МОРАЛЬ, ПОЛИТИКА, ОБЩЕСТВО

В.А. Подорога

ИМЯ: СТРАХ. ОБ ОДНОЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ СТРАСТИ

Подорога Валерий Александрович – заведующий сектором аналитической антропологии, профессор, главный научный сотрудник. Институт философии РАН. Российская Федерация, 109240, г. Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1; e-mail: vpodoroga@mail.ru

Задача настоящей статьи – определить основные модальности понятия страха, кото­рые могут быть исследованы топически. Если страх выступает в единстве опыта, не переставая различаться внутри него, то страх не вещь, а отношение между все бо­лее утонченной чувствительностью к опасностям и возможностью/невозможностью их избежать. Рассматривается аргументация Киркегора, Сартра, Хайдеггера, Ясперса, Фрейда. К страху как имени для всех «страхов» относятся четыре определяющиеоб­щую схему модальности: тревога, «страх реальный» (Realangst), боязнь/фобии, страх изначальный (Ur-Angst). Между ними существует взаимодействие, которое позволяет прослеживать переходы от одной модальности страха к другой по аналогии с «водо­воротным движением», чья динамика зависит от силы эмоциональных переживаний.

Ключевые слова: метафизика, головокружение-перед-бездной, воронка, тревога, страхи/фобии, реальный страх, ничто, топика страха, страх изначальный, страх Бо­жий, кастрационный страх, страх рождения

Для цитирования: Подорога В.А. Имя: Страх. Об одной экзистенциальной стра­сти // Философский журнал / Philosophy Journal. 2020. Т. 13. № 3. С. 49‒66.

Еще через пять минут вся картина снова изменилась до неузнаваемости. Поверхность моря стала более гладкой, воронки одна за другой исчезли, но откуда-то появились громадные полосы пены, которых раньше совсем не было. Эти полосы разрастались, охватывая огромное пространство, и, сливаясь одна с другой, вбирали в себя вращательное движение осевших водоворотов, словно готовясь стать очагом нового, более обширного. Неожиданно – совсем неожиданно – он вдруг выступил совершенно от­четливым и явственным кругом, диаметр которого, пожалуй, превышал полмили. Водоворот этот был опоясан широкой полосой сверкающей пены; но ни один клочок этой пены не залетал в пасть чудовищной во­ронки: внутренность ее, насколько в нее мог проникнуть взгляд, пред­ставляла собой гладкую, блестящую, черную, как агат, водяную стену с наклоном к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов, кото­рая бешено вращалась стремительными судорожными рывками и оглаша­ла воздух душераздирающим воем – не то воплем, не то ревом, – какого даже могучий водопад Ниагары никогда не воссылает к небесам.

Эдгар По1

1 По Э. Полное собрание рассказов. М., 1970. С. 312.

Паскаль носил в душе водоворот без дна –

все пропасть алчная: слова, мечты, желанья

Мне тайну ужаса открыла тишина,

И холодею я от черного сознанья

Вверху, внизу, везде бездонность, глубина

Пространство страшное с отравою молчанья

Во тьме моих ночей встает уродство сна

Многообразного, – кошмар без окончанья.

Мне чудится, что ночь – зияющий провал

И кто в нее вступил, – тот схвачен темнотою.

Сквозь каждое окно, – бездонность предо мною.

Мой дух с восторгом бы в ничтожестве пропал,

Чтоб тьмой бесчувствия закрыть свои терзанья

– А! Никогда не быть вне Чисел, вне Созданья!

Шарль Бодлер

У страха много имен… Как феномен страх очевиден, но не более того, по­скольку феномен этот крайне неустойчив: скользящий, переходный, он дей­ствует в повседневности хотя и безостановочно, но случайным образом. Невозможно сказать: вот он страх! Страх безлик и не имеет имени, или, точ­нее, есть СТРАХ, и «имя ему легион». Ведь страх – это и ужас, и боязнь, и трепет, наконец, священный ужас, именно тот, который Р. Отто называет mysterium tremendum2. Страх находит свое множественное имя в фобиях, тревогах, озабоченностях, маниях и других аффективных состояниях, пре­терпеваемых нами с разной интенсивностью и частотой3.

В словаре Владимира Даля страх означает все, что как-то может относиться к страху: это «…страсть, боязнь, робость, сильное опасение, тревожное состоя­ние души от испуга, от грозящего или воображаемого бедствия». Замечу, что здесь выделено зрительно-оптическаяфункция: «Страху в глаза гляди, не смиг­ни!», «У страха глаза велики», «Слепой страх напал на всех». А также – функция собственности: страх – всегда чей-то, кто-то его имеет, страх твой, его, их. Если мы обращаемся к статье, где разбирается тревога, то находим совсем иные коннотации, почти не привязанные к страху: тревога – это «беспокойство, суета, забота, смятенье, сполох; испуг, суматоха, внезапный шум (как призывной, сбор­ный знак)», но также «тревожное время, беспокойное, тягостное, где нет покою, все ждешь, боишься чего-то». И наконец, ужас (или ужасть): «состояние ужаса­ющегося, внезапный и сильный страх, страсть, испуг, внутреннее содроганье, трепет, от боязни и отвращенья», оцепенение, невозможность «взглянуть ужасу в глаза»4. Несмотря на то что в словаре эти вариации страха четко разделены, между ними существуют и переходы, т.е. ни одно из этих состояний не отделе­но друг от друга в повседневности наших чувств. Вопрос в том, существует ли общее место(topoi) для всех страхов и как его найти? Это место можно

2 Отто Р. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношения с ра­циональным. СПб., 2007. С. 21‒52.

3 Настоящая статья – поиск подходов к теме интенсивы страха и определению ее места в общей миметической теории. Собственно, она продолжает ряд моих исследований – «Мимесис. Аналитическая антропология литератур» (Т. 1‒2. М., 2006‒2011), «Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии» (М., 2016), «Антропограммы» (СПб., 2017), – в которых я ставил сходные задачи на материале литературы и современного искусства.

4 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. IV. М., 1955. С. 336‒337, 427, 477.

определить, только исходя из того изначального единства имени Страх и тех его различий по интенсивности проявления и устойчивости, которые сообщают ди­намику чувству опасности. Топика страха тогда там, где Страх как имя выступа­ет в совершенном единстве опыта, не переставая различаться внутри него. Тогда страх не вещь, а отношение между все более утонченной чувствительностью к опасностям и возможностью/невозможностью их избежать. Страх – и симп­том, и способ защиты, но страх, ставший ужасом, подводит нас к такой реакции, которая может нас разрушить; чудовищное в страхе, невыносимое, превращает нас в камень, поэтому испытавший ужас окаменевает5.

