Выявление оснований, на которых покоится московский концептуализм, крайне затруднено тем, что он был занят предвосхищением направленных на него исследовательских усилий, снабжая свою художественную продукцию автоинтерпретациями, отчасти предназначенными для внутреннего пользования (как, например, обсуждения участниками «Коллективных действий» post festum проводившихся ими перформансов), отчасти адресованными реципиентам (в первую очередь в этой связи следует назвать многочисленные работы Бориса Гройса, популяризовавшего и толковавшего творчество группы, к которой он сам принадлежал, вначале главным образом для западной, а затем и для русской публики). Рассчитывая стать долгосрочной информационной ценностью, всякое произведение искусства защищает себя от того, чтобы быть исчерпывающе понятым.

Прошлое рядом. Прежде, чем рассуждать о том, в каком состоянии духа мы входим в новые 2020-е, я хочу заметить, что мне удалось застать остаток старых – столетней давности. Они еще давали о себе знать в послеблокадном Ленинграде, где прошло мое детство. Их сладковатый запах витал над керосиновой лавкой, расположившейся у Пяти углов. 

Расхожее мнение о том, что русская социокультура не прошла своевременно через Возрождение, кажется мне ошибочным. Ренессанс случился на Руси тогда же, когда он воцарился в остальной Европе, в XVI веке, но с тем отличием от западного, что сделал объектом восстановительных работ не дохристианскую античность, а наследие Византии, разрушенной турками.