные медицина и образование, отдых на курортах, и еще многое другое, о чем нынешние жители России начинают уже основательно забывать (а для молодежи, тех, кому сегодня менее 30, все это кажется вообще несбыточной фантастикой – настолько это у них не вяжется с реалиями нашего нынешнего либерально-рыночного века).
Далее (если опять вернуться конкретно к Ленину). Он воплощает идею актуальности революции. А разве есть вообще какие-то времена и состояния, в которых революция в тех или иных своих аспектах неактуальна?! Лев Данилкин иронически замечает, что все эти разговоры про то, что мол «дайте нам двадцать лет спокойствия и мы….». Но так не бывает, никто никогда их не даст. Поэтому любой серьезный кризис быстро сделает эту фигуру актуальной. Ленин был тот, кто знал, как рационально использовать иррациональную энергию, стихийную силу, он умел вычислять элементы, на которые никто сейчас не обращает внимание – но они вдруг превращаются в грозных политических субъектов. Он называл это «искусство восстания». Может сейчас это и кажется никому не нужным, неактуальным, но это ведь иллюзия. Кризисы повторяются, и ленинизм может еще стать весьма востребованным и конгениальным тем временам, которые могут грянуть уже не в таком уж далеком будущем. Ленин изменил мир по запросу истории и географии сильнее, чем любой другой деятель русской истории. Двадцатый век не был безумным наваждением, как некоторым хотелось бы его представить. Ленин не был «чертиком из табакерки», он был порождением русской истории и географии. И, как полагает Лев Данилкин, если бы он воплотился не во Владимира Ильича Ульянова, то все равно в кого-то еще. Эта сила – “ленин» -все равно была бы генерирована пространством и историей. Вот что важно осмыслить и понять!
Он делал то же, чем последнее тысячелетие занималась вся русская история: он выстраивал из России центр мира – то же, что делали Иван III, Иван Грозный, Петр Великий, Екатерина II, Николай I… По-видимому, полагает Лев Данилкин, существует некая функция, которая реализуется в каждом веке по-своему, и Ленин в этом аспекте прекрасно и органично вписывается в константу русской истории. Да, он был жесток, но и его противники были далеко не ангелы (о белом терроре сегодня написано уже достаточно). Дело в данном случае вообще не в личности – не в Ленине и не в Сталине. Была логика исторического процесса, логика политической борьбы, и они были зажаты ее железными тисками. Они были поставлены в такие условия, когда императив времени требовал от них создания жесткой государственной машины – и эта машина работала по своей логике, не зависевшей даже от отдельных людей, она молола целые сословия в пыль. Ленин, Сталин не всегда справлялись с управлением ею, но сама она не была абсурдным, нелепым механизмом, слепым и бесцельным в своей ярости. Все эти жертвы советской модернизации – отнюдь не жертвы «безумия» одного-двух человек. Такой взгляд – неуважение к этим жертвам, обессмысливание их жизней. Вместо того, чтобы демонизировать Ленина, Сталина, правильнее все же искать историческую объективную логику, которая приводила их к таким или иным решениям. В данном случае с Львом Данилкиным, а это его суждения мы сейчас воспроизвели, можно лишь согласиться. И те предложения о выносе тела вождя из мавзолея, которые сейчас активно звучат в известных кругах, они работают не на консолидацию, не на сплочение, не на единение общества, столь сейчас необходимое ему, но напротив, они направлены на разобщение, разъединение, нагнетание ненависти и вражды. И если такой шаг все же состоится, то вряд ли он послужит оздоровлению и очищению общественной атмосферы, ибо очень много людей отнесутся к такому шагу однозначно негативно, отрицательно, не одобрят его.
Еще и еще раз подчеркнем здесь: Ленин – создатель новых смыслов, генератор новой красной метафизики – метафизики жизни и метафизики смерти. Вынос его из мавзолея – это конец русской цивилизации, русского проекта; это – признание неуважения к самим себе, признание того, что, по сути, весь 20 век (а это, в основном, как раз красный, советский проект) был для России некоей провальной, черной дырой; признание ненужности и бессмысленности всех жертв, положенных на алтарь советской цивилизации. Но признание всего этого есть шаг к распаду России, ее государственности, уступка тем силам, которые полагают, что Россия виновата уже только потому, что существует. Это – шаг к ликвидации страны.
