По знаменитой формулировке Роберта Фроста, “Поэзия это то, что пропадает в переводе”. В переводе на научный язык: тема это текст минус приемы выразительности; другими словами, искусство есть способ пространно говорить о том, что можно было сказать кратко. Само понятие риторики как возможности украшать речь фигурами и тропами свидетельствует о том, что демонстративность заложена в языке. Это, между прочим, предоставляет языку самые широкие возможности говорить о том, что не соответствует действительности. Создан ли язык для того, чтобы верно передавать информацию, но уж дезинформировать он мастер.

Предполагая разнообразные ракурсы изучения, феномен русской интеллигенции представляет особый интерес для интерпретации истории отечественной культуры в целом. Это определяется особым статусом данного феномена как объекта исследования: своеобразие интеллигенции состоит в единстве предмета рефлексии и рефлексивности как таковой. Причём предмет рефлексии и органическая способность к ней не только обусловливают друг друга, но и принципиально совпадают в целостном явлении. Кроме того, глубинная суть русской интеллигенции, получившая сравнительно недавно систематическое объяснение (преимущественно в конце XIX-ХХ веков), нераздельно связана со всей тысячелетней историей русской культуры. Тем самым разговор о русской интеллигенции оказывается разговором о смысле всей культуры России как целого.

Механизмы литературного генезиса, как и характер преемственности разных авторов, неочевидны. Шкловский указывал, что преемственность в литера­туре осуществляется «от дяди к племяннику». Тынянов настаивал на том, чтобы отличать генезис от эволюции: первый относится к области материала, вторая — формы; сама же эволюция по-тыняновски больше напоминает се­рию революционных скачков и основана на непредсказуемости открытия Америки вместо заказанной Индии. Позднее, когда власть в литературове­дении перешла от автора к читателю, оказалось, что можно слово в слово пе­реписать всем известный текст, и он окажется новым произведением, как это произошло в случае с борхесовским Пьером Менаром и «Дон Кихотом». Сам же Борхес утверждал, что каждый писатель сам создает своих предшествен­ников («Кафка и его предшественники»)