1. Головокружение-перед-бездной

Мотив бездны – «головокружение-перед-бездной» – часто повторяется в философских размышлениях и литературных образцах, причем в самых неожиданных контекстах, планах и программах исследования. В частности, им активно пользовались крупнейшие мыслители экзистенциально-онтологи­ческой традиции (С. Киркегор, М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.-П. Сартр), когда пытались представить топику изначального страха в виде образа бездны6. То­пику «головокружения» мы встречаем также в известных работах Г. Башляра, Р. Кайуа, Ж. Лакана, Р. Жирара.

Топологический образ бездны составляется из нескольких элементов: это воронка какнекое углубление достаточно правильной, почти геометри­ческой формы, которая образуется в результате водоворотного движения (сильного вращения, ускоряющегося к центру темной дыры, но это также и вихри, ветры, порывы). Здесь центростремительные силы доминируют над центробежными, широким кругом изменений мы все более и более втя­гиваемся в движение, которым больше не в силах управлять. Но воронка – это и пустота: пространство, в котором нельзя занять «место»; ощущение пустоты – это потеря ориентации в пространстве/времени. Далее важно на­личие взгляда, поскольку именно взгляд вовлекает, фокусируется на чем-то, расплывается; взгляд, которым смотрит на тебя бездна, когда ты, заколдо­ванный ею, ослепленный собственным влечением, теряешь разум. Бездна – то, что без-дна, т.е. то, что не имеет дна. М. Хайдеггер часто использует Ab­grund (Ab-grund, буквально, без дна, без основы, оснований, пропасть или дыра). Заглядывая в бездну, мы испытываем головокружение, но заглядыва­ем, она нас влечет, но тут же отшатываемся от ее края. С трудом «отводим взгляд…». Итак, на первый план выходит взгляд; без него нельзя за­глянуть-в… и отпрянуть назад, именно с ним что-то происходит, когда то,

5 Vernant J.-P. La mort dans les yeux. Paris, 1985. P. 75‒82.

6 Derrida J. Les Yeux de la langue. L’abime et volcan. Paris, 2012. Р. 36.

Язык существует как себя называющий, говорить – это называть. Вот почему язык – это ИМЯ, и вот почему язык не поясняется метафорой вулкана, а другой, менее устойчивой, и противоположной – метафорой бездны, того, что хранит себя в пропасти без-дна. Гово­ря и полагая, что мы говорим из самого нашего говорения, мы думаем, что движемся по поверхности, устойчивой плоскости повседневного использования языка, на самом деле «…нет поверхности. Имеется только пропасть (бездна, abyss). Язык сакральный есть бездна». Но еще более значимо то, что бездна (пропасть) есть сам язык, «поскольку и то и другое имеет место, их место, без какой-либо объективирующей топологии, в име­ни: “Sprach ist Namen”» (Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. СПб., 2002. C. 21‒25).

на что он устремлен, продолжает исчезать в своей глубине, не давая ему сфокусироваться, «удержаться» на дистанции7.

Обратимся к примерам.

а) Логика возможного (С. Киркегор). В диалектике страха Киркегора мы имеем дело с религиозным пониманием страха, который «вступил в мир» вместе с грехом. Собственно, любой страх изначален – это страх перед гре­хом. Отсюда без-основность – главное его онтологическое качество. Страх есть бездна, и этим все сказано. Вот как это представляет себе Киркегор: «Страх можно сравнить с головокружением. Тот, чей взгляд случайно упа­дет в зияющую бездну, почувствует головокружение. В чем причина этого? Она столько же заложена в его взоре, как и в самой пропасти, – ведь он мог бы и не посмотреть вниз. Точно так же страх – это головокружение свобо­ды, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода за­глядывает вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю»8. И в другом месте: «В действительности ни один не может погрузиться так глубоко, чтобы ему невозможно было погрузиться еще глубже и чтобы не было хотя бы еще одного или многих, которые погрузились еще глубже. Однако тот, кто погрузился в возможность – взгляд его затуманился, глаза утратили ориентировку…»9Киркегор представляет страх полноправным субъектом отношений, чуть ли не обладателем особого характера, что делает из страха некое существо, которое действует по свое­му усмотрению, но всегда достигая успеха: страх «держит на расстоянии», «потенцируется в раскаянии», «забегает вперед», «в отчаянии бросается», «высасывает» и т.п.10 Страх вездесущ и неопределим, он – повсюду, он – из­начальное определение человеческого бытия. Дух проявляется в виде свобо­ды, в каждое временное мгновение может исполниться, т.е. все может слу­читься, а это значит: все возможно, «все под Богом ходим». А если так, то страх появляется как страх перед тем, что может случиться, и этот страх ориентирован на знание возможного, оно позволяет представить себе воз­можное в виде образов страха и опередить страх. Так Киркегор связывает временность со страхом, а страх с возможным. Страх оказывается не тем, что приходит извне, а тем, что ожидают, не страхом-из-за-чего, а страхом внутренним, субъективным, тем страхом, который создают экзистенциаль­ное переживания трансцендентности бытия.

б) Страх как тревога и ничто (М. Хайдеггер). В немецкой литератур­ной и философской традиции, начиная с Лютера, в понимании страха (и его переводах) доминирует вид слабой оппозиции: Angst – Fиrcht (в русском языке это страх и боязнь). Существует несколько версий перевода этой оп­позиции на русский язык: в первой версии перевод «страх – боязнь», в дру­гой – «ужас – страх», в третьей – «тревога – страх». Причем один термин всегда определяет другой и доминирует над его значением, более «слабым» в этой асимметричной связке. Другими словами, переводческие кальки опре­деляются прагматическими стратегиями (мировоззренческими), и от них

7 Липавский Л. Исследование ужаса. М., 2005. С. 39‒40: «Головокружение и состоит в ослаб­лении, колебании фиксации, смазывании очертаний, которое и создает ощущение движе­ния, хотя самого характерного и необходимого для ощущения движения налицо нет, – “неподвижное движение”».

8 Киркегор С. Страх и трепет. М., 1993. С. 160.

9 Там же. С. 245.

10 Там же. С. 246.

не отделим выбор условий понимания. Причем более соответствующим ходу мысли Хайдеггера в «Бытии и времени» перевод Angst будет тревогой, тревожностью (об этом со всей очевидностью свидетельствует контекст использования термина). Другое дело, ответ на вопрос, что есть ужас? Это имя бездны! Хайдеггер отличает его от страха и боязни, чья соотнесенность с предметными областями и локализациями опасности очевидна и всегда наглядно проявляется. Ужас нами переживается ни в какой-то определенно­сти, а в невозможности пережить сам ужас, ведь по сути дела он убивает нас, если длится больше мгновения.

Ужас перебивает в нас способность речи. Поскольку сущее в целом ускользает и надвигается прямое Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его «есть». То, что охваченные жутью, мы часто силимся на­рушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только подчеркивает подступание Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, че­ловек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. С ясностью понимания, держащейся на свежести воспоминания, мы вынуждены при­знать: там перед чем и по поводу чего нас охватил ужас не было, «соб­ственно», – ничего. Так оно и есть: само Ничто как таковое – явилось нам11.

Хайдеггер расширяет метафору ужаса набором таких терминов, как «приоткрывание», «мгновение», «оказаться перед», «выдвинутость-к», «за­слоненность», и весь этот словарик относится к искусству подступаться к Ничто, делать убедительнее его присутствие в мысли. Но главное в основ­ном вопросе метафизики «Почему бытие, а не ничто?!» – это невозмож­ность его поставить без переживания изначального ужаса.

В отличие от ужаса (Schauer) страх (Angst) может быть идентифициро­ван как вариант безотносительного, беспокоящего страха, слабого по интен­сивности, указывающего на нашу готовность к нему. Следовательно, Angst не страх и не может переводиться как страх. Но и Furcht нельзя переводить как боязнь, поскольку то, как строит Хайдеггер свои размышления о Furcht, делает его значение намного ближе к страху, а не к боязни (слово боязнь за­перто в осторожность, боязливость, испуганность и т.п.). Термин страх я беру в качестве общего имени для всех имен (проявлений) страха. Тем са­мым я решаюсь снять главную переводческую проблему: как, например, пе­реводить с немецкого Angst или Furcht или Schauer и Schreck и т.п. Имя-Страх в таком понимании – исключительно субстанциональное понятие, некое постоянное состояние человеческого бытия, в котором мы пребываем как экзистенциальные существа12. Я исхожу из того, что страх является двойным понятием или представлением: оно может быть сужено для ис­пользования в эмоционально бедной ситуации и, напротив, расширено в другой, чисто психологической или психопатической. Страх – некий пла­вающий образ всего того, чего мы можем опасаться. Чувство страха всегда

11 Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993. С. 18‒25.

12 В повседневном использовании языковой нормы, за которой ведет наблюдение лингвист Вежбицкая, нет никаких сомнений: «Образ страха (Angst), часто представляемый как “си­дящий внутри” человека (например, jemandem sitzt die Angst im Nacken), согласуется с представлением о страхе (Angst) как о длящемся внутреннем состоянии, не обязательно связанном с какими-либо сознательными мыслями о конкретных объектах, на которые направлен страх» (Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики праг­матики. М., 2001. С. 60).

меньше и больше самого себя. Там, где оно больше себя, мы должны гово­рить о готовности к страху, о тревоге и тревожности, или мнительно­сти, а там, где оно меньше, т.е. интенсифицируется, «сужается», и крайне обострено, мы должны говорить о боязни, очевидных опасениях, наконец, об ужасе.

в) Головокружение-перед-бездной как аллегория. Для Ясперса голово­кружение есть некое свидетельство существования мысли в пограничной ситуации: если бы мы были способны достичь абсолютного сознания, то мы узнали бы, что такое ужас Небытия. Соответственно, выделяются два вида страха: экзистенциальный страх, existentielle Angst, и страх повсе­дневный (Daseinsangst). Сначала сцена, которая дает представление о го­ловокружении, – «я стою перед бездной», «содрогаюсь в ужасе…», «…над крутым обрывом в бездну», – а потом объявление этого состояния погра­ничным, что может быть выражено в форме аллегории, т.е. особой топики смысловой структуры, представляющей момент головокружения. Страх – это головокружение, но сила страха и есть путь к абсолютному сознанию, с которого начинается истинная философская жизнь: когда в тебе размыш­ляющем открывается через страх путь к бесстрашию, тогда бесстрашие есть Истина. «Самая крайность возможности перед лицом бездны становит­ся истоком действительности экзистирования в непостижимом возвращении к самому себе»13. Головокружение, которое вызывается противоположными друг другу движениями, и есть тот страх, который приведет, в конечном итоге, к истинному познанию себя, – без него, без этого выхода к самому широкому видению себя и мира, невозможно осознать свободу как Абсо­лют. Аллегория для Ясперса маркирует зону экзистенциального испытания, опыт «пограничной ситуации», именно она представляет, делает чувственно доступным противоречие, которое удерживает единство образа, не давая ему распасться на фрагменты. Здесь есть все, чтобы представить топику из­начального страха: бездна, стояние перед бездной, заглядывание в нее, оце­пенение и падение, есть и некоторые установочные образы (этические) эк­зистенции, находящейся в пограничной ситуации.

г) Бездна – это Другой (Ж.-П. Сартр). Рассуждения Сартра выстраи­ваются на примере все той же топики бездны – образа пропасти без дна, созерцание которой сопровождается головокружением, вызванным нараста­ющим чувством ужаса. По мнению Сартра, необходимо различать страх (peur) и тревогу (angoisse): «В этом смысле страх и тревога исключают друг друга, поскольку страх является не отражающим восприятием трансцен­дентного, а тревога – рефлексивным восприятием себя; одно вызывает раз­рушение другого, и нормальный процесс в случае, который я только что привел, оказывается постоянным переходом одного в другое»14. Страх опре­деляется им как сила, глубина, направленность, причем в определенной си­туации. Тревога – это совсем иное: она ощущается, когда я опасаюсь самого себя, т.е. могу совершить нечто для меня крайне опасное, будучи не в состо­янии справиться с собой, например, опасаясь собственного желания бро­ситься в пропасть в отличие от естественного стремления ее избежать

13 См. соответственно: Ясперс К. Философия. Книга вторая: Просветление экзистенции. М., 2012. С. 270; JaspersK. Philosophie. II Existenzerhellung. Berlin; Gottingen; Heidelberg, 1956. S. 265.

14 Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М., 2000. С. 66.

и проявить предусмотрительность – вот, что мы называем страхом: «Голово­кружение является тревогой в той степени, в которой я опасаюсь не сорвать­ся в пропасть, а броситься туда»15. И далее: «Я нахожусь на узкой тропинке, без перил, которая тянется по краю пропасти. Пропасть предстает передо мной как то, что я должен избежать, она представляет собой смертельную опасность»16. Переходы мысли, которые совершает Сартр в ходе этого рас­суждения, весьма любопытны: тревога и есть наше постоянное состояние, поскольку мы всегда есть то, что не есть; наша свобода есть свобода воз­можности быть свободными, т.е. не быть собой, а пользоваться этой сво­бодой. Но это также значит быть не тождественным себе, неравным (надо заметить, что именно в страхе наша единственность и идентичность утвер­ждается, не в тревоге). А это значит полагать «ничто, которое проникает между мотивами и действием», о чем ранее Сартр говорит еще более опре­деленно: внутрь отношения (моего будущего бытия и настоящего), «про­скальзывает ничто: я не являюсь тем, чем буду»17. Это ничто и есть ужас (horror), т.е. страх, который становится невыносимым.

