Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №3, 2015
Коваленок Алексей Анатольевич
Нижегородский филиал Московского Государственного Университета экономики, статистики и информатики ( ФГБОУ ВПО НФ МЭСИ)
Преподаватель социально – гуманитарных наук
Nizhny Novgorod Branch of the Moscow State University of Economics, Statistics and Informatics ( NF MESI FGBOU VPO)
Kovalenok Aleksey Anatolievich
The teacher of social and humanitarian subjects of Nizhny Novgorod Branch of MESI
E-Mail: Kov9alenok@yandex.ru
УДК – 1 (091)
Заметки на полях некоторых платоновских диалогов по поводу соотношения понятий «эйдос» и «идея»
Аннотация:Данная статья посвящена анализу понятий «эйдос» и «идея» у Платона, в частности, их соотношению, выяснению сходства и различия между ними. И тот, и другой термин использовались мыслителем для обозначения открытой им ноуменальной, сверхчувственной реальности. Однако, более тщательный анализ соответствующих текстов показывает, что данные слова, хотя и близкие по смыслу, отличаются в нюансах и не могут считаться взаимозаменяемыми синонимами. Автор этих строк полагает, что различие между ними в том, что идея у Платона означала мысленный принцип, который характеризует внутреннее единство признаков, тогда как эйдос представляет «мыслеобраз», что присутствует в конкретных вещах, как общее – в частных явления. То есть эйдос – это внешнее, пластичное , так сказать, осязаемое, зримое проявление умозрительной и спекулятивной идеи или некоторых аспектов ее в конкретных вещах. Эйдос – это идея, просвечивающая через конкретные вещи, дающая в них и через них себя разглядеть, увидеть, насколько вообще можно узреть ее физическим оком. Эти положения автор и старается здесь раскрыть.
Ключевые слова: идея, эйдос, платонизм, мыслеобраз
Notes on the margins of some Plato’s dialogues concerning a ratio of the concepts «eidos» and «idea».
Summary:This article is devoted to the analysis of the concepts «eidos» and «idea» in Plato’s works, in particular, to their ratio, clarification of similarity and distinction between them. Both terms were used by Plato for designation of comprehended by mind supersensual reality discovered by him. However, more careful analysis of the corresponding texts shows that these words, though having much in common in the meaning, differ in nuances and can’t be considered as interchangeable synonyms. The author of this article believes that the distinction between them in the following: “the idea” of Plato means the mental principle which characterizes internal unity of signs whereas “the eidos” represents mental image which is available in specific things and as the general – in private phenomena. In other words “the eidos” is external, plastic, so to speak, tangible, visible manifestation of speculative idea or of some aspects in specific things. “The eidos” is the idea coming through specific things, giving possibility to be noticed and watched through them, it makes out itself through them, it becomes visible as far as it is possible to be seen by a physical eye. The author of the article also tries to open these provisions here.
Keywords: idea, eidos, platonizm, mental image
Заметки на полях некоторых платоновских диалогов по поводу соотношения понятий «эйдос» и «идея».
