Имя:
Пароль:

Интелрос » Библиотека журнала "ИНТЕЛРОС" » Несрочные сообщения

На печать

Александр Неклесса
Право на Россию

КАК СТРОЯТ МИР?

Магистры политической кухни знают: социальная картография имеет три слоя. Первый – познанное и формализованное в рецептурных справочниках описание ландшафта ХХ века, которое, однако, повинуясь естественному порядку вещей, принадлежит прошлому, постепенно утрачивая связь с динамичной культурой (пост)современности.

Второй слой грамотно испеченного политологического пирога – черновики и корреспонденции живой экзистенции. Это неплохой подручный инструментарий для рефлексии на тему происходящих событий, «секретное оружие» при планировке ответственных оперативно-тактических комбинаций, обеспечивающее порой успех и стратегическим импульсам. Однако при осмыслении социальной композиции планеты все эти клочки и маргиналии выглядят чересчур уж разорвано, противоречиво. Что в свою очередь заставляет возвращаться к прописанной партитуре, внося в нее частные оговорки, не меняющие сути исполняемой пьесы.

Тем не менее, это всё что имеется в наличие в данный момент – разорванной описание релевантного поля, отрывочные сведения о траекториях неопознанных социальных объектов, бороздящих небеса человеческой практики. Так и ведется текущее проектирование.

Но есть у профессионального продукта еще и третий слой – поваренные книги реальности, которая не существует, однако имеет высокие шансы проявиться и утвердить себя в перманентно ведущейся яростной битве за будущее. Умелая адаптация национального проекта именно к «третьей реальности» подчас определяет его стратегическую успешность. Либо полный провал, влекущий за собой уход с исторических подмостков.

Отсюда возникают четыре ключевых понятия. Первое – генезис нерва эпохи, того, что именуется Zeitgeist. Не варвары сокрушили Римскую империю, а «сетевая организация» людей, создавших «в черновиках» альтернативную цивилизацию, ставшую со временем глобальной. Так что первый акт проектирования будущего – опознание перспективной исторической семантики.

Второе критическое условие успеха – умело развернутая номенклатура проекта. Речь идёт о цивилизационных (мировоззренческих) основаниях: идеальных и национальных («о времени и о себе»); и должна также идти о транснациональныхэфирократических») претензиях.

Но что такое на сегодняшний день «христианский» или «исламский проект»? Политическая субъектность конфессиональных проектов сомнительна. А вот китайский (национальный) проект – это уже определеннее. Но в современном мире присутствуют не только такие субъекты стратегирования, как национальное государство, но также их удивительные политические («международный регулирующий орган», «господствующая держава») и геоэкономические («страна-регион», «геокон») модификации. И совершенно новые влиятельные организованности международных/трансграничных групп, публичные и частные связанности, соединяющие осколки единых ранее корпораций (планет-государств), – блуждающие в мировом социокосмосе астероидные кланы элит. Все это – ландшафт «современного Родоса»: реальная площадка для конкурентного проектирования, в том числе в категориях и рамках национального проекта.

Третья и четвертая позиции – правильное прочтение центрального субъекта стратегии и описание его «крутого маршрута».

Активное представление будущего реализуется сегодня в динамичной среде; его задачи – контроль над возможностями и вероятностями исторической ситуации, ее перманентное масштабирование, умелое управление имеющимся потенциалом и ресурсами. Но подобные действия осуществляются на разных уровнях и в интересах различных слоев, отсюда ощутимое разноголосие в понимании субъекта национальной стратегии, его целей и путей их реализации.

SINE NOBILIТАTE

Тема стратегического планирования очевидным образом связана с понятием стратегического субъекта. С возникновением в России современной политической конструкции, сложилась ситуация, когда стратегирующий персонаж практически выведен за рамки политического процесса. Ведь даже с чисто формальной точки зрения, президент, избираемый на четыре года, или имеющий ограничение в виде двойного срока, перестаёт быть субъектом стратегического планирования! Его горизонт ограничивается несколькими годами и, во многом, текущей политической интригой.

Другой кандидат на роль стратегического субъекта – национальная элита – организованна в России как бизнес-сообщество. Но этот субъект так и не сложился в полноценную конфигурацию: наша бизнес-элита не породила «национальную корпорацию», выражающую общие интересы в рамке российского государства. Кроме того, в стране нет корпоративного института, «общественной связанности», выведенной за контур текущего политического конструирования, занятой анализом и планированием задач общенационального масштаба.