Здесь важно, что мы вступаем в мир, где уже есть Другой, его присут­ствие выражается и объектно, и посредством Взгляда18. Мы следим за ним и видим, что он включен в мир, в котором присутствуем и мы. Тогда мы должны предположить, что наша способность захватывать центр мира мо­жет быть поставлена под сомнение. Именно Другой, что «рассматривает меня» с ожесточенным упорством, представляет собой что-то вроде дыры в центре мира, в которую устремляются вещи, и я не в силах остановить их бегство: мир «пронизывается опустошающей дырой в середине своего бы­тия и что он постоянно течет в эту дыру», мир обезбоженный19. Борьба за центр мира между мной и Другим – начальное условие понимания изме­нившейся функции Другого в экзистенциальном опыте.

д) Головокружение как игра и трансгрессия. Здесь также момент голо­вокружения тесно связан с феноменом Другого (Бог, Животное, Чудовище, Враг/Друг). Внутреннее в данном случае страдает нехваткой Внешнего. Трансгрессия – особое переживание бытия, точнее, его выхода за собствен­ные пределы, то, что С. Эйзенштейн называл экстазом и рассматривал как эк-стазис, как выход за себя.

Головокружение – результат непрерывного скольжения от прообраза-лица в эту систему распластанных, теряющих человеческие очертания деталей и снова обратно к лицу в мучительной попытке воссоздать процесс, через который одно стало другим, исходное – чудовищным результатом и чудо­вищный результат – снова – «обратно» – исходным (без чего его невоз­можно «прочесть», освоить, воспринять, включить в систему свойствен­ных нам представлений20.

«Дионисийское кружение» способно сообщаться и, как мы видели, сооб­щается всем различиям – семейным, культурным, биологическим, природ­ным. В процесс вовлечена вся реальность и возникает галлюцинаторное

15 Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М., 2000. С. 67.

16 Там же.

17 Там же. С. 68.

18 Там же. С. 276.

19 Там же. С. 279.

20 Эйзенштейн С.М. Избранные произведения: в 6 т. Т. 3. М., 1963. С. 175‒176.

образование – не синтез, но бесформенная, безобразная, чудовищная смесь обычно разделенных существ21.

Идея одна и та же, но имеет две вариации: позитивную, когда мы обре­таем новый опыт, не без воодушевления и риска, желая войти в иное состоя­ние и ощутить более уверенно полноту бытия (вероятно, это вращение по ча­совой стрелке); негативную, так как есть нечто, что привлекает нас, к чему мы даже стремимся, но сможем ли, овладев им, вновь обрести себя, не стать жертвой галлюцинаций, не быть поглощенным собственным чудовищным Двойником? В отрицательном опыте «раскачивание», а потом сильнейшее вращение приводит к тому, что мир, все элементы начинают распадаться как в центрифуге, и потом, когда вращение заканчивается, мы получаем мон­стра, – то, что слиплось в некоего Двойника и стало Чудовищем22.

2. Топики страха

Топологический эффект мы получаем в том случае, когда переход двух крайних состояний друг в друга совершается непрерывно, образуя единый контур Analys situs23. Если мы называем страхом различные состояние пере­живания опасности (угрозы жизни), то это значит, существует имя Страх для различных состояний интенсивности переживания отрицательных со­стояний, соответствующих страху. Там, где переходы могут быть (казаться) обрывистыми, каждый из слоев имеет свою интенсивность проявления, но имеется единство. Страх – это имя для целой области существования, в ко­торой «качества» страха связаны между собой переходами, или интенсива­ми. Страх проявляется себя с той степенью интенсивности, которую воз­можно миметически освоить в данной ситуации, т.е. наделить формой и отношением, испытать и пережить. Экзистенциально-онтологические «ба­зовые» интенсивы – тревога, «реальный страх» или объектный, фобии/бояз­ни и, наконец, изначальный страх, Ur-Angst, к видам проявления которых относится целая коллекция интенсивов. Психофизиологическое равновесие организма является защитой против постоянной угрозы со стороны перво­начального невыносимого ужаса, приводящего к смерти. Отзвуки подавле­ния этого древнего архаического ужаса мы находим в спасительно-благо­творном Божьем страхе.

Страх имеет свою резко выраженную архитектуру форм; она близка тому, что мы назвали воронкой водоворота, тому, что в себя втягивает и вы­брасывает в суженном и широчайшем диапазоне эмоциональных и психиче­ских трансформаций. Всякое выражение изменяет форму страха: убыстрен­ное движение вытягивает и углубляет, более медленное расширяет, от чего утрачивается глубина переживания; внезапные вспышки страха, или фобии, прерывают, а изначальные переживания страха могут и вовсе остановить жизнь.

21 Жирар Р. Насилие и священное. М., 2000. С. 196‒203.

22 Кайуа Р. Игры и люди. Статьи и эссе по социологии культуры. М., 2007. С. 110‒111, 236‒237.

23 Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 430.

Диаграмма
Головокружение-перед-бездной

Область интенсивов

1. ТРЕВОГА, тревожность

2. СТРАХ (1), объектный, Realangst, реальный страх,

3. БОЯЗНЬ, фобии, страхи и «страшилки»

4. СТРАХ (2) изначальный, Ur-Angst, перво-страх

Тревога, тревожность

Страх без-объектный. Отсутствие объекта страха.

Страх «невротический»: беспричинный, безотчетный, «страхи», колеба­ние между ничто/ угрожающего объекта, «не по себе» и др. нечто

Realangst, объектный страх

Страх реальный. Наличие (непосредственное) объекта страха

Боязнь

Страх смещенный (фобии). Боязни переходят в то, что называется, например, «водобоязнью», «боязнь мышей», «боязнь темноты», «боязнь касания»… (Модификации по экзистенциальной аналитике Dasein М. Хайдеггера): застенчивость, робость, напуганность, настороженность, нерешитель­ность, суеверность, мнительность, предубежденность и др.

Ur-Angst, страх первоначальный

Интенсивы:

Страх смертный. Ужас, испуг, шок и др. Конечные и внезапные состоя­ния страха, оцепенение, «смерть от испуга» и т.д.

Страх влечения. Влечение к переживанию страха, «желание острых ощу­щений», жуть, жуткое «сладкий, сладостный страх», удовольствие от страха. Томление (Sehnsucht романтиков)

Страх рождения. Страх отделения от матери; «травма рождения» (О. Ранк).

Страх кастрации или «кастрационный страх» (З. Фрейд)

Страх Божий. П. Флоренский.

