Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №3, 2018
Юрова Людмила Станиславовна,
кандидат психологических наук,
старший преподаватель кафедры иностранных языков для обществоведческих факультетов СПбГУ
Yurova Lyudmila Stanislavovna,
senior lecturer of the English language department for the social science faculties
St. Petersburg University
e-mail: l.yurova@spbu.ru
УДК 37.015.3 + 372.8
Язык и эмоции: к вопросу об эмпатии переводчика
В статье анализируются функции когнитивной и эмоциональной эмпатии в работе переводчика, а также роль эмпатии в преодолении барьеров в межкультурной коммуникации.
Ключевые слова: эмпатия, эмоция, перевод, межкультурная коммуникация, эмоциональная компетенция, компетентность переводчика.
Language and emotions: to the question of interpreter`s empathy
Abstract.In the article the author analyses functions of cognitive and emotional empathy in the work of an interpreter as well as the role of empathy in overcoming barriers in international communication.
Key words: empathy, emotion, translation, intercultural communication, emotional competence, competence of interpreter.
Говоря об эмпатии в переводческой деятельности, обычно не принято уточнять ее вид, а также специфические реакции, связанные с ними. Тем не менее, если обратиться к опыту межкультурного общения, к конкретным ситуациям, то можно увидеть, что эмпатия не только помогает лучше понять опыт другого, но и предполагает определенную нагрузку, связанную с проецированием на себя эмоций носителя иностранного языка. Непосредственное эмоциональное сопереживание требует от переводчика также определенных усилий для совладания и дистанцирования от проблемных ситуаций перевода. И если говорить о развитой эмпатии лишь как об обязательном структурном элементе эмоционального интеллекта и составляющей профессиональной компетентности, можно оставить в стороне одну из самых основных и вполне очевидных проблем – проблемы совладания с эмоциональной эмпатией, ее регуляцией.
Слово «эмпатия» можно перевести как «вчувствование». Впервые этот термин предложил в 1873 году немецкий философ Робер Вишер, обозначив способность, позволяющую людям проецировать себя на естественные и искусственные объекты. Затем термин использовал философ и психолог Теодор Липпс, обозначая им внутреннюю имитацию при восприятии движений. Настоящим популяризатором нового термина стал американский психолог Эдвард Титченер, калькировав это слово с немецкого. Понятие эмпатии впоследствии оказалось востребованным в феноменологической традиции: Эдмунд Гуссерль описывал ее в русле интерсубъективности, как способность ставить себя на место другого. Другими словами, эмпатия делает поведение других для человека понятным. Ученица Эдмунда Гуссерля Эдит Штейн описывала ее как способ получение опыта другого, полагая, что все люди врожденно восприимчивы друг к другу. Впоследствии исследования в области нейрологии подтвердили, что люди воспринимают себя в связи с другими. Томас Хаксли, получивший прозвище «бульдог Дарвина» за приверженность теории эволюции, доказывал, что мозг человека не имеет врожденных предписаний о том, что правильно, а что – нет: само восприятие древними людьми своих сходных черт побуждало их протосоциальному поведению, а различия – к поиску категорического стереотипного социального знания. Н. Хомский подчеркивал, что качества, связывающие нас, перевешивают те, которые могут, по всей видимости, разделять нас.
Можем ли мы рассматривать эмпатию как компонент преодоления языковых барьеров в ситуации межкультурного взаимодействия? Уиллард В. О. Куайн отвечает на это более чем утвердительно, демонстрируя, как полевой лингвист проясняет значение слова «Гавагай» у туземцев, выискивая понятные ему аналоги во внешних стимульных ситуациях. По мнению Куайна, эмпатия позволяет переводчику уловить, насколько к месту в конкретной ситуации сказано им слово «Гавагай», то есть «Кролик», об определенном значении которого он еще только догадывается, наблюдая за туземцами [3, с. 67-102]. Таким образом, эмпатия управляет переводчиком, когда он занят аналитическими гипотезами в отношении перевода. Она позволяет расширить представление о значении слова или выражения, исходя из невербального контекста и своего понимания культурной и социальной среды.
Х. Спенсер-Отей и П. Франклин приводят пример с американским студентом, искавшего помощи с заданием о боулинге у корейца, который ответил ему, что знает «приблизительно». Американский учащийся решил, что кореец имеет только общее представление о боулинге, хотя сам корейский помощник транслировал свою полную осведомленность со словом «приблизительно» как с индикатором «вежливой скромности». Разумеется, оба участника взаимодействия не имели базовых знаний, дающих возможности прогнозировать межкультурное взаимодействие и обращались к имеющимся у них стереотипах, присущим носителям их родных языков. Переводчик же, обращаясь с «приблизительно», в идеале должен бы мгновенно преодолеть это различие, идентифицировав индикатор «вежливой скромности» и отделив его от той уверенности в своем знании, которую транслировал кореец [7, с. 1-6]. Языковая интуиция в этом смысле базируется на эмпатии, а в широком смысле – на эмоциональной компетенции, которая позволяет, выделяя эмоциональные доминанты, раскрывать прагматический потенциал каждой конкретной ситуации, в том числе и межкультурного взаимодействия. «Если реальность всегда воспринимается как мультисенсорная, то и ее интерпретация тоже. Индивидуумы и общества интерпретируют мир посредством понятий. Эта интерпретация включает в себя как познание, так и эмоции, которые настолько переплетаются, что была предложена новая категория cogmotion (когнитивная эмоция)» [6, с. 54].
Л. В. Козяревич считает, что «эмпатия обладает значительным прагматическим потенциалом как целенаправленного действия, которое связано с умением человека понимать эмоции других, проявить уважение к эмоциональному поведению других, способностью видеть связь между своими и чужими эмоциями, мыслями и поступками», и в межкультурном общении раскрывается как транснациональная межкультурная эмпатия [2, с. 141]. В этом смысле, как компонент эмоциональной компетенции, эмпатию следует понимать не просто как способность к избирательному сопереживанию по принципу схожести опыта, но и как способность сопереживания преодолевать различия, исходя из принятия чужого опыта как своего.
Западные социологи предложили рассматривать два компонента эмпатии – когнитивный, связанный с пониманием, и эмоциональный, связанный с сопереживанием как таковым. Знаниями о культурной среде, истории страны и особенностях менталитета, то есть просмотром соответствующих фильмов и видеороликов, чтением книг, можно существенно обогатить именно когнитивную эмпатию, расширяя знание социокультурного контекста. Но остается вопросом, что делать с эмоциональной эмпатией: развивать ли ее, и если да, то каким образом, являются ли эмоциональная и когнитивная эмпатии взаимозависимыми, может ли эмоциональная эмпатия служить барьером для когнитивной?
Найти ответы на эти вопросы не так уж просто, как кажется на первый взгляд. Среди американских студентов проводилось исследование, связанное с информированием о дискриминации афроамериканцев в Европе: в итоге, учащиеся рассказали о своем гневе и раздражении как о реакции на события, то есть они поняли и оценили ситуацию, но они ничего не говорили о том, как чувствовали себя сам притесняемые афроамериканцы. Впоследствии они признались, что не хотели «влезать в шкуру» дискриминируемых, потому что им это было эмоционально тяжело [5]. В результате, они рационализировали эмпатийно воспринятый опыт других, но так и не пережили его.
Несомненно, эмоциональное сопереживание может стать стрессовым фактором. Но может ли переводчик в своей работе полностью отрешиться от эмоциональной эмпатии и опираться исключительно на когнитивную?
Сама специфика переводческой деятельности требует высокого уровня владения своим эмоциональным состоянием, то есть развитым навыком эмоционального переключения в общей способности к саморегуляции. Об этом можно судить по тем ситуациям, которые типичны для военных и судебных переводчиков. Вспоминая репортажи о Нюрнбергском процессе, отмечали, что «переводчики видели документальные кадры, находясь настолько близко от главных виновников массового истребления узников Дахау, Освенцима, Майданека и других лагерей смерти, что могли смотреть им прямо в глаза», а на одном из заседаний суда обвинение представило в качестве доказательств экспонаты начальника Бухенвальда – «растянутые куски выделанной человеческой кожи и мумифицированную голову юноши под стеклянным колпаком». «Несмотря на все это, синхронисты должны были сохранять присутствие духа, не терять сосредоточенности, переводить слова обвиняемых четко и бесстрастно, никоим образом не выдавая своего личного отношения к ним. А главное – переводить слово в слово, даже если понимали, что подсудимые говорят заведомую ложь» [1, с. 70].
Если синхронный перевод в ситуации делового общения может происходить только на основе когнитивной эмпатии, с ориентацией на знание контекста и общей специфики бизнес-переговоров, то для художественного перевода, в ситуациях высокого психологического напряжения сторон общения, где важны нюансы и невербальный подтекст, например – в дипломатии, опираться только на когнитивную эмпатию может быть уже и недостаточно, так как она не дает полного «ответственного» вчувствования в индивидуальный язык. А. Н. Никифоров, описывает это как понимание личностного смысла. «Каждый из нас выбирает свой индивидуальный набор таких слов, поэтому миры разных индивидов приобретают свой неповторимый оттенок. Это обусловлено не только тем, что каждый из нас владеет только какой-то малой частью знаний и культуры общества. Эту сферу всегда можно расширить. Главное в том, что особенности личности каждого человека диктуют ему выбор именно таких слов и выражений для характеристики вещей и событий. Можно даже сказать, что именно в подборе экспрессивно-оценочных выражений проявляется личность человека, создающего для себя уникальный жизненный мир» [4, с. 173].
Современные учебные программы в рамках обучения межкультурной коммуникации стремятся развить когнитивную эмпатию. Иногда выделяют межкультурную и историческую эмпатии как отдельные виды. Но собственно эмоциональная эмпатия, сопереживание как таковое, являющееся трудным и даже стрессогенным для переводчика, остается за кадром обучения. Совладание с чужими эмоциями, заражение ими в напряженных или требующих глубокого вчувствования ситуациях, не рассматриваются как специфически переводческие. В этой связи у переводчика остается небольшой выбор: или отказаться от эмоционального проникновения в опыт другого, объяснив его рационально, или подвергнуть себя всем эмоциональным «трудностям перевода», но извлечь из слов носителя языка самое сокровенное как собственное.
Разумеется, разделение эмпатий на когнитивную и эмоциональную условно, но оно показывает, что сопереживание не является чем-то просто облегчающим понимание, особенно, если оно субъективно определяется как «тяжелое» и побуждает ставить барьеры на пути к опыту другого человека. Переводчик, стремясь глубже проникнуть в эмоционально насыщенный текст или речь, подвергает свой внутренний мир непростому испытанию, поэтому совладание, «спортивно» развиваемая им эмоциональная саморегуляция, должно рассматриваться нами как неотъемлемая часть профессиональной компетентности переводчика.
Литература: