Феномен присвоения смерти в советской традиции

В самом конце советского комедийного микросериала Алексея Коренева «Большая перемена» (1972–1973) есть сцена, которая по сути могла бы похоронить у зрителя любые иллюзии относительно позднесоветского исторического дискурса вообще и «школьного» исторического дискурса в частности. Нестор Петрович Северов, несостоявшийся аспирант и самоназначенный гений от исторической науки, волею судеб пришедший преподавать в школу рабочей молодежи, проводит очередное занятие в кружке любителей истории.

При изучении способов воздействия и восприятия, свойственных советскому политическому плакату[1], отдельный предмет интереса представляет эволюция плакатного образа «нашего», «советского» человека. В раннесоветском плакате этот конструкт либо отсутствует вовсе, либо только начинает формироваться: плакат, как правило, ориентирован на «втягивающую» функцию, на организацию мостиков эмпатии между зрителем и задаваемой политической программой, и поэтому использует в качестве «посредников» фигуры, с одной стороны, обобщенные, а с другой, – четко опознаваемые как представители тех или иных социальных страт. Данное сочетание позволяет ориентировать политический месседж на целевую аудиторию и, параллельно, формировать у этой целевой аудитории образ собственной идентичности, наделенный вполне конкретным набором атрибутов, которые со временем начинают функционировать по принципу метонимии: любой такой атрибут отсылает ко всей полноте знакомого образа, со всем положенным набором визуализированных идеологических сигналов