В этой статье автор предпримет попытку поразмышлять , привлекая соответствующие места из ряда платоновских диалогов, о том, в каком соотношении находятся у Платона такие понятия как «эйдос» и «идея». Всем хорошо известно, что учение об идеях = эйдосах есть главное метафизическое откровение нашего мыслителя. Платон глубоко погружается в саму ноуменальную реальность, открывая в ней сверхчувственное, супранатуралистическое содержание и измерение, которое не рассматривалось в предшествующей философии «фюсиса» (φύσις – природа), вполне удовлетворявшейся выведением многообразия феноменов нашего мира из той или иной вещественной «стихии» (вода, воздух, земля, огонь и т.д.). Новацией Платона стало то, что он не только заявил о наличии умозрительного начала в чувственно-воспринимаемых вещах, как это сделали до него мегарцы (в частности, Стильпон), но и первым приступил к его изощренному и систематическому анализу. Поясняя свой подход к пониманию сущего, Платон прибегает к образу «второй навигации», заимствованному им из морского дела. «По терминологии древних мореплавателей, – поясняют Дж. Реале и Д. Антисери, – когда утихал ветер и паруса не функционировали, судно переходило на управление веслами, и это называлось второй навигацией. В образной системе Платона первая навигация символизировала ход философии по ветру на парусах натуралистической мысли. Ясно, что вторая фаза персонифицировалась Платоном с его вкладом, с тем, что, без метафор, было результатом его собственных усилий. Первая навигация, по существу, закончилась неудачей, ибо досократикам не удалось до конца объяснить чувственно воспринимаемое посредством чувственного же. Через эту брешь философия вышла в новое измерение бытия сверхчувственного, умопостигаемого».[1] В результате своего духовного плавания на волнах чистой мысли Платон открыл новое измерение космоса – сущее «ноэсиса» (νόησις – мышление), мир идей. Таким образом, «вторая навигация» Платона привела к пониманию и разделению двух планов бытия: феноменального, чувственно-воспринимаемого, и ноуменального, умопостигаемого.
Истинно сущим для Платона является лишь умозрительная, интеллигибельная реальность. Эту интеллигибельную реальность образуют эйдосы (εἶδος – вид, образ), или идеи (ἰδέα – форма, прообраз). Но возникает вполне закономерный далее вопрос: а в каком же собственно соотношении эти концепты друг по отношению к другу находятся? Автор этой статьи полагает, что данные слова, хотя и близкие по смыслу, отличаются в нюансах и не могут считаться взаимозаменяемыми синонимами. Греки в обыденной речи, откуда они были взяты Платоном, использовали их, согласно С.П. Лебедеву, главным образом в двух значениях. «Во-первых, – пишет этот исследователь, – словами «эйдос» и «идея» обозначался внешний вид предмета или предметов, а во-вторых, этими терминами обозначалась сама основывающаяся на подобии вещей собирательность, присущая любому слову…».[2] Как следует из исходных смыслов данных слов, ничто изначально не указывало на их отдельное существование от вещей, тем более – на их объективное бытие, первичное, независимое и определяющее по отношению к вещам. Напротив, «эйдос» подчеркивал конкретный и вещественный характер мышления, а «идея» являла форму вещей, их первообраз. Платон переосмыслил оба понятия, стремясь освободить их от ига телесности, однако избежать противоречий на этом пути ему так и не удалось, за что он подвергся критике Аристотеля.
Попытаюсь предпринять здесь хотя бы краткий дискурс по этому вопросу, высказав при этом ряд своих замечаний и наблюдений. На мой взгляд, нельзя не согласиться с А.Ф. Лосевым, отдавшим многие десятилетия изучению философии Платона, в том, что «и эйдос, и идея указывают на некое видение, видимость, ту или другую непосредственно созерцаемую данность».[3] Но можно постигать качественное своеобразие этой данности, как находя ее отличия от всего остального, так и устанавливая, чем она является сама по себе. В реальности обе интенции, сосредоточенные на разных аспектах феномена, взаимосвязаны. «Однако, – пишет А.Ф. Лосев, – это две разные устремленности сознания на предмет и, следовательно, два разных момента в самом предмете. Первый момент, по моим тщательным наблюдениям, связывается с понятием эйдоса, второй – с понятием идеи. Эйдос обладает, стало быть, дифференциальной природой, идея – природой интегральной»[4]. Принимая в целом такое деление, все же следует помнить, что сам Платон нигде не давал ясного указания, в каких случаях следует оперировать понятием «эйдос», в каких – понятием «идея». Что касается моего подхода, то я нахожу различие между ними в том, что идея у Платона означала мысленный принцип, который характеризует внутреннее единство признаков, тогда как эйдос представляет «мыслеобраз», что присутствует в конкретных вещах, как общее – в частных явлениях[5]. Опять же , подчеркиваю, что я здесь выражаю лишь свое собственное понимание и осмысление данного вопроса, это лишь моя скромная интерпретация, ибо я ведь не сам Платон. Что же такое идеи у Платона, какова их сущность и структура? За прошедшие почти две с половиной тысячи лет были даны самые разные варианты ответов на эти вопросы. Самые значительные из них, на мой взгляд, могут быть зафиксированы в следующих положениях:
1)Идеи трансцендентны по отношению к вещам реального мира и представляют собой вполне реальные, наделенные онтологическим статусом понятия, гипостазированные сущности единичных материальных вещей, лишенные присущих последним движения – становления и изменения (Аристотель, Э. Целлер).
2) Идеи суть наглядно данные художественные объекты ( Фуйе, Стюарт).
3) Идеи суть формы вещей в нас, познающих субъектах, т.е. субъективно познанные имманентные сущности вещей (Г. Гегель).
4) Идеи суть общие логические понятия разного уровня и значения: категории, числа, гипостазированные сущности единичных материальных вещей. В то же время они также суть логические методы, чисто смысловые «условия возможности» познания (П. Наторп, В. Виндельбанд).
5) Идеи как имманентны, так и трансцендентны вещам. Они суть понятия, содержащие предельное обобщение, принцип и метод, порождающую модель, скульптурно-смысловое изваяние вещей. Они есть живые и пульсирующие структуры, логическим образом осмысливающие всю космическую действительность. Идеи наделены собственной идеальной материей, насыщены магическими энергиями и представляют, в известном аспекте, традиционных греческих богов[6]. (А.Ф. Лосев). [7]
Все эти концепции, которые в одних моментах сходятся до тождества, в других – оказываются полярно противоположными, делают настолько пестрой картину платоновского мира идей, что за разъяснением следует обратиться к самому первоисточнику. В разных по времени диалогах Платон отмечает различные признаки идей. В «Евтифроне» Сократ говорит своему оппоненту: «Так припомни же, что я просил тебя не о том, чтобы ты назвал мне одно или два из благочестивых деяний, но чтобы определил идею как таковую, в силу которой все благочестивое является благочестивым. Ведь ты подтвердил, что именно в силу единой идеи нечестивое является нечестивым, а благочестивое – благочестивым».[8] Здесь идея мыслится как «единое во многом», то общее, что присуще частным явлениям. В диалоге «Гиппий Больший» упоминается уже другой аспект понятия «идея». В беседе с известным софистом учитель Платона заявляет: «Итак, если прекрасное есть причина блага, то благо возникает благодаря прекрасному. …Из того, что мы нашли, видно, что прекрасное выступает как бы в образе отца блага».[9] В данном контексте понятие идеи приводится как «источник», «причина», производящая порождающее действие, причем, не в отношении вещи, а другой идеи.
В «Кратиле» Сократ указывает Гермогену: «Ведь и не всякий кузнец воплощает одно и то же орудие в одном и том же железе: он делает одно и то же орудие для одной и той же цели; и пока он воссоздает один и тот же образ, пусть и в другом железе, это орудие будет правильным, сделает ли его кто-то здесь или у варваров». [10]При таком употреблении слова идея предстает как цель и смысл некого явления. В конце того же самого диалога идея наделяется новым значением. «Но разве может быть чем-то то, – рассуждает Сократ, – что никогда не задерживается в одном состоянии? Ведь если бы оно когда-нибудь задержалось в этом состоянии, то тут же стало бы видно, что оно нисколько не изменяется; с другой стороны, если дело обстоит так, и оно остается самим собой, как может оно изменяться или двигаться, не выходя за пределы своей идеи?».[11] Тут уже фиксируется неизменность, цельность, тождественность идеи самой себе, что не позволяет определяемым ею вещам покидать свои границы.
