Имя:
Пароль:

Будущее как предчувствие, Прогресс — перекресток мнений

На печать

Александр Неклесса
ПРОБЛЕМА НЕКЛАССИЧЕСКОГО ОПЕРАТОРА (доклад на международном семинаре «Принятие стратегических решений как психологическая проблема»)

Доклад на международном семинаре «Принятие стратегических решений как психологическая проблема»

ПРОБЛЕМА НЕКЛАССИЧЕСКОГО ОПЕРАТОРА (доклад на международном семинаре «Принятие стратегических решений как психологическая проблема»)

Хотелось бы поделиться некоторыми соображениями в виде краткого доклада, посвященного развитию методологии принятия серьезных и комплексных решений, включая ситуации крайней неопределенности.

Свой вклад в данную тематику я бы обозначил как "Проблема неклассического оператора".

Мы только что прослушали впечатляющий доклад президента Ицхака Навона, где, в сущности, излагался исторический опыт (эмпирика) принятия стратегических решений в сложных ситуациях. Системы принятия решений политическим деятелем, показавшей и доказавшей эффективность в кризисных ситуациях высокого уровня рисков.

Специфика ситуации заключалась в том, что руководитель Исполкома сионистской организации и первый премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион был поставлен историческими обстоятельствами перед необходимостью принимать в критических обстоятельствах решения высокого уровня компетенции, связанные с чрезвычайно масштабными следствиями. И действовать при этом ему приходилось в ситуациях неопределенности – ибо соотношение противоположных мнений было подчас равновелико.

Или, что фактически обостряет суть проблемы и усложняет ее постановку, – он действовал, полагаясь на понимание воли истории.

Признанная гипотеза: решения он находил, как правило, исторически верные и эффективные. Вопрос, возникающий естественным образом: где таятся корни результативности его действий? Или, выражаясь профессиональным языком: в чем ее методологическая основа?

Описанный нам стиль принятия стратегических решений Бен-Гурионом заметно отличался от более привычной системы политической практики, в основе которой чаще присутствует системное обсуждение вопроса, синтез позиций узких профессионалов, коллективное (обезличенное) разделение ответственности, причем с оглядкой как на актуальное общественное мнение, так и на более отдаленные публичные/личные следствия тех или иных действий.

Здесь же мы наблюдаем нечто иное: не стремление к достижению консенсуса мнений, но размышления, имеющие целью отыскание определенного, т.е. исторически верного, решения в драматичной обстановке текущего момента, заполненного массой конъюнктурных обстоятельств, чреватых сами по себе значительными трудностями. И решительность при проведении в жизнь сочтенного верным решения. Невзирая на сопряженные с полнотой его реализации негативные аспекты, тяготы или иные обременения. Порою идя при этом также на хотя и временное, но серьезное разделение в обществе.

Однако, пожалуй, главной особенностью описанного Ицхаком Навоном стиля видится парадоксальное на первый взгляд сочетание у Бен-Гуриона чувства исторического творчества и одновременно ощущения неповторимости исторического момента, его сиюминутности и новизны: "и если не сейчас, то когда же?"

Другими словами, поиск решения строился на основе широкой исторической панорамы, которая охватывала не только прошлое и настоящее, но простиралась также в будущее, сочетаясь при этом с чувством исторической ответственности (исторического творчества), предусмотрительностью в отношении не самых близких, а порою – весьма отдаленных – последствий. И, вероятно, на определенном профетизме.

Актуальность затронутой проблематики нестандартных ситуаций и нестандартных методов принятия решений становится яснее, когда мы начинаем примеривать их к параметрам нынешнего состоянии мира.

С повышением шкалы сложности и уровня последствий возникающих сегодня проблем, а также из-за сокращения сроков на их решение, политическая и деловая практика перманентно ставит лиц, принимающих ответственные решения, перед дьявольскими альтернативами.

Естественно, при этом возрастает роль человеческого фактора, но не только в привычном, "классическом" смысле.

Человек – часть системы, причем системы сложной и комплексной. Человек, исполняющий ту или иную функцию, инструментален, и эта его инструментальность нередко подвергается своего рода индустриализации. Однако человек – уникальный инструмент, именно вследствие данного качества он потенциально способен принимать решения в сложных обстоятельствах на основе несовершенных и заведомо неполных данных.

