Владимир Ханан

 

 

ДЕТАЛИ ПАСТОРАЛИ

 

 

*   *   *

Виктору Ерофееву

 

Если это провинция, то обязательно дом

С деревянной террасой, чердак, полный разного хлама,

Небольшой огородик, ворота с висячим замком,

Вдоль забора кусты, и сарай, современник Адама.

 

Обязательно парк, если нет, то, как минимум, сквер.

Пара-тройка скамеек в истоме полуденной лени,

Для сугубой эстетики дева с веслом, например,

Или бронзовый Ленин, а может быть, гипсовый Ленин.

 

Непременно река, вот уж что непременно – река.

Скажем, матушка-Волга, но не исключаются Кама,

Сетунь, Истра, Тверца, Корожечна, Славянка, Ока…

Плюс пожарная вышка, соперница местного храма.

 

Вспоминается желтая осень, сиреневый снег

Под мохнатыми звездами, печка с певучей трубою.

Так когда-то я прожил дошкольный запасливый век

И уехал, с беспечностью дверь затворив за собою.

 

За вагонным окном побегут облака и мосты,

Полустанки, деревья в клочках паровозного пара.

И прощально помашет рукою мне из темноты

Белокурая девочка с ласковым именем Лара.

 

                                                                       декабрь 2012

 

 

ЛЕТО 53-го

 

Пионерлагерь имени Петра

Апостола располагался в церкви,

Закрытой властным росчерком пера.

Внутри и вне бузила детвора

Военных лет. На этом фоне меркли

Особенности здешнего двора.

 

А здешний двор – он был не просто двор,

А сельское просторное кладбище

Одно на пять окрестных деревень.

И будь ты работяга или вор,

Живи богато, средне или нище –

А в срок бушлат березовый надень.

 

Тогдашний «мертвый час» дневного сна,

Когда башибузуки мирно спали,

Был отведен для скорых похорон.

Пока внутри царила тишина,

Снаружи опускали, засыпали,

И двор наш прирастал со всех сторон.

 

Полусирот разболтанную рать –

Отцы в комплекте были у немногих –

Не так-то просто было напугать.

Мы всё умели: драться, воровать.

Быт пионерский правил был нестрогих.

Но кой о чем придется рассказать.

 

Была одна стервозная деталь:

Еды детишкам было впрямь не жаль,

Но требовалось взять в соображенье

Природный, так сказать, круговорот:

И то, что детям попадало в рот,

Предполагало также продолженье.

 

В высоком смысле церковь – целый мир,

Божественным присутствием пропитан.

Но если по-простому, без затей,

То в этой был всего один сортир,

Который был, понятно, не рассчитан

На сотню с лишним взрослых и детей.

 

Но сколь проблема эта ни сложна,

Была она блестяще решена,

Лишь стоило властям напрячь умище.

И к одному сортиру, что внутри,

Добавили еще аж целых три

Снаружи, то есть прямо на кладбище.

 

А вот теперь представьте: ночь, луна,

Кладбищенская (вправду!) тишина,

Блеснет оградка, ветер тронет ветки,

А куст во тьме страшней, чем крокодил,

Поэтому не каждый доходил

До цели. Что с них спросишь? – Малолетки!

 

……………………………………………..

 

Пусть в прошлое мой взгляд размыт слезой,

А детство далеко, как мезозой,

Я помню все детали пасторали:

Зеленый рай под сенью теплых звезд,

Наш лагерь: церковь, а вокруг погост,

Который мы безжалостно засрали.

 

                                                           11.06.2013

 

 

*   *   *

Кавказ подо мною…

А.С. Пушкин

 

Я видел картину не хуже – однажды, когда

Кавказец, сосед по купе, пригласил меня в гости.

Плыл сказочный август, в то время на юг поезда

Слетались, как пчелы на запах раздавленной грозди.

 

Так я оказался в просторной радушной семье.