Вообще, хотелось бы здесь еще попутно заметить, что, как выразился один политолог, наше любимое национальное занятие, наша забава – перебирать кости. Конечно же, это ведь гораздо интереснее, нежели чем перебирать данные статистики, например, о продолжительности жизни (которая у нас позорно низка), или об уровне бедности и нищеты, о падении промышленного производства. А тут – вот он лежит, виновник всех наших бед. Давайте уберем его и тогда заживем на славу, поля наши тогда сами собой заколосятся, доходы граждан умножатся, промышленность оживет, и много еще самых разных чудесных вещей произойдет.
Да, конечно, Ленин во-многом это символ, а ведь еще Конфуций утверждал, что миром правят не деньги и вещи, но символы. Поэтому кому-то важно с этим символом окончательно расправиться. (Принесет ли это пользу обществу – это другой вопрос, но представляется, что люди, которые выступают с подобного рода инициативами, менее всего озабочены этим вопросом, преследуя свои собственные властные, идеологические и политические цели). Чем хуже обстоят дела в стране, тем более назойливой и вирулентной становится антиленинская, антисоветская и антикоммунистическая пропаганда.
Да или вот, еще один аспект в связи с этим: общеизвестно, что Ленин был яростным сторонником и защитником научного мировоззрения. Но сегодня (как и всегда в эпоху кризисов и нездоровья общества) множатся толпы «параученых», разного рода квазиисследователей, прогнозирующих конец света, ищущих порталы в иные миры, обещающих элексиры бессмертия, а также растет число откровенных и даже неприкрытых шарлатанов – космоэнергетов, ведьм, колдунов, ясновидящих и так далее. Растет число невежественных и неграмотных людей (достаточно сказать, что по данным различных опросов сегодня в России каждый четвертый взрослый россиянин уверен, что именно Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот!), внимающих этим новоявленным пророкам и мессиям. Вместо исторического и научного материализма насаждается, если угодно, истерический идеализм – плоский и примитивный. И Ленин в этом смысле тоже ведь символ – символ научного мировоззрения, непримиримой борьбы с шарлатанством, срывания всех и всяческих масок с разного рода проходимцев, прикрывающихся псевдонаучной фразеологией. И отсюда тоже проистекает ненависть определенных кругов к нему. И, кстати, еще и еще раз о репрессиях – есть сами репрессии как объективный факт, а есть образ репрессий, весьма далекий от реальности и созданный антикоммунистами всех возможных мастей.
И здесь имеет смысл еще раз прислушаться к И. Я. Фроянову, который подчеркивал, что все зависит здесь от ракурса оценки, от конкретно-исторической точки зрения, от того момента, в котором находился СССР в те годы. Абстрактных рассуждений здесь быть не должно. Да, «если иметь в виду отдельного человека, его личные интересы, то репрессии, конечно, – это жуткая, безобразная, отвратительная вещь. Но есть ведь еще и интересы общества, коллективные интересы, связанные с сохранением независимости государства, укрепления его мощи и силы. Поэтому здесь однозначных суждений быть не может» . И далее: «Я бы так оценил эпоху репрессий Сталина. С одной стороны, все это отвратительно, даже мерзко, но с другой стороны, и в определенной степени исторически обусловлено. С точки зрения, повторяю, индивидуальной, особенно нынешней, когда интересы личности поднимают до небес (что неверно: должно быть сбалансированное сочетание интересов отдельного человека, отдельной личности, общества и государства), так вот с точки зрения проповедуемой ныне индивидуальности это совсем плохо. С точки же зрения коллективных начал, коллективных и государственных интересов здесь есть предмет для рассуждений» . Не надо ничего поголовно оправдывать, но надо просто видеть всю сложность и противоречивость, весь драматизм той эпохи. Это только для бывших преподавателей научного коммунизма, ныне перекрасившихся в либералов и вдруг скопом коллективно прозревших, стало «все ясно» относительно той эпохи.