Действуя по инерции и в логике, корни которой уходят к эпохе Просвещения (а, возможно, и глубже – к древнегреческим истокам), мы зачастую недооцениваем эту сложность и сверхсложность человеческого естества. Возможно, в ряде ситуаций обыденной жизни подобный потенциал действительно оказывается невостребованным, однако критические ситуации предъявляют требования именно к наличию (либо выявляют отсутствие) данного ресурса.

Анализируя позитивные и негативные обстоятельства прохождения сквозь сложные ситуации, мы можем подчас не только извлечь формальный опыт для улучшения существующих процедур, но также сделать далеко идущие, качественные выводы, потенциально способные изменить саму систему принятия серьезных решений в среде современного мира.

История – дорога, которая ведет нас из прошлого в будущее. И мне представляется, что за последние лет шестьдесят-семьдесят развитие методологии принятия решений, управления объектами, субъектами и событиями прошло несколько стадий, преодолело несколько ступеней. А в настоящий момент находится на пороге серьезного, качественного транзита.

Оглядываясь на прошлое, думаю, можно достаточно четко обозначить несколько таких пройденных стадий.

В качестве первой ступени в рамках настоящего рассуждения я бы обозначил опыт формализации обстоятельств и действий, известный как исследование операций. Эта методология получила развитие в основном в ходе и непосредственно после Второй мировой войны, приведя в итоге к серьезным сдвигам в формах принятии решений и в самом подходе к организации человеческой практики. В том числе в таких областях, как организация вооруженных сил и систем вооружений, логистика и т.д.

Обычно, когда речь идет об исследовании операций, приводят примеры организации деятельности относительно небольших формальных коллективов. Но представляется, что гораздо большую роль сыграл опыт планирования и проведения крупномасштабных, комплексных операций, когда принятие решений охватывало некий целостный комплекс отраслей деятельности.

Новая проектная культура требовала новых подходов и принятия неординарных решений. Она включала в себя не только очевидные, непосредственно связанные с военными и политическими действиями формы стратегического планирования, но также, к примеру, организацию различного рода исследований, включая комплексные инновационные, междисциплинарные проекты (Манхэттенский проект), обеспечение масштабных инженерных/логистических работ (т.е. строительство вдоль Волги рокадной железной дороги при организации Сталинградской операции или обеспечения массированного воздушного моста в Западный Берлин в период его блокады в послевоенный период). И все это происходило в изменчивой, подвижной среде и в условиях недостаточных, противоречивых сведений о ее состоянии.

Опыт, накопленный в ходе войны, оказался не только не растраченным, но достаточно эффективно использованным и развитым. Он послужил основой определенной институализации этих достижений, а также привел к дальнейшим методологическим сдвигам в сфере эффективной организации практики.

В том числе таким как методичная формализация систем обратной связи (на основе "отрицательных петель"), когда принятие дальнейшего решения прямо зависит (а эффективность предыдущего – оценивается) с точки зрения достигнутого результата. Неудовлетворенность же полученными результатами служит основанием для изменения траектории либо логики действий, и так далее. Таким образом происходило накопление опыта успешного выполнения либо неудач исполнения операций, формируя более-менее инвариантное (эффективное) древо принятия комплексных и долгосрочных решений, приводящих в итоге систему объектов или субъектов (ситуацию) в желаемое состояние.

Интеллектуальным брендом формализации данной системы стала кибернетика, а ее олицетворением – фигура Норберта Винера.

Но достаточно быстро были осознаны также методологические недостатки подобной системы, эффективной прежде всего для организации действий в отношении закрытых систем.

И здесь на передний план выдвигается фигура Людвига фон Берталанфи, предпринявшего амбициозную попытку создания универсального системного анализа. Подхода, который, как он полагал, предоставляет возможность проведения анализа, в том числе, открытых систем (но если быть более точным, то все-таки систем лишь частично открытых, активно самоподдерживающихся – т.е. аутопоэтических организмов).