Подобное долгосрочное проектирование сопрягается не столько со сферой экономики, сколько синергийно соединяет в себе вектора социального, политического, культурного действия. Энергии подобного комплекса инициируются принадлежностью к национальной субъектности, сплошь и рядом декларируемой, но, фактически, отсутствующей. И потому дефицит стратегического планирования – одна из серьезнейших проблем современной России.

Очевидна необходимость определения ключевого для страны понятия полноценой национальной корпорации. Поиск ответа на вопрос: почему она все ещё не сложилась в России за годы, прошедшие после угасания прежней идеологической ориентации многонациональной «страны-системы»? А также актуальность обсуждения темы «нового класса» – новой исторической общности, активного игрока на поле глобальных диаспор, наряду с конфессиональными и этническими глобальными племенами.

Впрочем, разговор о планетарном стратегическом дизайне в категории национальных элит постепенно утрачивает былую актуальность. Нынешние властные организованности подчас достаточно слабо связанны с такими социальными системами, как национальные государства. Разговор на языке современных амбициозных корпораций оказывается более релевантным формирующейся реальности. Дискуссии же под знаменами привычной политсемантики все чаще порождают декларативные сценарные прогоны – иначе говоря, прогностические химеры, реальный смысл которых, будучи прочитан в категориях Нового мира, выглядит плохо артикулированным и бесполезным.

Разговор о судьбах национального организма должен вестись в контексте актуального социокультурного действия, планирования и реализации исторических задач. К примеру, когда в 60-70 годы прошлого века возникла потребность в глобальном геоэкономическом механизме, способном эффективно перераспределять ресурсные потоки планеты – а заодно и всю совокупность мирового дохода, – североатлантический регион пережил радикальный переворот. Произошла «пропущенная революция», в рамках которой спроектированный механизм обрел реальность геоэкономической матрицы, прикрытой риторикой «вашинктонского консенсуса», но эффективно решающей задачи финансово-правового регулирования глобальной экономики.

Параллельно на планете лаг за лагом прочерчивается картография динамичных социополитических пространств, где природа национальных связанностей все увереннее замещается космополитическим освоением предметных полей «воздушной Лапутании».

Для Новой России, конечно же, важно достижение национального консенсуса относительно целей и методов долгосрочной политики в стремительно меняющемся мире. Однако какой консенсус может сложиться у люмпен-элиты, для которой стратегическое планирование возможно на уровне интриги с горизонтом в один-два, максимум четыре года (но это уже «высший пилотаж»)? Ведь её истинная задача – легитимация позиции, а не национальное планирование.

МАТРИЦА: РЕСТАВРАЦИЯ

При обсуждении итогов и уроков выборов в парламент, а также президентской кампании, привлекает, скорее, социокультурная сторона данных тем, нежели партийно-политическая, политологическая или политтехнологическая. Иначе говоря, реальный интерес вызывает сам контекст ситуации и его наметившаяся модификация. Ключевая проблемная зона – в очевидной дистрофии культуры, связанной с партгосстроительством, осуществляемом в категориях «представительной демократии», «публичной политики», «многопартийности» и т.п. И дело тут отнюдь не только в «авторитарных тенденциях». А, скорее, в смене политического языка. Или даже господствующего стиля мышления.

Политическая культура, складывавшаяся в мире на протяжении достаточно длительного периода, а в Новой России – рывками, путем прививок и в сверхсжатые сроки, повсеместно переживает системный кризис. И, возможно, прекращает существование. Россия выглядит тут едва ли не пионером, хотя предшественники, конечно же, имеются – например, страны Юга, в постколониальный период в ряде случаев успешно перемоловшие оставленное им социокультурное наследие. И, прежде всего, – политическую культуру эпохи Модернити. Но Россия – страна другого мира, потому её опыт сейчас более актуален и ценен.

Сравним исторические типы социальной ментальности, регистрируя «ситуации перехода». Когда-то политическое конструирование велось посредством религиозной семантики, с использованием соответствующих концептов и языка. Затем эта деятельность выражалась в идеологической форме. Сейчас она переходит в другую ипостась – выстраивается социополитическая культура, у которой нет пока вполне адекватного названия, но которую можно назвать «политтехнологической». Её социальная основа – трансформация гражданского общества в атомизированное массовое: управляемый и контролируемый элитами мир потребления.

Положение, сложившееся в настоящий момент в России чем-то поразительно напоминает финальные главы «Алисы в стране чудес» - слышны отзвуки знаменитой фразы: «Все вы – колода карт!». Однако думается, политтехнологам следует иметь чувство меры и помнить, что если работа мастера превращает бесформенные куски дерева в чудесные фигуры, то избыточное обстругивание «материала» порождает уродливые, бесполезные чурки… (Была ведь такая байка, и называлась она – «Ученик чародея».) Форма, «упругость» обретаются при наличии интенсивного диалога и достойного оппонента. Но реальный контртезис нынешней российской политической логике зарождается отнюдь не в источниках, питавших прежнюю политкультуру. Её исторический оппонент – некто, стоящий в дверях с лицом закрытым до поры забралом.

Пока же в России сформирована единая репрессивная матрица квазипартийного процесса, воспроизводимая, в сущности, «на пальцах». Если мысленно нарисовать шесть квадратов, расположив их в два «этажа», т.е. по три в ряд, и надписать ярлыки: «КПРФ», «Единая Россия», «СПС», а в нижнем ряду - «Родина», «ЛДПР», «Яблоко», то мы получим партийно-политическую матрицу, сконструированную по итогам выборов в Государственную Думу. Тот факт, что СПС с «Яблоком» оказались вне её состава не отменяет фиксацию, скорее, это проблема фокуса.

Данная гексоматрица может быть прочитана с различной степенью глубины. Первый ее уровень: «К» – «Е» – «С», т.е. «левые – центр – правые», сопряженные с аналогами в нижнем регистре: патриотическая «Р» – политически амбивалентная «Л» – либеральное, но тяготеющее к идеалам социал-демократии «Я». В целом этот уровень для нас малоинформативен.

Проделаем другую операцию. Соединив правый и левый столбики в единый квадрат, и противопоставив его центральному столбцу, получаем две субконструкции, отражающие ту самую коллизию, о которой шла речь выше: столкновение рудиментов политико-идеологической культуры Нового времени (квадрат) с политтехнологической связанностью Нового мира (центральный столбец), объединенные в симулякр партийно-политического текста (гексаматрицу) обстоятельствами, временем и пространством.

Займемся теперь отдельно тетраматрицей. Она описывает российский политический ландшафт в категориях прежней культуры. В ее первом столбце обретается связка-оппозиция «КПРФ-Родина», во втором: «СПС-Яблоко». Ни один из столбцов нельзя однозначно определить как правый или левый, но в каждом есть его левая и правая составляющая: у преимущественно левой КПРФ – правая (консервативно-патриотическая) «Родина», у преимущественно правого (акцентированно-элитарного) СПС – левое, эгалитарное «Яблоко».

Если же «единую» российскую матрицу изображать объемно, с учетом всей палитры сопряжения ее частей (т.е. представить партийно-политическое пространство «топологически»), то выявится к тому же генетика упомянутых ранее исторических переходов, вшитых в партийно-политическую ткань. Среди них присутствует (а) переход от средневековой политической культуры к культуре Нового времени, связанный с оппозицией аристократии-буржуазии, а также (б) с противостоянием работодателей и лиц наемного труда. Но, пожалуй, наиболее актуальным является третье измерение этой конструкции: (в) асимметричное – по результатам выборов – противостояние всех сегментов прежней идеолого-политической культуры и культуре новой, «политтехнологической» (почти очищенной от идеологии), представленной на практике (в ходе «эксперимента-2003») «ЕР» и «ЛДПР» – квазипартиями, лишенными внятной позиции, исполняющими роль техническую, технологическую, а не идеолого-политическую.

Таким образом, ключевой вопрос звучит следующим образом: кто и что станет значимой альтернативой эшеровской архитектуре данной политической конструкции, питающей своими эманациями все и вся в пространстве властных комбинаций? Каков будет ответ бродильного элемента истории – блуждающего ныне по коридорам кафкианского замка и предающегося сонным мечтаниям грядущего российского Нео?

«ГОРИТ ЛИ ПАРИЖ?»