Итак, размечены четыре круговых среза, образующих единую спирале­видную кривую страха. Трехмерная пространственная конфигурация имеет вид воронки, чьи стенки по мере расширения от узкого отверстия пересека­ются отдельными срезами, имеющими границы. Проекция на плоскости от­личается от проекций по глубине и интенсивности, а также по границам зон распространения. Надо признать, что все модификации страха (по форме, консистенции, интенсивности, другим состояниям) существенно различают­ся. Тем не менее в нашей схеме выражена идея целостности и взаимосвязи клинически наблюдаемых состояний страха. Это подвижная динамическая конструкция. И она позволяет переходить от одного состояния к другому на основе движения, характерного для водоворотного движения (то уходя­щего по спирали вглубь, то подымающегося наверх к поверхности). Каждое

измерение в силах активизировать все «слои» страха, т.е. присвоить себе весь процесс, замедлить его или ускорить, даже остановить. Первая топи­ка – это самое широкое измерение, включающее все другие – область тре­вожности, без-объектного страха, чье действие неопределенно, но посто­янно. Этот верхний круг вращается крайне медленно, причем настолько, что его вращение не замечается и признается как необходимое условие нашего повседневного существования. Такое движение можно назвать атмосферой, которая может меняться: то сгущаться, то быть более разряженной и по­движной. Вторая топика – это область объектного или реального страха, где всякая угроза опознается и нейтрализуется поведением субъекта (свобод­ным выбором им дистанций безопасности). Там, где субъект упирается «взглядом» в нечто страшащее, всегда есть возможность дистанции, сораз­мерной угрозе, т.е. выход: бежать, скрываться, оставаться нейтральным, от­страняться или, напротив, нападать. Поскольку субъект обладает большей подвижностью и свободой перед объектом страха, движение его прерыви­сто, часто импульсивно. Конечно, он подвижен в каждой из топик по-разно­му. Субъект может выбирать свой страх, называть его имя, и вольно-невольно признавать границы, отделяющие одну область страха от другой. Но и страх может выбирать. В третьей топике – это область «фобий», «бояз­ни» и страхов – субъект лишается миметической подвижности, пока частич­но. Здесь его движения повторяются, устремляются в позы и жесты, субъект стремится превратить собственную «страсть», влечение или благоприобре­тенную патологию в ритуал. Всякое нарушение такой «защиты» ведет к страху. В одном случае, объект страха застывает, получая от субъекта выбранную им неизменную дистанцию. В другом, топика изначального страха, Ur-Angst, и все меняется: теперь он сам застывает, «окаменевает от ужаса», превращается в библейский «солевой столб»; не способный ни в данный момент, ни в последующий выбрать дистанцию, так как объект страха пересек черту угрожающей близости: страх был ожидаем, но не было готовности к его ошеломляющей силе. Под рукой не оказалось собственно­го страха, чтобы остановить действие изначального Страха (Ужаса).

Идею страха, как мне кажется, следует изучать как некое общее эмо­циональное состояние (аффект), взятое в динамике его развития и спада; страх – главный ингредиент морального чувства, такой же приблизительно, как соль и сахар в питании: без него не может проявить себя ни одно собы­тие в эмоциональной сфере; более того, именно на основе скрытой динами­ки страха существуют и все другие эмоции.

Рассмотрим подробнее выделенные нами слои Страха, представляющие то, что мы назвали «головокружением-перед-бездной».

Тревожность, или безобъектный страх. Топика-I

Основные тексты Фрейда, посвященные исследованию страха: лекци­онные курсы «Введение в психоанализ» (1916(1915)‒1933(1932)), а также работа «Торможения, симптом, страх» (1926(1925)). По мнению Фрейда, нужно разделять страх реальный и невротический: в первом случае страх имеет перед собой предмет реальной угрозы (опасности), в другом такой угрозы непосредственно нет, но тревожное состояние остается. Позитив­ность реального страха в нашей готовности к страху (Angstbereitschaft), нев­ротический не только негативен, но и способствует развитию страха, его усилению. Фрейд называл подобный вид страха, вызывающего тревожное

состояние, свободно плавающим (frei flottierende). Если представить себе нечто вроде субстанции страха, то это была бы текучая форма, протеистиче­ская, которая движется, то сжимается, то расширяется… Страх невротиче­ский, тревога есть всегда нечто текучее и «заразное», липкое («холодная липкость трупа»), с трудом управляемое. «Я избегаю, – пишет Фрейд, – под­ходить ближе к вопросу о том, имеют ли в нашем языке слова “страх”, “бо­язнь”, “испуг” одинаковое или разное значение. Я только полагаю, что “страх” (Angst) относится к состоянию и не выражает внимание к объекту, между тем как “боязнь” (Furcht) указывает как раз на объект. Напротив, “ис­пуг” (Schreck), кажется, имеет особый смысл, а именно подчеркивает опас­ность, когда нет готовности к страху. Так что можно сказать, что от испуга человек защищается страхом»24. Аналогичной позиции придерживался и Ролло Мей: «…тревога является базовой, более глубокой реакцией – более широким понятием, а страх есть выражение той же способности в специфи­чески объективированной форме»25.

В структурном психоанализе Лакана тема страха исследуется несколько иначе. Прежде всего он разделяет страх (peur) и тревогу (angoisse), полагая, что именно тревога вполне конкретна, в отличие от страха. Приводя приме­ры, Лакан пытается убедить нас в том, что всякий раз, когда мы ограничива­ем рамкой нечто внезапно возникшее и неопределенное, мы свидетельству­ем о чувстве тревожности. Тревожность – это как бы растянутое во времени переживание страха, а рамка локализует его в пространстве сновидения. Получается так, что (специальная) топология страха порождает страх как тревогу: «…тревога всегда заключена в рамку»26. В качестве примера Лакан берет случай «Человека-с-волками», описанный Фрейдом. Пациент расска­зывает о своем раннем детском сновидении, в центре которого оказалось «дерево, на котором расселись волки», он видит их через «внезапно распах­нувшееся» комнатное окно. Нарастающее чувство кошмара вызывает у него не то, что он видит, а «взгляд волков»: «…волки сидели спокойно без всяко­го движения на ветках дерева, справа и слева от ствола, и глядели на меня»27. Рамка окна как будто нейтрализует прямую угрозу (нападения волков), но не избавляет от тревоги. Собственно, рамка и создает эффект взгляда Друго­го, который рассматривает нас, точнее, обнаруживает, насколько мы «оголе­ны», беззащитны перед ним. Интересно, что пробуждение от сна-кошмара наступает тотчас же, как только приходит чувство, что тебя вот-вот увидят, обнаружат…

Мысль Лакана становится намного понятнее, когда он предполагает, что всякая попытка топически определить угрозу, даже малую опасность, нуждается в рамке, обрамлении, т.е. в локализации тревожащих нас «пу­стот» – мест, не занятых объектами страха28.

24 Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989. С. 252.

25 Мей Р. Смысл тревоги. М., 2011. С. 236‒237.

26 Лакан Ж. Семинары. Кн. 10: Тревога (1962‒1963). М., 2010. С. 94.

27 Человек-волк и Зигмунд Фрейд. Киев, 1996. С. 172.

28 Лакан Ж. Указ. соч. С. 94‒95.

Страх реальный, Realangst. Топика-II

Реальный страх – это тот страх, в котором мы нуждаемся для того, что­бы выживать и «хорошо» адаптироваться к окружающей среде. Часто мы заставляем объект страха проявить себя и тем самым устранить его как бли­жайшую угрозу. Вот откуда все эти выражения: «рвать на себе волосы», «покрываться холодным потом» и т.п. Реальный страх, Realangst, не возни­кает без участия Я (экономическая теория). Мы знаем, что есть Я и что именно Я отвечает за формы психической защиты. Аффект страха – одна из форм существования Я. Вот, что пишет З. Фрейд: «Страх представляет собой аффективное состояние, которое, разумеется, может испытать только Я» или «Я является местом развития страха»29. Что же относится к функции Я? «Судить», «сигнализировать», «предупреждать» об опасности? Фрейд, очевидно, разводит функцию ожидания страха и функцию страха как аф­фекта. Ожидание может быть аффективно окрашено, но не быть аффектом. Сигнализировать об опасности – это еще не переживать страх. Я по сути дела выступает как своего рода сигнальщик страха: так как к его функции относится вытеснение-торможение, то проявлением этой функции и будет симптомом страха.

Вот общая схема психоаналитического «места» для Страха:

Как замечает Фрейд, «…любое торможение, которое Я на себя налагает, может быть названо симптомом»30. Сигналы опасности наподобие объявле­ний или даже красочных афиш постоянно вывешиваются Я именно там, где возможна угроза со стороны некой опасности. В том же случае, если психи­ческая защита Я с помощью симптомов («афиш», «объявлений», «инструк­ций») не удается, то симптоматика развивается в сторону реального страха, и тогда страх, если он оказался достаточно сильным, оказывается первона­чальным страхом (Ur-Angst). В Оно образуются чисто реактивные силы страха («первоначального»), т.е. уже само Оно является непосредственной угрозой для Я. Миметическая функция Я совершенно очевидна: Фрейд пере­дает ему все возможности психической защиты, оставляя за Оно лишь ак­тивность либидонозных инстинктов страха. Между Я и Оно довольно странные отношения, ибо Оно представляет спонтанные силы защиты, в то время как Я – надстроенные над ними, регулятивные, не экономические. В сущности, Оно – это убежище миметического зверя, действующего в нас, но приходящего-и-предстающего всегда как будто извне. Впрочем, Фрейд не отказывается от идеи либидонозного страха, – «превращение либидо», – в которой задействовано Оно, так называемый автоматический, спонтанный страх, основывающийся на ранней травме, «травме рождения», – комплекса,

29 Фрейд З. Страх. М., 1927. С. 66.

30 Там же. С. 70.

введенного в психоанализ Отто Ранком31. Ценность представления о том, что Я претерпевает возрастное развитие, говорит о том, насколько полно в течение жизни Я обесценивает прежние формы страха: беспомощность, утрата объекта и кастрационный страх (генитальная фаза), страх же Сверх-я = латентному периоду. Неслучайно выдвижение на первый план «бегства от опасности», естественной реакции, которая позволяет удалиться от вну­шающего страх объекта.

Боязнь. Тысячи фобий. Топика-III

В русском языке выражение «мне страшно» означает неопределенное ощущение (чувство) страха, в то время как выражение «Я боюсь (чего-то)», или «Мне как-то боязно (это делать)» указывает на причину этой боязни, поэтому боязнь не существует без боязни-чего-то, и всякая боязнь имеет некие причины. Разные и несмешиваемые друг с другом боязни, которые в клинической литературе представлены термином фобии. Конечно, боязнь и боязливость не несут в себе ничего патологичного, напротив, в таких сло­вах как предусмотрительность, внимательность, осторожность, суевер­ность, настороженностьи др. проглядывают качества интенциональных установок личности, и это и есть более рафинированные структуры, над­строившиеся над эмоциями страха. Такие особенности поведенческих ре­акций вполне могут быть истолкованы как производные от изначального чувства страха, хотя таковыми не являются. Но как только происходит за­мыкание на какой-либо причине беспокойства, еще не страха, тут же появ­ляется боязнь, и боязнь конкретная, боязнь-чего-то. Развиваясь в сторону патологии, боязнь-чего-то (что получило имя, место и время в опыте) начи­нает замещать собой возможные связи с миром, вызывая острое чувство страха. Это и есть фобия. Происходит частичное, а иногда и полное опусто­шение мира за счет его фобийного преобразования.

В классическом психоанализе мимесис, подражание (как животная фор­ма и отношение), получает развитие в области патологических симптоматик человеческой психики. Животное здесь – не равноправный антагонист, но знак-симптом травматической ситуации: «…что только не может стать объ­ектом или содержанием фобии: темнота, свободное пространство, открытые площади, кошки, пауки, гусеницы, змеи, мыши, гроза, острые предметы, кровь, закрытые помещения, человеческая толпа, одиночество, переход мо­стов, поездка по морю, по железной дороге и т.д.»32. Фрейд не видит в жи­вотной функции ничего, кроме прямой «подмены», усматривая в животном только маску Отца-кастратора, не видит, что образ животного есть продукт миметического отношения, а не просто фрагмент симптомообразования. Случаи, описанные Фрейдом, и составляют целую коллекцию животных имен пациентов: человек-волк33, человек-крыса, человек-«сокол»34. Живот­ное проявляется в качестве психического события или, точнее, аффекта, оно – лишь момент в цепи событий и не обладает знаком собственного су­ществования. Например, собака («волк») вызывает естественную реакцию

31 Ранк О. Травма рождения. М., 2004.

32 Фрейд З. Введение в психоанализ. С. 254.

33 Человек-волк и Зигмунд Фрейд. Киев, 1996.

34 Фрейд З. Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве // Фрейд З. Художник и фантазирование. М., 1995. С. 176‒211.

страха, так как мы боимся быть укушенными. Но Фрейд указывает на страх иного рода, навязчивый, повторяющийся невроз страха, который необъяс­ним естественными причинами и требует более систематического истолко­вания. Поведение пациентов описывается в терминах эдипова комплекса: некоторые «избранные» ими животные оказываются воплощением страха перед кастрацией со стороны отца (такие признания, как «боюсь, что меня укусит лошадь, что меня сожрет волк», интерпретируются как неспособ­ность пациента преодолеть неосознаваемый страх, вызываемый «виной» перед отцом).

Ur-Angst, страх изначальный. Топика IV

Близость невыявляемого к нам объекта страха порождает состояние ужаса, эмоционального тупика, когда мы становимся мишенью страха, не в силах объективировать сам страх. Нас сменяет состояние ужаса, место прицельного действия: шок. Ur-Angst – это настоящее испытание, полный паралич воли к выражению. Но затем происходит и нечто странное: состоя­ние оцепенения по мере его завершения (после «шока») сходит на нет, в то время как пытающийся освободиться от страха организм захватывается, просто-таки сметается бурей беспорядочных движений (как это бывает при сильных истерических припадках). В сущности, Ur-Angst есть функция ре­альности. Там, где реальность предстает так, как она есть, т.е. без представ­ления в образе, – там, можно утверждать, господствует страх. Налицо де­символизация человеческого опыта, нет ни одного образа, который смог бы нас защитить. В отличие от Ur-Angst страх всегда соотносим с определен­ным образом, пусть даже неустойчивым.