Следующая формула анализа практики, а соответственно и методология принятия на ее основе комплексных решений, пережив несколько подвижек, получила определение системной динамики.

Ее отцом-основателем почитается Джей Форрестер. Системная динамика (она же "индустриальная динамика", "мировая динамика"), учитывала взаимодействие не только между компонентами системы, но также ее развитие, имея в виду динамические соотношения начальных параметров и их производных в процессе изменения первоначальных характеристик. Упрощая ситуацию, можно определить это как учет взаимодействий между компонентами и процессами. Методическая же производная системной динамики (модель "Мир-3") послужила в свое время основой для самой знаменитой разработки Римского клуба "Пределы роста".

Однако все вышеперечисленные системы принятия решений обладали существенным, фундаментальным недостатком: они были системами, выстроенными на основе рациональности, замкнутой в круге Аристотелева понимания логики, отчасти разбавленного универсалистской диалектикой Гегеля. Другими словами, все эти методологии познания и действия являлись в значительной мере отчужденными от нелинейных процессов, с трудом решая (или не решая) задачи, сопряженные с анализом явлений, происходящих на грани турбулентности.

И если в сфере инженерных систем определенный прогресс был все же достигнут, то в области ряда природных феноменов (таких, скажем, как предсказание развития атмосферных явлений) и социальных явлений подобный методологический подход и созданные на его основе методики показали себя как малоэффективные.

Еще более сложной оказалась постановка и решение проблем, связанных со слабо социализированной (в определенном, специфическом смысле) личностью, а также новыми формами ее (их) социализации.

Методы, выстроенные на той или иной версии индустриальной логики, фактически отождествлявшие человека с исполняемой им функцией, были успешны лишь в отношении уплощенных личностей, сложившихся в условиях индустриальной культуры. Кризис же культуры Модернити вынудил выбросить на свалку ряд прежде более-менее эффективных в данной области методик, обнаружив не только простое ухудшение их результативности, но и выявив некоторые их принципиальные несовершенства.

Обозначившийся кризис заставил также задуматься над перспективностью всего прежнего методологического аппарата и направления движения, что привело, в частности, к постановке вопроса о создании инструментария "новой рациональности".

В процессе осознания диапазона обнаружившегося методологического вакуума получают развитие принципиально новые подходы, актуальность которых в (пост)современном мире растет и, которые, думаю, в большей мере могли бы претендовать на наше внимание.

Одним из направлений перемен становится критическое отношение к ситуации, когда человек рассматривается в качестве деятельного элемента системы (ее логистики), различаемого в основном по степени эффективности исполняемых функций и уровню компетенции. Иначе говоря, рассматривается, в сущности, как механически заменяемое (обмениваемое) звено цепи. А сама ситуация измеряется в соответствии с суммарным результатом конъюнктурных подвижек в ее состоянии, в том числе за счет широкого использования подобного рода элементов.

Другим направлением, получившим заметно более широкое развитие, стал переход к методологии анализа сложных и сверхсложных систем. Определяемая вначале не слишком удобным для коммуникации термином хаососложность, в дальнейшем она получает более удобное определение – теория самоорганизующейся критичности.

Действительно, это было заметно более внятное, хотя по-своему вызывающее, развитие-опровержение прежней методологии и практики. И поскольку системы, с которыми приходится иметь дело, стремительно усложняются, центр тяжести переносится с простых алгоритмов, которые строились на основе анализа операций, системного анализа, системной динамики, – на опознание свойств сложных и сверхсложных систем, у которых уровень критичности (а, соответственно, и значение принимаемых решений) заметно более значим.

Существуют весьма сложные системы, скажем, такие, как предсказание погоды или современная криптография, где достижение результата возможно, хотя и проблематично. Есть системы, в отношении которых весьма не просто делать сколь-либо определенные прогнозы, т.е. системы с "плавающими константами", у которых оказывается предельно минимизированным горизонт планирования. И, тем не менее, даже о них кое-что можно сказать с определенностью. А порой, как ни парадоксально это прозвучит, практически со стопроцентной мерой уверенности. Скажем, достаточно сложно предсказать возникновение и поведение такой системы, как торнадо, но можно достаточно уверенно предсказать форму, которую примет движущийся поток воздуха (я имею в виду его конусообразность).