В диалоге «Федон» можно видеть известное смешение эйдоса и идеи, так как Платон использует εἶδος для характеристики сущности понятия, причины вещей, их формообразующего начала, т.е. всего того, для обозначения чего как будто более должна подходить ἰδέα. Она же упоминается там, где на примере числа 3 показывается «верность» вещи своей идее, да в словах Сократа: «Я полагаю, что ни бог, ни сама идея жизни, ни все иное бессмертное никогда не гибнет…».[12]В «Пире» идея вновь сближается с эйдосом, и переводчик в указанном издании сочинений Платона трактует ἰδέα как «форму», «облик» там, где речь идет о «соразмерной и гибкой идее» Эрота, а также «идее любящего начала».[13] Между тем в «Федре» платоновский Сократ говорит о парадигмальной сущности идеи, разбирая «идею души» и восходя от «идеи тела» к «идее бога».[14]А следом – об ее организующем начале, дающем «способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно», и «различать существующее по видам и охватывать одной идеей все единичное»[15]. Таким образом, по крайней мере, некоторые диалоги Платона, в самом деле, дают пищу для сомнений в отношении того, насколько строго сам философ придерживался разделения данных понятий.
К таковым как будто не относится «Теэтет», в котором внимание уделяется восприятию идеи как единого целого, что отличает ее от восприятия отдельных частей вещи или слова. Там Сократ говорит, что «следовало бы за слог принять не [совокупность] букв, а какой-то возникающий из них единый зримый вид, имеющий свою собственную единую идею, отличную от букв»[16]. Трудно не согласиться с А. Ф. Лосевым, который оценивает этот фрагмент как «прекрасный пример употребления понятия идеи как интегральности», из которого к тому же следует, что «термины «эйдос» и «идея» стоят тут рядом, и, след., ясно, что они – не одно и то же».[17] Но, несмотря на дифференциацию данных понятий, общий ход рассуждений Сократа сводится к тому, что как идея, так и эйдос выражают качественное своеобразие целого, не сводимое к сумме признаков составляющих его частей, и представляют лишь различные аспекты формы, или вида, сходных между собою вещей.
В «Софисте» речь идет о диалектике идей как родовых характеристик, в чем можно усмотреть их отличие от эйдосов как видовых признаков. Так, чужеземец из Элеи говорит Теэтету: «Различать все по родам, не принимать один и тот же вид за иной и иной за тот же самый – неужели мы не скажем, что это [предмет] диалектического знания? …Кто, таким образом, в состоянии выполнить это, тот сумеет в достаточной степени различить одну идею, повсюду пронизывающую многое, где каждое отделено от другого; далее, он различит, как многие отличные друг от друга идеи охватываются извне одною и, наоборот, одна идея связана в одном месте совокупностью многих, наконец, как многие идеи совершенно отделены друг от друга».[18] В качестве примера ложного и истинного знания об этом приводятся софист, «убегающий во тьму небытия», и философ, «который постоянно обращается разумом к идее бытия».[19] Так чем же является мир идей Платона: объективно сущим, что существует прежде и независимо от вещей, или идеальными сущностями, пребывающими в самих вещах, или, может, формой восприятия и осмысления вещей в нас, познающих субъектах?
На этот вопрос во многом дает ответ диалог «Парменид», в котором Платон подвергает критике ложное учение об идеях. В нем Сократ как будто утверждает, что идеи способны к объективному существованию. Так, он говорит Пармениду, что они «пребывают в природе как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, самая же причастность вещей идеям заключается не в чем ином, как только в уподоблении им».[20] До этого Сократ, отбиваясь от критики Парменида, заявляет: «…Не есть ли каждая из этих идей – мысль, и не надлежит ли ей возникать не в другом каком-либо месте, а в только душе?»[21] Но возражения его оппонента: о бытии идей самих по себе, о наличии эйдосов низменных вещей, о неделимости или делимости идей и ухода после признания подобия идей и вещей в «дурную бесконечность», – столь серьезны, что требуют внесения важных уточнений в понимание природы идей. По мнению А.Ф. Лосева, Платон находит выход в том, что идея, или эйдос, «не будучи ни вещью, ни мыслью, ни понятием, ни нормой, ни сверхчувственной субстанцией, тем не менее «присутствует» в мире и познаваем» как «смысл, как идеально-объективная значимость».[22]Однако такой вывод не следует из самого диалога, в котором совсем еще юный Сократ явно уступает в искусстве диалектики старому и мудрому Пармениду.