Замечу отдельно, что основной причиной, инициирующей литератур­ный мимесис, скрывающий его начало, является страх. Между миметиче­ским (как реакцией) и страхом(как переживанием) такое же отношение, как между лицевой стороной и изнанкой: каждая сторона скрывает другую, они никогда не обнаруживаются, но вместе с тем неотрывны в своем един­стве. Страх, если угодно, есть имманенция миметического, и наоборот35.

Интересно, что Р. Отто, например, отказывает первоначальному страху в транзитивности: этот страх/ужас непереходен, т.е. не может трансформи­роваться в силу своей интенсивности в другое состояние страха, напротив, образует настолько сложную эмоциональную форму, что не приходится го­ворить о том, что она может быть эквивалентна какой-либо другой. Вот что он пишет:

Тот, кто способен к более острому различению душевных состояний, дол­жен видеть, что подобный «ужас» совершенно отличается от естественно­го страха не только степенью или силой и уж никак не является просто особенно высоким уровнем последнего. Сущность «ужаса» совершенно независима от уровня интенсивности. Он может быть столь сильным, что пронизывает до мозга костей, так, что волосы становятся дыбом, а руки-ноги трясутся. Но он может заявить о себе и в самом легком возбуждении, как едва заметная и мимолетная смена душевного состояния. Это чувство содержит в себе свои степени, не будучи само степенью чего-то другого.

35 Фрейд З. Введение в психоанализ. С. 252, 254.

Никакому естественному страху не достичь его путем своего простого воз­растания. Меня может охватить безмерный страх или испуг, я могу трево­житься, но при этом не будет и следа чувства «жути». Если бы психология более решительно различала и сортировала «чувства» по их качественным отличиям, это стало бы еще яснее36.

С одной стороны, Отто взывает к первоначальности этой нуминозно­сти страха, настолько всеохватывающей, что ему не надо быть даже самим собой, т.е. «Ужасом» (Schauer). «“Ужас” обращается здесь в бесконечно облагороженную форму глубочайшего внутреннего трепета и безмолвия, пронизывающего душу до последних ее корней». C другой стороны, отка­зывая разновидностям страха в автономии (в многообразии интенсивных качеств), Отто организует вокруг имени страха целый словарик разного рода предикаций. Имя УЖАС собирается автором из многих дополнитель­ных имен, так пишется его полное имя, момент за моментом. Но сами мо­менты включены в действия этой первоначальной нуминозности ужаса. Но по сути дела идет речь о чисто религиозном переживании страха. Имя Страха – Ужас.

Итак, это переживание нуминозности бытия, сакральный опыт, само священное раскрывается во множестве моментов: 1) tremendum (момент ужасающего, вызывающего трепет) и 2) majestas – момент всемогущего (сила, власть, всемогущество и т.п.), соединяясь, образуют третий момент, из них произведенный, это 3) orge, гнев Бога, точнее, выражение его могу­щества и энергии; 4) fascinans – это уже зачарованность, некая разновид­ность погружения в божество, «…дает покой, который высится над всяким разумом», некая безмерность и полнота душевного переживания, особенно часто встречается при религиозных обращениях; 5) далее deinos (Unge­heure), ни с чем не сравнимое, не имеет пространственной меры и масшта­ба, что подавляет своими размерами, то, что является ужасным, ужасаю­щим; 6) augustum – это высшая этическая ценность нуминозности, т.е. погружения в глубокое религиозное переживание, «…fascinans относится к субъективному в numen, а именно к тому блаженству, которое вызывает у меня ценность. Напротив, augustumесть объективная ценность в-себе»37. Все эти моменты религиозного опыта не являются устойчивыми, скорее они представляют собой некую непрерывность, единую временность, которая включает в себя нуминозное.

В сущности, нуминозность священного ужаса определяется здесь с по­мощью тех «качеств», которые мы назвали интенсивами страха. Что возвра­щается нас к вопросу: есть ли у Страха другое имя, кроме Страха?

Список литературы

Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики прагматики / Пер. с англ. А.Д. Шмелева. М.: Языки славянской культуры, 2001. 272 с.

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. IV. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1955. 683 с.

36 Отто Р. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношении с ра­циональным. С. 27‒28.

37 Там же. С. 94‒95.

Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен / Пер. с фр. В. Лапицкого. СПб.: Академический проект, 2002. 160 с.

Жирар Р. Насилие и священное / Пер. с фр. Г. Дашевского. М.: Новое литературное обо­зрение, 2000. 400 с.

Кайуа Р. Игры и люди. Статьи и эссе по социологии культуры / Пер. с фр. С.Н. Зенкина. М.: ОГИ, 2007. 304 с.

Кьеркегор С. Страх и трепет / Пер. с дат. И.В. Исаевой, С.А. Исаева. М.: Республика, 1993. 384 с.

Лакан Ж. Семинары. Кн. 10: Тревога (1962‒1963) / Пер. с фр. А. Черноглазова. М.: Гно­зис: Логос, 2010. 421 с.

Липавский Л. Исследование ужаса. М.: Ad Marginem, 2005. 445 с.

Мей Р. Смысл тревоги / Пер. с англ. А. Багрянцевой. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2011. 410 с.

Отто Р. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношения с ра­циональным / Пер. с нем. А. Руткевич. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2007. 272 с.

По Э. Полное собрание рассказов / Пер. с англ. М.П. Богословской. М.: Наука, 1970. 799 с.

Пуанкаре А. О науке / Пер. с фр. под ред. Л.С. Понтрягина. М.: Наука, 1983. 560 с.

Ранк О. Травма рождения / Пер. с англ. О. Лежниной под ред. В. Медведева. М.: АГРАФ, 2004. 389 с.

Сартр Ж.-П. Бытие и ничто / Пер. с фр. В.И. Колядко. М.: Республика, 2000. 639 с.

Фрейд З. Страх / Пер. с нем. М.В. Вульфа. М.: Современные проблемы, 1927. 104 с.

Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции / Пер. с нем. Г.В. Барышниковой. М.: Наука, 1989. 455 с.

Фрейд З. Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве / Пер. с нем. Р.Ф. Додель­цева // Фрейд З.Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. С. 176‒211.

Человек-волк и Зигмунд Фрейд / Пер. с англ. под общ. ред. А.А. Юдина. Киев: Порт-Роял, 1996. 349 с.

Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления / Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Рес­публика, 1993. 447 с.

Эйзенштейн С.М. Избранные произведения: в 6 т. Т. 3. М.: Искусство, 1963. 672 с.