Конечно, например, для А. Сокурова, который полагает, что государство непременно должно быть слабым, что сильное государство – это плохо для личности (почему???!!!), что любить можно лишь только страну, где власть слабая (это как сейчас на Украине???!!!), что сильная власть непременно все разрушает (???!!!) – для таких деятелей, конечно же, относительно Сталина и той эпохи «все предельно ясно». Но если подходить объективно, без предзаданной ангажированности, то надо понимать, что эпоха та была соткана из противоречий, величайших взлетов и падений, а Сталин, как любой великий человек, как Иван Грозный, как Петр, как Екатерина, как Ленин созерцал всю бездну добра и всю бездну зла – а это весы колеблющиеся. Вот такие размышления возникли у нас на полях книг Бердяева. А уж соглашаться с ними или нет – это дело читателя. И еще вспомнилась глубокая мысль, высказанная, помнится, еще Лейбницем: неудовлетворительность и слабость любой философской системы, философского движения любой эпохи состоит именно в том, что = какие мысли, идеи, воззрения прошлых эпох они отвергают, что не могут или не хотят в переработанном и творческом виде принять в себя. Слабость – в бездумном отрицании и отбрасывании философско-идейных исканий прошлого. А сила – как раз в обратном, в умении интегрировать, впитывать, вбирать в себя эти идеи и искания, перерабатывать и применять их к анализу процессов современности. Это тысячу крат верно и по отношению к теоретическому (да и практическому) наследию Ленина. И не лучше ли вместо слепого отбрасывания и отрицания попытаться творчески применить ленинские идеи для оценки нашего Пост-мира, мира Пост-всего: постправады и постсовести, постчеловечности, постсправедливости. И если внимательно вчитаться в ленинские страницы, то, возможно, они многое нам и о нашем мире могут рассказать.
Бердяев также много писал об антиномиях русской души, которая соткана из синтеза двух миров – Запада и Востока. И получается великий Востокозапад или Западовосток. Это и есть Россия. Миссия русских – примирять Восток и Запад, быть мостом между ними, объединить весь мир на духовной основе. Сегодня тоже разворачивается процесс глобализации, но он базируется на грубой материальной силе. Он несправедлив. Он несет процветание только «золотому миллиарду», а остальные шесть миллиардов обрекаются на перспективу придатка, на бесправие и нищету. А вот Россия же, по Бердяеву, должна быть перекрестком миров, объединить народы на духовной, равноправной, истинно справедливой основе.
Итак, творчество и свобода – вот две основные темы размышлений Н. А. Бердяева. Творчество и свобода – это атрибутивные характеристики человеческого, личностного бытия, и пока существуют мыслящие люди, то Бердяев не будет забыт, его не ждет забвение и невостребованность, к его текстам и размышлениям будут обращаться и искать там ответы ( конечно же, неокончательные) на вопросы, которые будут возникать вновь и вновь, пока не прейдет человек, пока не угаснет последний мыслящий дух . Бердяев «свободно ходил по всем мирам» (А. Мень). И его тексты и мысли могут быть и нашими итинерариями, путеводителями по бесчисленным спиритуалистическим, трансцендентным мирам и Вселенным – Вселенным духа.
Вот на этом я позволю себе и завершить рассмотрение русской философской мысли первых десятилетий 20 века. Выше мы оговаривались уже, что советскую философию 20 века мы в этих заметках затрагивать не будем, ибо это – особый феномен, особый пласт, особая субстанция, требующая такого же особого и отдельного рассмотрения, отдельного разговора и отдельных размышлений. Возможно когда-нибудь автор сиих строк представит свои скромные размышления и по этому поводу. Я отдаю себе отчет, что русская философия – это огромный, неисчерпаемый духовный пласт, необъятный интеллектуальный материк, целая галактика имен и каких имен!!! А необъятное, как известно, объять невозможно. Чтобы охватить их все недостаточно будет и десятка статей. Каким – то мыслителям и персоналиям я неизбежно уделил больше внимания, каким – то меньше, о каких – то лишь упомянул вскользь. При этом я, естественно, как, наверное, и каждый автор исходил из какого – то своего чутья, из своих интуиций, своего преподавательского опыта, своих предпочтений и пониманий значимости того или иного мыслителя и, соответственно, того внимания, того объема, того места, каковое ему, опять же на мой взгляд, следует уделить. Причем эта значимость ставилась в связь (и это важно!) с их конгениальностью, с созвучностью их исканий нашей стохастической, разрываемой противоречиями, кризисами и дисбалансами современности.
Но даже из того, что я здесь смог сказать, читателю, надеюсь, ясно, что цель всех рассмотренных, проанализированных, затронутых здесь мыслителей была в общем – то одна: каждодневно, ежечасно будить Человека в человеке, напоминать ему о своем человеческом предназначении, человеческом достоинстве. Оправдание добра – вот рефрен русской мысли, лейтмотив ее. (И даже у Ленина: ведь Революция для него совершенно искренне – Абсолютное Добро, она несет социально-экономическое и духовное освобождение, она разбивает цепи отчуждения, позволяет многим обездоленным воспрянуть к новой и счастливой жизни). Вот она – Русская Идея! Превратить добро из этической в онтологическую категорию, онтологизировать его, сделать его причастным бытию, претворить в плоть и кровь реальной жизни, и построить на фундаменте добра = правды = истины новое, преображенное общество, где была бы достигнута гармония личного и общественного, духовного и материального, божественного и человеческого. Да, это трудный путь, но только на нем они видели спасение России. Эти мыслители, служители духа, творцы его, зиждители его старались своими прозрениями, исканиями, своей болью, тревогой, своими надеждами, чаяниями и помыслами быть достойными нас, своих потомков. Они и сегодня светят нам «светом невечерним» своих мыслей и идей, незримо присутствуют среди нас. «Ибо такова привилегия великих душ – уходя из этого мира, продолжать воздействовать на него, продолжать участвовать в становлении Царства Божия на земле» (А. Мень).
А мы? Достойны ли мы их прозрений, их высот, их интуиций? Это – очень сложный и далеко непраздный вопрос. Чтобы на него ответить – нам нужно хотя бы раз в жизни остановиться, задуматься, прервать хотя бы на время часто бессмысленный и изнуряющий марафон в лабиринтах каждодневности, совершить глубокую саморефлексию, интроспекцию, разбудить свой дух, подняться над суетой, над мельтешением повседневности, над мелочными проблемами и заботами. И может быть тогда (Кто знает? Ведь дух дышит, где хочет, его сущность – свобода, для него нет границ, преград, цепей) для нас ( ну или хотя бы некоторых из нас – конечно, случится это не с каждым, с некоторыми – никогда, ибо худшая материальная объективация = бездуховность есть их стихия, в коей они пребывают, их эссенция, субстанция, их органически непреодолимая черта, в этой стихии антидуха они, что называется, у себя дома) начнется пусть сложное, болезненное, но все – таки обновление и очищение, небыстрое, трудное, но все – таки движение к новой, более цельной и целостной, наполненной новыми, может быть, пока для нас еще неведомыми смыслами жизни.
Ну а пока этого нет, то, как я уже писал где-то в одной из своих статей , нам остается только вслушиваться и слышать, в том числе, погружаясь в субстанцию мысли и русских философов, как вновь и вновь, опять и снова гулким набатом сквозь бесконечные миры, галактики и века звучит этот извечный призыв-вопрос, которым М. Булгаков закончил свою «Белую гвардию»: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»
И в самом деле – почему?!

ЛИТЕРАТУРА

1) Данилкин Л. А. Ленин. Пантократор солнечных пылинок / Л. А. Данилкин. – М.: Молодая гвардия, 2017. – 912 с.
2) Замалеев А. Ф. Лекции по истории русской философии / А. Ф. Замалеев. – СПб.: Изд-во С. П. Ун-та, 1995. – 338 с.
3) Коваленок А. А. Огненный след пророка из Нолы: некоторые аспекты учения Джордано Бруно в модусе современного философского образования / Вестник развития науки и образования, № 03-04, 2017.
4) Лосев А. Ф. Музыка как предмет логики / А. Ф. Лосев. – М.: Академический Проект, 2012. – 208 с.
5) Лосский Н. О. История русской философии / Н. О. Лосский. – М.: Советский писатель, 1991.- 480 с.
6) Мень А. Русская религиозная философия. Лекции / А. Мень. – М.: Фонд имени Александра Меня, 2003. – 279 с.
7) Фроянов И. Я. Молитва за Россию. Публицистика разных лет / И. Я. Фроянов. – СПб: Астерион, 2008. – 840 с.
8) Флоровский Г. В. Пути русского богословия / Г. В. Флоровский. – Вильнюс, 1991. – 600 с.
9) Шапошников Л. Е, Федоров А. А. История русской религиозной философии: учебное пособие для вузов / Л. Е. Шапошников, А. А. Федоров. – М.: Высшая школа, 2006. – 447 с.