Здесь я позволю себе пропустить несколько диалогов Платона, в которых также дается то или иное толкование идей («Филеб», «Тимей»), и перейти к его самому большому произведению – «Государство», где афинский философ в известном смысле подводит итоги в отношении того, что представляют идеи. Во-первых, он говорит о тождественности идеи самой себе, утверждая, что «прекрасное, так же как справедливое, едино».[23] Во-вторых, для познания идей, Платон требует соразмерности и природной тонкости ума, «своеобразие которого делало бы человека восприимчивым к идее всего сущего»[24], и выделяет идею блага как «самое важное знание»[25], посредством которого определяются справедливое, полезное, прекрасное и т.д. В-третьих, под идеей он понимает некое качественное своеобразие, существующее по собственной природе и обусловливающее специфику множества вещей. Или, как говорит Сократ, «что есть прекрасное само по себе, благо само по себе и так далее в отношении всех вещей, хотя мы и признаем, что их много. А что такое каждая вещь, мы уже обозначаем соответственно единой идее, одной для каждой вещи».[26] Здесь же Платон указывает на различие между идеями и вещами в том смысле, что «вещи можно видеть, но не мыслить, идеи же, напротив, можно мыслить, но не видеть».[27] В-четвертых, стремясь точнее довести связь между идеями и вещами, Сократ у него говорит: «…Для каждого множества вещей, обозначаемых одним именем, мы обычно устанавливаем только один определенный вид»[28]. Затем он рассуждает о мастерах, которые, следуя идее как образцу, делают кровати и столы, при этом подчеркивая, что «никто из мастеров не создает самое идею».[29] В-пятых, Платон различает понятия «идея» и «эйдос», различие между которыми можно понять из вопроса Сократа: «Может быть, у тебя есть какая-нибудь иная идея (ἰδέα) государственного устройства, которая ясно проявлялась бы в каком-либо виде (εἶδος)?». [30] То есть из этого места следует, что эйдос – это внешнее, пластичное , так сказать, осязаемое проявление умозрительной и спекулятивной идеи, или некоторых аспектов ее в конкретных вещах. Эйдос – это идея или некоторые ее аспекты, схвачиваемые, удерживаемые визуально, зрительно, насколько по отношению к идее это вообще возможно.
Какой вывод об идеях Платона можно сделать на основании анализа этих фрагментов? Если судить о них в целом, получается довольно замысловатая и запутанная картина, так что не будут большим преувеличением слова того же А.Ф. Лосева, правда, взятые из другой работы. «…Подходя к тексту Платона строго философски и филологически, – писал он, – никакого систематического учения об идеях мы у него найти не сможем. Но зато мы повсюду наталкиваемся на какие-то фрагменты, на какие-то недодуманные до конца мысли, на какие-то более широкие рассуждения, и, наконец, на поэтические, мифологические, риторические, диалогические методы, которые содержат огромное количество указаний на несомненное наличие у Платона пусть нигде не изложенного, но, во всяком случае, глубоко продуманного учения об идеях»[31]. Однако, если взглянуть на учение Платона об идеях в развитии, то я склонен согласиться с гипотезой С.П. Лебедева. По его мнению, философ начал с установления истинных значений слов, затем перешел к логическим понятиям в их отношении к объектам и отношениям между объектами, а в конце, хотя и не в ясном виде, пришел к пониманию связи между идеей и вещью как сущности и явления.[32] Но, решая одни проблемы, Платон создавал другие. Но в этом ,наверное, и есть суть философствования, если под последним понимать не создание заскорузлых и незыблемых систем и догм, а творческое, пульсирующее исследование вечно меняющегося и противоречивого мира. Любой великий философ неизбежно не только решает проблемы, но и ставит новые , передавая их, как эстафету, новым поколениям мыслителей.
