Имя:
Пароль:

Интелрос » Библиотека журнала "ИНТЕЛРОС" » Великая серость и музыка революций (статьи, интервью)

На печать

Александр Неклесса
Время коротких горизонтов

Мир изменился, и изменился существенно. В короткие сроки резко возросло число людей на планете, и значительная часть их – образованные, деятельные личности из разных стран и народов. Технический прогресс и глобальная модернизация принесли многочисленные плоды. Формируется динамичная среда, тесно связанная с корпоративными сообществами, неправительственными организациями, высокотехнологичным производством, нематериальными активами, информатикой и финансами, накопленным цивилизацией интеллектуальным, культурным капиталом.

Останется ли Россия в этом «новом смелом мире» на достойном месте, увидим ли мы ее здесь вообще либо сбудутся слова, прозвучавшие тревожной нотой на рубеже веков: «Россия – это не данность, а проблема» и «Пришла пора подумать о мире без России»? Россия – возможно, как никогда – нуждается в осознании истинной своей идентичности, в перепрочтении истории с учетом вновь открывшихся обстоятельств.

Возможно, будущность России сопряжена не столько с территорией в современных границах, сколько с тем, удастся ли соткать интенсивную социальную и культурную связность, создав ту особую гравитацию, которая одна способна удерживать историческое сообщество в разбегающихся пространствах практики.

Постиндустриальная контрреволюция

К концу своего существования Россия-СССР принадлежала (с рядом оговорок) к технологическому сообществу, по-своему приближаясь к постиндустриальному порогу как критическому для дальнейшего существования рубежу. А ее статусная капитализация выражалась в наличии клиентелы (социалистического содружества), в присутствии в Совете Безопасности ООН, в переговорных позициях и в продвижении к членству в мегаклубе «большой семерки».

Россия-РФ в постсоветской внешнеполитической картотеке зачастую рассматривается то как рудимент квазиимперского организма, то как зародыш новой интегрии, не слишком укладываясь в социоконструкты «национального государства». К началу XXI века страна заняла, однако, прочное место среди государств – производителей природного сырья и полуфабрикатов, так что сегодня основу ее богатства составляет преимущественно не развитие человеческого капитала и его производных, а природная рента и ее модификации. Параллельно стали проявляться черты специфического социального разложения, неоархаизации, отделяющие и отдаляющие государство Российское от постиндустриального (высокотехнологичного) сообщества.

Упрощению экономического и инволюции социального статусов можно найти много объяснений. На протяжении XX века в стране происходили последовательное выпалывание современной социальной культуры, разрушение сложных схем жизни, стерилизация начатков самоорганизации и пассионарных личностей. В итоге образовался мир, лишенный искр гениальности, плохо совместимый с глобальной революционной ситуацией. Когда же исчезла разделявшая Восток и Запад стена, в России наиболее динамичной частью общества оказались люди, привыкшие действовать «поверх барьеров»: сегменты прежнего правящего слоя, специфические организации, цеховики, криминальная и полукриминальная субкультура.

В конце концов мы получили собственный элитный коктейль – поколение «П» – из представителей спецслужб, их многочисленной, разветвленной агентуры и в той или иной степени криминализированной среды. При всем различии этих людей есть у них одно общее свойство – они «люди тени», воспитанные в духе морального релятивизма, короткого (оперативно-тактического) горизонта планирования и психологии подполья.

В чем здесь стратегическая и по-своему трагическая препона? Политическое искусство, вызревая в лоне культуры, зиждется на политической философии, то есть на определенном мировоззрении и прочтении метафизики. Как идеальный тип элита (в том числе политическая) не может позволить себе быть криминальной, хотя и попадает иногда в ситуации дьявольской альтернативы. Вынужденно избирая меньшее зло, элита все-таки воспринимает подобный выбор как выплату трагической неустойки и временное поражение, ибо мыслит одновременно практически и идеалистически, совмещая в сознании текущую ситуацию с горизонтами будущего.

Иначе говоря, сверхзадача элиты – стратегическое управление обществом, то есть успешное освоение неизвестного, искусство рождать и отбирать смыслы, воплощать коллективные образы, определяя маршрут для себя и тех, кого она ведет. И при этом квалифицированно действовать в предложенных историей обстоятельствах. Криминальное же сознание социопата теряет контроль над смыслами, случается, обессмысливая заодно существование всего политического организма, разрушая логику существования, его историческое целеполагание.

Коррупция личности не взяточничество, точнее, не только и не просто взяточничество. Коррупция – это инволюция, недопустимое расширение пространства эгоистически ориентированных рыночных операций, то есть разрушение сложной организации солидарного (социального) текста и потенциала политической персоны, сопровождаемое уплощением и приватизацией общественных благ. И одновременно – разрастание специфичной, примитивной, в сущности, рефлекторной системы управления, присущей упрощенному, ситуационному сознанию. Деградировавшая личность не в состоянии улавливать ритмы истории, создавать целостное и долгосрочное целеполагание, она блюдет шкурные или клановые интересы, искренне понимая под политикой интригу и в результате проигрывая игрокам с длинной волей, иным культурным и жизненным горизонтом. Социальная ткань в этих условиях теряет внутреннюю связность, архаизируется (ветшает) и в конце концов расползается на куски либо вообще обращается в прах.

Таким образом, дефицит высоких смыслов и масштабных личностей оказывается критическим обстоятельством в период исторических метаморфоз.

По сумме же факторов Россия-РФ представляет собой сегодня региональную державу, находясь примерно в одном ряду с Индией или Бразилией. Однако геоэкономическая специфика страны содержит предпосылки дальнейшей инволюции, соответствуя не столько «тиграм» и «драконам» нового Востока, сколько сырьевым государствам Юга. Реализация же планов инновационной и инфраструктурной модернизации перманентно сдвигается в «светлое будущее» (на привычные 10–20 лет), замещаясь победными реляциями из иных, более доступных для упрощенного общества сфер: спорта либо шоу-бизнеса. Или традиционными для страны побежденного социализма обещаниями будущих успехов.

Гражданство и подданство

В нынешних обстоятельствах осмысление произошедшего с миром и Россией обретает дополнительные измерения. Иначе прочитываются затертые до дыр сюжеты, а некоторые обертоны начинают звучать как лейтмотивы. Одна из подобных тем – номенклатурное государство.

Номенклатурное государство – быть может, самый яркий феномен ХХ века, хотя ряд исследователей склонны находить и более древние корни этого явления, отыскивая их как на Западе, так и на Востоке.

Впрочем, разговор об основаниях скоро обнаруживает проблемы. В историческом опыте и культурном наследии Руси можно, к примеру, отыскать следы разных социальных традиций, и мы наблюдаем версии русской власти с весьма различной политической феноменологией: вечевой – в Северо-Западной (Новгородской и Псковской) Руси; феодальной, шляхетской – в Руси Юго-Западной (Малой и Червонной, Белой и Черной); самодержавной, централизованной (административно-бюрократической) – в Северо-Восточной Руси (Московии и ее восточных владениях), ставшей исторической наследницей Белого царства и основой Великороссии-России. Приходят на ум также более экзотичные политические образования, возникавшие и долгое время существовавшие на российских просторах, – к примеру, феномен милитаризованных ассоциаций казачества…

Провести критическую границу социокультурного разлома возможно, отслеживая географический рубеж генетически связанных с Европой пространств городской культуры (условно – «магдебургской») и ареалов, входивших в административно-политическую, податную систему Белой (Золотой) и Синей Орды.

Основанием для подобного прочтения геополитического текста является различение статуса человека как гражданина и как подданного в базовых моделях общества: открытой, полифоничной и закрытой, иерархичной. В дилемме этой, собственно говоря, и кроется ключевой вопрос: к какой из цивилизационных схем тяготеет современная Россия? И насколько своеобразен ее опыт политического и социального обустройства?

Логика становления статуса подданного в азиатских (деспотических, абсолютистских) социокультурных моделях вроде бы более или менее ясна. Как и тема «азиатского наследия». Генетика же гражданина в ареалах, связанных с феноменом городской культуры (включая его некоторые модификации), с позиций сегодняшнего дня может быть описана как взлет и падение третьего сословия.

Третье сословие определило структурность Новой истории, став ее деятельным поводырем. При этом изменения в человеческом общежитии имели следствием развитие идей не только социального и политического, но и экономического равенства вкупе с их противоречивым идеалом едва ли не одновременного усиления и отмирания государства. Эксперименты по реорганизации мироустройства быстро сформировали страту профессиональных политиков и революционеров. А параллельное усложнение экономического космоса повышало роль еще одной страты профессиональных организаторов, создавая предпосылки для будущей революции управляющих.

Метаморфозы вели к трактовке политической власти как социальной технологии. Что, конечно, оказалось историческим искушением, особенно для обществ, испытывающих по тем или иным причинам серьезные перегрузки. И в этом случае происходило симбиотическое сближение сугубо административных схем подчинения («азиатских») с моделями корпоративными («западными») – и слияние в итоге в феноменологии номенклатуры, которая выступает в качестве «надзорной» и «надзаконной» власти, формулируя прописи своего рода «неправового государства».

В результате очерчивается контур нового политического строя и нового энергичного класса – очередного гегемона, идущего на смену прежним историческим лидерам.

