В статье анализируются особенности хронотопического смещения между должным и сущим в культуре России. Феноменология должного и сущего рассматривается в контексте реконструкции хронотопа культурной картины мира. Напряженность между должным и сущим находит свое разрешение в институциональной сфере, обеспечивающей встраивание идеальных представлений в систему социальной регуляции. Развитие представлений о должном происходило в России на фоне слабых институциональных возможностей реализации идеалов должного в существующей реальности. Это предопределило специфику хронотопа власти и характер социодинамики культуры России

Характерное для современной России чувство истории в значительной степени можно объяснить исходя из тезиса о «множественных модерностях». Изменения, происходившие в культурах Нового времени, согласно этому тезису, привели не к универсализации мира, а к возникновению разных вариантов модерности. Историческое самосознание – в привычном и, судя по всему, уходящем его понимании – также представляет собой продукт модерности. Если в свое время христианство привнесло чувство символического «зазора» между человеческим и сакральным, задающего вектор от начала истории (грехопадения) к ее завершению (апокалипсису), то в культуре западной модерности этот «зазор» был переопределен в семантике линейного и секулярного времени прогресса. Весьма специфические черты, которые обретает в российской культуре чувство истории, во многом связаны с особым опытом ее вхождения в состояние модерности.

Вынесенный в эпиграф тезис, принадлежащий автору нашумевшего «Черного лебедя», может быть весьма полезным при анализе феноменологии угроз в обществе, переживающем взлет и разложение утопии. Увлекая человека в пространство невозможного, утопия навязывает относительно простую, непротиворечивую и устойчивую картину мира. Победившая утопия основывается на представлении о том, что невозможное не просто возможно, а уже воплотилось в жизнь. Однако иллюзия стабильности воплощенной утопии сталкивается с острой необходимостью в камуфлировании несовпадения действительности с ее официальной репрезентацией. Наиболее простая стратегия такого камуфлирования состоит в том, что сама утопия становится источником обоснования угроз своей же собственной иллюзорности. Иными словами, вслед за утопической мифологизацией реальности требуется мифологизировать и угрозы, способные эту мифологизацию разрушить. И в этом случае «навязанная (без)опасность» оказывается весьма кстати. Ее задача вовсе не в том, чтобы вселить веру в достигнутую безопасность. «Навязанная (без)опасность» необходима для поддержания простой и предсказуемой картины мира.