В возникающих ареалах (пост)современного мира складывается формула политического действия, приближенная, скорее, к практике корпоративного управления, нежели к публичной политике. Политическую деятельность определяется как «проект» (а партийная марка/лицо лидера – как бренд), и, не ощущая этических неудобств, воплощается подходящими к случаю средствами. Новая практика складывается на основе социальной инициативы «нового класса», связанного с постиндустриальными формами производства и бытия, но также за счет массового «предательства клерков», не выходящих, в целом, как социальная прослойка за рубежи прежнего порядка вещей.

Политическая воля российского нового класса явно не сфокусирована. Хотя во времена Горбачева постиндустриальная культура и получила сильнейший импульс, советское наследство досталось все же не ее представителям. Однако сегодня данный слой, на стороне которого и энергии, и инерции исторического процесса, предъявляет претензии на постиндустриальный передел России, вопрос лишь будет ли он реализован в рамках прежней управленческо-административной (контролирующей) культуры, либо в контексте творческих энергий, осваивающих новые предметные поля Нового мира. В Росси все же наблюдается рост самосознания «нового класса», связанный с динамикой его влияния на формы общественной жизни, с его финансовыми и технологическими претензиями, со стремлением сыграть собственную роль в текущей фазе национальной истории. И все это сопровождается нарастающим ощущением социальной и исторической перспективы.

Несмотря на все оговорки и казусы ordo quartus отчасти формирует современную политическую культуру, правда, в условиях определенного исторического компромисса. Прежняя же социальная культура – отбрасываемая в геометрической прогрессии на свалку истории – деградирует и распадается. Не случайно президентские выборы в числе других «элоквенций» множили такие гротескные «слоганы», как «Белоснежка и шесть гномов», «Волк и шестеро козлят», «Великолепная Шестерка» и т.п. Преимущество матричных технологий над инструментальными состоит еще в значимой экономии сил и средств. Можно вкладывать серьезные ресурсы в партийно-политическое строительство, но если действовать «вопреки матрице», эффективность может оказаться поразительно низкой. И, наоборот. Так, к примеру, политтехнологическое строительство, связанное с продвижением проекта «Родины», было по своему обречено на успех, каким бы неряшливым образом на практике ни велось. Успех был предзадан правильным выбором ниши, востребованной электоратом.

Дальнейшее политическое строительство в данном регистре сопряжено сейчас, с одной стороны, с приватизацией и эксплуатацией синкретичного потенциала «Родины», с другой, – с формированием новой правой культуры. У «Родины» есть шанс по-новому консолидировать некоммунистическую, но социально-ориентированную и патриотическую часть электората. А у части бывшего правого партийного клана – услышать провозвестников «нового класса», акцентировав перспективы постиндустриальной культуры, ориентированной на ценности человеческого развития, преодолев при этом выплески суицидальных энергий, явленных «правыми организованностями» в ходе думской кампании. Например, в едва ли не психоаналитических оговорках, столь ощутимых в предвыборном клипе СПС (того самого, где предполагаемая и предлагаемая Новой России «птица-тройка» летит в роскошном ковре-самолёте…).

Ролик СПС вообще стал своеобразным шедевром антирекламы, ее архетипом, интегрировав потаенные и неприглядные стороны партийного подсознания. При его просмотре у зрителя естественным образом возникал вопрос: «Что такое СПС?». И тут же приходил ответ: это: (а) объект, оторванный от земли (электората) и устремленный в неизвестность; (б) сопряженная с риском конструкция, связанная в сознании с теми весьма ненадежными объектами, которые в 2003 году часто приводили к гибели людей («бились»); (в) люди, замкнутые в своей узкой, но особо комфортной тусовке, улетая «в иные края» («Канары», «эмиграция», «заоблачная Барвиха»?) и т.д., и т.п. В общем, куда ни кинь – семантическая диверсия.

За подобными, в общем-то, частными примерами важно разглядеть тот факт, что в текущей партийной/электоральной реальности соприсутствует иная реальность, так сказать, символического свойства. И тот, кто её не видит, рискует совершать заведомо бесперспективные, хотя и весьма затратные действия. При правильном же прочтении этих кодов, происходит порою удивительное по стремительности продвижение, а на исхоженных дорожках политической тусовки рождаются новые влиятельные игроки. «Я чувствую себя гонимым к цели, – сказал как-то Наполеон в начале Русской кампании. – Как только я приду к ней, то стану ненужным, атома будет достаточно, чтобы разбить меня. Но до той поры все силы человеческие ничего не смогут сделать против моей судьбы».

Результат, правда, порой расходится с идеальной прописью, но это уже «другой этаж» анализа, связанный с факторами и силами, лежащими за пределами национальных и рациональных границ. Тот же Наполеон на вопрос, заданный в конце жизни, почему он все-таки проиграл свой исторический проект, ответил следующим образом: «Потому что игнорировал мнения своих врагов и оппонентов». Впрочем, быть может, это были просто слова сильно уставшего человека…

РЕВОЛЮЦИЯ - ЭТО СЕЙЧАС

Специфика нашего времени – в стране и мире формируется новый влиятельный политический текст, для адекватного прочтения и понимания которого требуется усвоение нового, перспективного языка. Ключевая же для России интрига в том, что процессы, разворачивающиеся сейчас в других странах, с упорством крота рано или поздно воспроизводятся на российской почве. Здесь я бы и выделил универсальную тенденцию взятия истории под уздцы «новым классом» - главным субъектом глобальной социокультурной революции.

Та или иная организованность динамичного класса, спонтанно ли, целенаправленно ли возникающая на просторах России и настойчиво призываемая к жизни происходящими переменами, может рано или поздно выступить на этом ринге уже не в качестве тактического спарринг-партнера – классического российского «мальчика для битья», но полноценным конкурентом действующему президенту и олицетворяемой им политической культуре. Однако наиболее острый для России вопрос –  является ли ее существование в Новом мире рутинной данностью или же оно превращается в проблему? Либо тот же вопрос, но сформулированный в более жесткой форме: насколько вообще возможен и желателен «мир без России»?

И еще одна российская проблема. Шульгин в разговоре с Врангелем как-то спросил его: «Должны же мы представлять, за что воюем?» И получил поразительный ответ: «Да, должны. Но должен знать только тот, кто эту борьбу будет возглавлять. Он должен скрывать свою программу до тех пор, пока действительно встанет во главе России. Если же она окажется известной раньше, то подвергнется критике со всех сторон, и ее развенчают. Всякую программу можно раскритиковать в пух и прах. Она должна стать известной лишь с той минуты, когда начнет проводиться в жизнь. Она должна быть неожиданной и свежей, так я думаю…»

В новейшей русской истории подобный ход мысли превратился, пожалуй, в устойчивый стереотип. И, отчасти, в мифологему. Слишком многими в различных сферах и на разные лады воспроизводился подобный ход мысли. Слишком часто возникало ощущение буквального следования лидеров различной ориентации и ранга данному завету. Однако в критический момент, когда врата фортуны отворялись и фаустово действо, казалось, было на грани свершения, что-то происходило в механике судьбы, декорации обрушались, и несостоявшийся герой-избавитель терпел очередное фиаско… В таком случае возникает мысль: не повторяется ли сейчас на затоптанной российской сцене проверенный обстоятельствами и временем сюжет «вечного возвращения» натянувшего на себя звериную шкуру, но исполненного благих намерений героя-реформатора-неудачника?

Наконец, последнее. Диапазон глобальной социокультурной революции – перерастающей в революцию политическую – необычайно широк: от современных хиппи альтерглобализма до неокорпоративной организации мира. В сущности, коллизия, о которой идет речь в российских реалиях – историческое состязание политических архетипов «Андропова» и «Горбачева»; но та же коллизия в другой стране – это «Буш» и «Гор» (предстающий сегодня на американской сцене в ипостаси Керри). Так о чем же все-таки я веду речь? Я говорю, наверное, о будущем пришествии российского Гора. Диапазон глобальной социокультурной революции – готовящейся перерасти в революцию политическую – необычайно широк: от антиглобализма до неокорпоративной организации мира. Коллизия, о которой идет речь в российских реалиях – состязание политических архетипов «Андропова» и «Горбачева»; но та же коллизия в другой стране – это, пожалуйста, «Буш» и «Керри». Так о чем же все-таки речь? О выборе будущего Россией.

Опубликовано: Журнал "Со-Общение". М., 2004, №4