До этого античные мыслители изучали либо чувственно-воспринимаемый мир вещей, не возносясь слишком высоко в умозрительный мир мысли (древние натурфилософы), либо умозрительный мир мысли, отрицая или сомневаясь в истинности познания чувственно-воспринимаемого мира вещей (элеаты, софисты, Сократ). Демокрит и Платон были первыми, кто, следуя в противоположных направлениях, предприняли попытку установить начала, обусловливающие процессы в обоих этих мирах и тем самым связывающие их между собой. Если Абдерит считал таковыми атомы, для обозначения которых он, кстати сказать, порой использовал термин εἶδος, [33] то Афинянин сделал выбор в пользу прекрасных и совершенных идей. Другим важным отличием их учений, которое привлекает меньшее внимание исследователей, является то, что Демокрит удовлетворился признанием существования множества атомов, тогда как Платон потратил много времени и сил на упорядочение мира идей по иерархическому признаку. К этому его побуждало как все возрастающее число идей, которые выражают общее, что присуще не только вещам, но также их качествам и отношениям, так и очевидное различие самих идей по степени общности, позволяющее делить их на типы, рода и виды. А поскольку идеи мыслились Платоном как причины и образцы вещей, то отсутствие порядка в их мире противоречило бы существованию единого и гармоничного Космоса. То есть порядок в мире идей был непреложной гарантией гармоничного и упорядоченного Космоса, или, иначе говоря, космический порядок был дериватом порядка в идеальном Космосе, Космосе ноэтическом. Поэтому Платон был одержим желанием такой порядок в мире идей, праформ отыскать.
Можно сказать, что Платон оказался в том же самом положении, в каком до него побывали пифагорейцы. Если они были первыми, кто открыл мир чисел – не как способов счета, а как отвлеченных величин, то афинский мыслитель был первым, кто открыл мир идей – не как конкретных понятий, а как умозрительных сущностей. Различие между ними состояло в том, что за полтора века, разделявшие Пифагора и Платона, греческая философия ушла далеко вперед. За это время Парменид и Зенон создали учение, сковывавшее бытие «цепями» логического единства, а софисты и Сократ развили искусство диалектики. Для того чтобы даже соответствовать уровню философского мышления своего времени, не говоря уже о том, чтобы подняться над ним, Платон должен был внести в мир своих идей принцип «единоначалия», который позволил бы объяснить как отношение идей друг к другу, так и их отношение к вещам. Таким образом, и история, и логика развития философии побуждали Платона к тому, чтобы подойти к решению проблемы единства мира, которое, с учетом его философских взглядов, конечно, могло быть осмыслено им только как идеальное единство. О том, как Платон пытался решать эту проблему, автор данной статьи сейчас рассуждать не будет, ибо это не входит здесь в его задачу, об этом он размышлял в целом ряде своих публикаций.
Итак, даже этот беглый анализ соотношения в платонизме понятий «эйдос» и «идея» свидетельствует о том, что взгляды Платона на природу идей менялись, эволюционировали, что он сам не всегда четко различал «эйдос « и «идею», не всегда разделял их. Но вот автор этой статьи, исходя из анализа ряда текстов, полагает, что различие между ними в том, что идея у Платона означала мысленный принцип, который характеризует внутреннее единство признаков, тогда как эйдос представляет «мыслеобраз», что присутствует в конкретных вещах, как общее – в частных явлениях. Или иначе говоря, эйдос – это внешнее, пластичное , так сказать, осязаемое, зримое проявление умозрительной и спекулятивной идеи или некоторых аспектов ее в конкретных вещах. Эйдос – это идея, просвечивающая через конкретные вещи, дающая в них и через них себя разглядеть, увидеть, насколько вообще можно узреть ее физическим оком. Вот такие размышления возникли у автора этих строк при чтении некоторых мест из диалогов «бунтаря против любых систем», находящегося в вечном и беспокойном поиске мыслителя, чье имя нераздельно слилось с самой философией, стало ее символом – Платона.
Литература
[1] Реале Дж., Антисери Д.. Западная философия от истоков до наших дней. – Т. I. Античность. – С. 103.
[2] Лебедев С.П. Идеализм. История и логика генезиса. – С. 433.
[3] Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии // Лосев А.Ф. Юбилейн. собр. соч.: В 9 т. – М., 1993-2010. – Т. 2. – С. 144.
[4] Там же. – С. 145.
[5] Возможно, в этом одна из причин того, что, как подсчитал А.Ф. Лосев, в диалогах Платона, термин «эйдос» встречается 408 раз, тогда как «идея» — только 96. – Там же. – С. 281.
[6] В этом, пусть даже метафорическом, уподоблении платоновских идей греческим богам, которое А.Ф. Лосев приводит в ряде своих трудов, проявился, на мой взгляд, присущий ему эстетический и диалектико-мифологический подход к философии Платона.
[7] А вот, например, еще толкование платоновской идеи современным исследователем: «Идея…есть нечто противоположное идеализации, тем более обобщающей абстракции. Это нечто неделимое, сосредоточившее и содержащее в себе все возможные, известные и неизвестные аспекты, стороны, подобия, — предельная и непостижимая конкретность. Скорее уж «вещи» суть абстракции ( разно – видности) идеи: идея дома не «обобщение» домов, а один – единственный дом, но такой дом лишь мыслим, а во множестве существующих домов каждый по – своему не вполне отвечает этому бытию домом. Стоящее здесь прекрасное изваяние или этот прекрасный поступок суть лишь абстрактные, отвлеченные, донельзя упрощенные намеки на красоту саму по себе, вмещающую в себе и красоту кувшина, и красоту героической смерти, и красоту речи, и красоту неба. Все много – и разно- образно сущее не вполне есть, и есть и не есть, а вполне сущее – бытие – не есть так , как есть это сущее, оно есть … как мысль». А. В. Ахутин. Античные начала философии. – Спб.: Наука. 2007. С. 650 – 651.
[8] Платон. Евтифрон // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 1. – С. 300.
[9] Платон. Гиппий Больший // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 1. – С. 406-407. А.Ф. Лосев переводит последнее словосочетание как «идею отца блага», поскольку в оригинале дано слово ἰδέα, а не εἶδος. – Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. – С. 152.
[10] Платон. Кратил // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 1. – С. 621. И вновь точный перевод потребовал бы замены слово «образ» на слово «идея», так как в оригинале написано: ἰδέα.
[11] Там же. – С. 680.
[12] Платон. Федон // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 2. – С. 68.
[13] Платон. Пир // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 2. – С. 104-105, 114.
[14] Платон. Федр // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 2. – С. 155, 160, 162.
[15] Там же. – С. 176, 185.
[16] Платон. Теэтет // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 2. – С. 266.
[17] Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. – С. 180.
[18] Платон. Софист // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 2. – С. 324.
[19] Там же. – С. 324-325.
[20] Платон. Парменид // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 2. – С. 354.
[21] Там же. – С. 353.
[22] Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. – С. 187, 183.
[23] Платон. Государство// Платон. Собр. соч.: В 4 т. – Т. 3. – С. 260.
[24] Там же. – С. 265.
[25] Там же. – С. 286
[26] Там же. 289.
[27] Там же. Там же.
[28] Там же. – С. 390. – Здесь в оригинале также приведен термин ἰδέα.
[29] Там же.
[30] Там же. С.328.
[31] Лосев А.Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. – С. 183.
[32] См.: Лебедев С.П. Идеализм. История и логика генезиса. – С. 413-482.
[33] «Философский смысл данному слову впервые придал, по-видимому, Демокрит, который иногда называл свои атомы идеями, подчеркивая, что их главное внешнее свойство – пространственная форма». – Чанышев А.Н. Курс лекций по древней философии. – М.: Высшая школа, 1981. – С. 250.