Ясперс К. Философия. Книга вторая: Просветление экзистенции / Пер. с нем. А.К. Суда­кова. М.: Канон+, 2012. 448 с.

Derrida J. Les Yeux de la langue. L’abime et volcan. Paris: Galilée. 2012. 85 р.

Jaspers K. Philosophie. II Existenzerhellung. Berlin; Gottingen; Heidelberg: Springer-Verlag, 1956. 440 S.

Vernant J.-P. La mort dans les yeux. Paris: Hachette, 1985. 91 p.

Name: Fear. On one existential passion

Valery A. Podoroga

Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences. 12/1 Goncharnaya Str., Moscow, 109240, Russian Federation; e-mail: vpodoroga@mail.ru

The purpose of this article is to determine the main modalities of the concept of fear, which can be topically investigated. “Fear” is understood as a name for all “fears”. If fear appears in the unity of experience, without ceasing to differ within it, then fear is not a thing, but a relation between an increasingly refined sensitivity to dangers and the pos­sibility/impossibility of avoiding them. The arguments of Kierkegaard, Sartre, Heidegger, Jaspers, and Freud are considered. Four modalities identify the general scheme of Fear: anxiety, “real fear” (Realangst), fear/phobias, the original fear (Ur-Angst). There is an in­teraction between them that allows us to trace the transitions from one modality of fear

to another by analogy with a “whirlpool movement” whose dynamics depends on the strength of emotional experiences.

Keywords: metaphysics, vertigo-before-the-abyss, funnel, anxiety, fears/phobias, real fear, nothing, topic of fear, primordial fear, fear of God, castration fear, fear of birth

For citation: Podoroga, V. A. “Imya: Strakh. Ob odnoi ekzistentsial'noi strasti” [Name: Fear. On one existential passion], Filosofskii zhurnal / Philosophy Journal, 2020, Vol. 13, No. 3, pp. 49‒66. (In Russian)

References

Caillois, R. Igry i lyudi. Stat’i i esse po sotsiologii kul’tury [Man, play and games], trans. by S.N. Zenkin. Moscow: UHE Publ., 2007. 304 pp. (In Russian)

Dal, V. Tolkovyi slovar’ zhivogo velikorusskogo yazyka [Explanatory Dictionary of the Live Great Russian language], Vol. IV. Moscow: Gosudarstvennoe izdatel’stvo inostrannykh I natsional’nykh slovarei Publ., 1955. 683 pp. (In Russian)

Derrida, J. Vokrug Vavilonskikh bashen [Around Babilons Towers], trans. by V. Lapizky. St. Pe­tersburg: Academic project Publ., 2002. 160 pp. (In Russian)

Derrida, J. Les Yeux de la langue. L’abime et volcan. Paris: Galilée. 2012. 85 pp.

Eisenstein, S. Izbrannye proizvedeniya v shesti tomakh [Selected works], Vol 3. Мoscow: Iskusstvo Publ., 1963. 672 pp. (In Russian)

Freud, S. Strakh [Fear], trans. by M.V. Wulf. Moscow: Contemporary problems Publ., 1927. 104 pp. (In Russian)

Freud, S. Vvedenie v psikhoanaliz [Introductory Lectures on Psycho-Analysis], trans. by G.V. Baraschnikova. Moscow: Nauka Publ., 1989. 455 pp. (In Russian)

Freud, S. “Vospominaniya Leonardo da Vinchi o rannem detstve” [Leonardo da Vinci, A Me­mory of His Childhood], trans. by R.F. Dodelzeva, in: S. Freud, Khudozhnik I fantazi­rovanie [Artist and fantasy]. Moscow: Respublika Publ., 1995, pp. 176‒211. (In Russian)

Freud, S. Sluchai Cheloveka-Volka (Iz istorii odnogo nevroza) [From the History of an Infantile Neurosis (the Wolfman case history], ed. by A.A. Udin. Kiev: Port-Royal Publ., 1996. 349 pp. (In Russian)

Girard, R. Nasilie i svjashhennoe [Violence and the sacred], by G. Daschevsky. Moscow: New Literary Observer Publ., 2000. 400 pp. (In Russian)

Heidegger, М. Vremya i bytie. Stat'i i vystupleniya [Time and being], trans. by. V.V. Bibikhin. Moscow: Respublika Publ., 1993. 447 pp. (In Russian)

Jaspers, K. Philosophie. II Existenzerhellung. Berlin; Gottingen; Heidelberg: Springer-Verlag, 1956. 440 S.

Jaspers, К. Filosofiya. Kniga vtoraya. Prosvetlenie ekzistentsii [Philosophy II], trans. by A.K. Sudakov. Moscow: Cаnon+ Publ., 2012. 448 pp. (In Russian)

Kierkegaard, S. Strakh i trepet [Fear and trembling], trans. by I.V. Isaeva and C.A. Isaev. Mos­cow: Respublika Publ., 1993. 384 pp. (In Russian)

Lacan, J. Seminary [Seminars], Book 10, trans. by A. Chernoglasov. Moscow: Gnosis Publ.: Logos Publ., 2010. 421 pp. (In Russian)

Lipavsky, L. Issledovanie uzhasa [An Investigation of Horror]. Moscow: Ad Marginem Publ., 2005. 445 pp. (In Russian)

May, R. Smysl trevogi [The Meaning of Anxiety], trans. by A. Bagryantseva. Moscow: Institut obshchegumanitarnykh issledovanii Publ., 2011. 410 pp. (In Russian)

Otto, R. Svyashchennoe. Ob irratsional’nom v idee bozhestvennogo i ego sootnosheniya s rat­sional’nym [The Idea of the Holy], trans. by A. Rutkevich. St. Petersburg: St. Petersburg University Publ., 2007. 272 pp. (In Russian)

Poe, E. Polnoe sobranie rasskazov [The collection of short stories], trans. by M.N. Bogoslov­sky. Moscow: Nauka Publ., 1970. 799 pp. (In Russian)

Poincaré, H. O nauke [On science], ed. by L.S. Pontryagin. Moscow: Nauka Publ., 1983. 560 pp. (In Russian)

Rank, О. Travma rozhdeniya [The Trauma of Birth], trans. by O. Lezneva. Moscow: AGRAF Publ., 2004. 389 pp. (In Russian)

Sartre, J.-P. Bytie i nichto [Being and nothingness], trans. by V.I. Koliadko. Moscow: Respub­lika Publ., 2000. 639 pp. (In Russian)

Vernant, J.-P. La mort dans les yeux. Paris: Hachette, 1985. 91 pp.

Wierzbicka, A. Sopostavlenie kul’tur cherez posredstvo leksiki pragmatiki [Semantics, Culture and Cognition: Universal human concepts in culture-specific configurations], trans. by A.D. Shmelev. Moscow: Yazyki slavyanskoi kul’tury Publ., 2001. 272 pp. (In Russian)