Муж был краснодарским грузином, жена – украинка,

Невестка – абхазка. На длинной семейной скамье

Я выглядел явно чужим, как в мацони чаинка.

 

Ел острый шашлык, виноградным вином запивал.

Хозяин о глупых мингрелах рассказывал байки

Одну за другой. Над террасою хохот стоял

Такой, что хохлатки сбивались в пугливые стайки.

 

Потом на охоте, куда меня взяли с собой

(сначала не очень хотели, но все-таки взяли),

Мне дали двустволку, и я, как заправский ковбой,

Навскидку палил, но мишени мои улетали.

 

Кавказ подо мною пылал в предзакатном огне,

В безоблачном небе парили могучие птицы.

Я был там впервые – и все это нравилось мне,

Туристу из северной, плоской, как поле, столицы.

 

Дела и заботы на завтрашний день отложив,

Я тратил мгновенья, как то и пристало поэтам,

На каждом шагу упираясь то в греческий миф,

То в русскую классику, не удивляясь при этом.

 

Смеркалось. На холмы ложилась, как водится, мгла.

В Колхиде вовсю шуровали ребята Язона.

Курортный Кавказ предвкушал окончанье сезона.

Я ехал на север – и осень навстречу плыла.

 

январь 2013

 

 

*   *   *

Из пачки соль на стол просыпав,

Что, как известно, на беду…

Куда вы, Жеглин и Архипов,

Как сговорясь, в одном году?

 

Земля, песок, щебенки малость,

Слепая даль из-под руки.

Она к вам тихо подбиралась,

Петля невидимой реки,

 

Что век за веком, не мелея,

Несет неспешную волну.

Лицом трагически белея,

В свой срок я тоже утону.

 

Былого не возненавидя,

Не ссорясь с будущим в быту,

В дешевом (секонд-хенд) прикиде

С железной фиксою во рту.

 

Семье и миру став обузой,

Отмерю свой последний шаг

С беспечно-пьяноватой Музой

И книжной пылью на ушах –

 

Туда, где ждут за поворотом,

Реки перекрывая рев,

Охапкин, Генделев – и кто там? –

Галибин, Иру, Шишмарев.

 

Успеть бы только наглядеться,

Налюбоваться наяву…

Ау, нерадостное детство.

Шальная молодость, ау!

 

август 2012

 

 

*   *   *

В Петергофе однажды, в году девяносто четвертом,

В ночь под Новый по старому стилю, под водку и грог,

Я случайно увидел на фото, довольно затертом,

Старика в филактериях, дувшего в выгнутый рог.

 

«Прадед где-то в Литве, до войны, – объяснился хозяин, –

То ли Каунас, то ли…» Я эти истории знал.

Даже немцы прийти не успели, их местные взяли,

Увели – и убили. Обычный в то время финал.

 

Этот мертвый старик дул в шофар, Новый год отмечая,

В теплый месяц тишрей, не похожий ничуть на январь.

Тщетно звал я на помощь семейную память, смущая

Тени предков погибших, сквозь дым продираясь и гарь.

 

Не такая уж длинная, думал я, эта дорога –

От тогдашних слепых до сегодняшних зрячих времен.

У живых нет ответа, спросить бы у Господа Бога:

Если всё по Закону – зачем этот страшный Закон?

 

…Был обычный январь. Снегопад барабанил по крышам,

За окном проносились пунктиры автобусных фар.

Город медленно спал, и единственный звук, что был слышен, –

Мертвый старый еврей дул в шофар,

дул в шофар,

дул в шофар.

 

27.03.2013

 

 

 

Владимир Ханан (Ханан Бабинский) родился в 1945 году в Ереване. Жил в Ленинграде и Царском Селе. Окончился исторический факультет Ленинградского государственного университета. Автор нескольких книг стихов и публикаций в журналах «Звезда», «Волга». «Новом журнале», «Иерусалимском журнале». Член Международной федерации русских писателей. В 1996 году репатриировался в Израиль.