При этом возникает множество следствий. Во-первых, система так называемых аттракторов, во-вторых, наличие фазовых переходов, и, наконец, то, что можно определить как "присутствие субъекта в происходящих событиях", когда фигура оператора сама по себе оказывается фактором влияния, а порою едва ли не центральным фактором событий. Причем последняя констатация имеет в виду совершенно иной смысл, вкладываемый в данную формулировку, которая может быть прочитана также вполне тривиальным образом.

Именно здесь проходит пограничная линия между фигурами классического и неклассического оператора. И здесь же в каком-то смысле я возвращаюсь к началу своего выступления.

Человек перестает быть инструментальным элементом системы (ее объектом, агентом, субъектом), выходя за рамки прежней картины мира и процедуры действий. Напротив, воспринимая уже всю прежнюю процедуру принятия решений лишь как один из элементов новой архитектуры, т.е. рассматривая ситуацию, находясь не внутри, а снаружи системы.

Вопросы, возникающие в привычной логике действий по отношению к методологическому перевороту, одновременно серьезны и курьезны: к примеру, нужно ли продолжать выстраивать цепочки событий, или необходимо перманентно сбрасывать прежние оценки ситуации как обременение? Насколько важной остается позиция внешнего наблюдателя, избирающего акценты критических переходов и фактически принимающего таким образом стратегические решения? Не является ли он сам в то же время составной частью более совершенной системы, учет которой способен привести к фундаментальному сдвигу в эффективности одного из основополагающих механизмов практики? Как определить личность, способную в драматичной ситуации, в условиях высокой неопределенности принять верное решение? И так далее...

На планете сегодня происходит повсеместная, универсальная антропологизация институтов, смена самой формулы социальной организации мира. И при оценке этих, равно как и других радикальных изменений выясняется, что человек по самой своей природе является не элементом, а уникальной частью вселенноподобной антропологической системы.

Причем отнюдь не в силу профессионального опыта, но из-за наличия достаточно сложно определяемых характеристик. И степень критичности во все возрастающей степени перемещается на этотуникальный потенциал.

В подобным образом опознанной социальной оболочке проклевывается новый методологический подход. Подход, который серьезно расходится уже не только с идеологией Просвещения или, скажем, с индустриальной психологией, но обнаруживает некоторую общность языка с теологическими аспектами сознания. Однако совершается эта динамика именно на базе формирования новой рациональности.

Для краткости в качестве рабочего примера я сошлюсь на такое явление (которое, правда, достаточно затруднительно перевести на русский язык), как serendipity. Весьма упрощенно его можно назвать удачливостью. Или промыслом. Это совершенно иное понимание контекста практики, продвигающее инновационную методологию познания и действия в ситуации вероятного приближения мира к социальной сингулярности.

Если же определить обозначенную проблему проще, конъюнктурнее и прагматичней, то ее специфика заключена, скажем так, в "культурно-антропологическом симбиозе" при определении курса действий.

Система эта принципиально неотчуждаема от ее носителя и метафизических обстоятельств бытия. Наиболее плодотворным подходом оказывается синергийный, почему в категориальном обороте оказываются телеологические и теологические измерения. Действительно, качества мира не есть некая фатальность, надвигающаяся с неизбежностью рока. Маршрут намечен пунктиром и определяется деятельным сознанием. В суете мы как-то забываем, что будущее есть результат синтеза (диалога) промысла и человеческих усилий.

На этом, пожалуй, я окончу презентацию доклада, завершив его тезой, которая по своему постулирует основания столь же актуальной, сколь и сложной проблемы, являющейся предметом сегодняшнего рассмотрения. Человек в императивных обстоятельствах принятия сложных, стратегических решений верно избирает и успешно преследует цели, если при этом он беседует с Богом.

№ 2 Б.В.Л. (11 мая 2009)
Можно ли где-то прочитать более подробно о Вашем новом методологическом подходе? Спасибо.

№ 1 михаил (29 апреля 2009)
спасибо за раскладку по этапам и особенно за персаективу