Государство-корпорация и корпорации-государства

В перипетиях ХХ века по мере продвижения в будущее все отчетливее становился контур глобального града: мира транснационального, подвижного, космополитичного. Это трансграничное общество корпораций населяли собственные духи истории, свободно оперирующие социокультурным капиталом и прочими трансформационными ресурсами.

Между тем развитие номенклатурного государства (государства как управленческой корпорации), оплодотворенного опытом механики модерна и дарами революции менеджеров, по мере развития процессов индивидуации, возрастания креативности, роли интеллектуального и человеческого капитала, других нематериальных активов испытывало все более серьезные перегрузки. Равно как и при утверждении открытости мира, становлении его глобальной просторности, что в конечном счете приводит к перерастанию национальным государством самого себя как способа социального управления. (И, кстати, может являться еще одной версией «отмирания государства».)

Класс-гегемон нового мира – автономно мотивированная, открытая переменам и ускоряющая их элита – включает влиятельных «хозяев капитала и знаний», способных к активному представлению будущего и освоению призрачных ландшафтов.

Реализуя геоэкономическую экспансию, государство-корпорация ставит во главу угла универсальную конкурентоспособность, политэкономическую эффективность, тем или иным образом участвует в решении международных финансовых и хозяйственных проектов.

По ходу дела региональные и деятельностные кланы национальной корпорации (ее «локальные директораты») наращивают взаимную конкуренцию, стремясь при этом использовать государственную механику в своих целях. Влияя тем самым на режим государственного функционирования, видоизменяя его. Ценность же самого национального формата в глазах ряда влиятельных групп постепенно девальвируется. И государство начинает совершать акции, слабо согласующиеся с прежним политическим дизайном, прошлой прописью интересов.

Привычная конструкция при этом сохраняется, но ее полнота сужается, и ряд функций узурпируется «корпорацией управляющих» (к примеру, в форме партийного аппарата). «Национальное государство» все чаще оказывается в роли публичного ретранслятора властных полномочий, регулятора второстепенных политических и хозяйственных процессов, «директората по социальным вопросам». Происходит его клановая приватизация, причем кланы в отличие от классов не имеют социальной сверхзадачи. Единая номенклатурная вертикаль размывается и – особенно в случае симбиоза с влиятельными экономическими корпорациями – замещается олигополией, осваивающей пространства властного действия, порождая новую политическую генерацию: семейство олигархических «корпораций-государств».

Основой корпораций-государств – протосуверенов и зародышей грядущего мирового строя – могут быть регионы и мегаполисы, транснациональные и государственные корпорации, разветвленные кланы и не вполне легальные холдинги, другие деятельные организованности (ср. российские «газовики», «оружейники», «силовики», «питерские» и т.п.), соединенные в динамичный калейдоскоп взаимоотношений как внутри страны, так и за ее пределами, способные порой играть вместе, но всегда за себя.

Именно в подобном контексте формируется в новом веке российская формула власти. Выстраивается двухъярусная конструкция, вполне согласующаяся с формами как прежней, так и нынешней фазы корпоративной государственности. Конструкция, состоящая, во-первых, из олигархической государственности амбициозных корпоративных образований, сведенных в социально-политическую связность. И уже во-вторых – из национальной государственности, реализующей общенациональные и силовые полномочия власти, обеспечивая функционирование социальных сетей, систем коллективной безопасности, а также привычных, но утрачивающих актуальность элементов государственного устройства: ветшающих институтов публичной политики и увядающих ветвей власти.

Таким образом, призрак двоевластия в России может в какой-то момент получить достаточно неожиданное разрешение и воплощение.

* * *

В постсовременном мире люди перестают сознавать себя социальной целостностью: «нет общества, есть только индивиды» (Маргарет Тэтчер). Доноры, конкурируя между собой, все менее склонны поддерживать дотационных реципиентов, подавляют инстинкты солидарности и аккумулируют ресурсы для прохождения горловины актуальной социальной инициации.

В сложноорганизованной ойкумене плодятся эмансипированные управляющие структуры – констелляции влиятельных персонажей, суммы воль и сознаний, обладающие доступом к самому совершенному в истории инструментарию, позволяющему реализовывать иной тип и уровень операций, включая эффективные действия в ситуациях оперативной неопределенности. И как результат – в социальной вселенной суверенные планеты национальных государств раскалываются амбициозными игроками на своего рода «астероидные группы», создающие с аналогичными образованиями из других стран трансграничные рои и стаи.

При этом возникает острая конкуренция за источники гравитации. Мне кажется, социокультурная гравитация – один из наиболее ценных, востребованных временем стратегических ресурсов общества. И, может быть, основная проблема современной России кроется именно в дефиците такой энергии – энергии культуры, что грозит стране распадом и растворением в потоке перемен, охвативших весь человеческий космос.

Опубликовано: «Независимая газета» 26.06.2008
Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором