Мода - это культ. Но это также холодная, расчётливая технология, опирающаяся на маркетинг и рекламу, имеющая целью повысить потребление многочисленных продуктов индустриальной цивилизации. Она смещает заветы протестантской этики в экзотичные области искусственного и престижного потребления, перемалывая груды бисера и тряпья, химии и металла.

Однако и в следующем регистре практики - постиндустриальном - мы видим румянец потребительского азарта, набирающего темп в мире нематериальном, казалось бы, лишённом карнавала вещественных оболочек.

Ещё внимательнее вглядевшись, видишь: мода - это дух, свергающий одних идолов, ради возвеличивания других; отвергающий одни правила и обычаи ради утверждения обновлённых скреп, сохраняя сам обряд поклонения формам бытия.

Порой кажется: модницы - это жрицы и провозвестницы какого-то таинства жизни. Поклонницы богини, разрушающей и воссоздающей мир, отвергая привычный расклад реальности ради земель, что лежат по ту сторону горизонта. Будучи при этом не в силах нести бремя одинокой уникальности.

Правила и их преступления

Нам предстоит размышлять о тревоге настоящего времени.

Мы должны постичь эту эпоху хотя бы для того, чтобы говорить на соответствующем ей языке.
При этом следует всё же ориентироваться не столько на яркие проявления времени, сколько на внутреннюю диалектику нашей тревоги…

Поль Рикер

Современный социальный этикет - сумбур вместо музыки. Реальная политика - форма жизни предприимчивых концертмейстеров, а не реестр постулатов, признаваемых незыблемой нормой взаимных обвинений. Перемены отражаются в синкопах практики, их телесность заключена в моде, которая фиксирует дискретные состояния набирающей темп реальности, отмечая - на поверхности - изменения штиля, но подспудно - в водоворотах - разрушая кордоны и предъявляя при этом биометрический паспорт для востребованной миром оболочки.

Исторические стандарты государственности прописывают и предписывают совмещение народа и деятельности, территории и структур, закрепляя единоверие в соответствии со сложившимися обычаями и обстоятельствами. История, однако же, не есть исключительно искусство чтения прошлого. Ее живое тело - целеустремлённое обновление привычных обстоятельств, трансценденция, совершаемая каждодневно. Другими словами, продвижение в будущее ради творения настоящего есть одновременно и суть истории, и её добродетель.

Политические организмы, равно как и общепризнанные их композиции, зарождаются, развиваются, стареют, а вес, набранный в конкурентной борьбе, конструкции, доказавшие эффективность, кодифицируются в соответствии с обретённым влиянием и переписанным набело черновиком. Интернациональное сообщество социального действия (intra-global society) сегодня склонно конституировать в качестве полевых игроков организмы самой различной этиологии, оценивая статус в соответствии с достигнутым успехом, оттесняя в прошлое унифицированный порядок международных отношений (inter-nation-al relations) и казавшиеся устойчивыми правила игры.

Столь характерная для хроник территориальная экспансия субъектов действия, их ползучая локализация сменяются дисперсией в среде материальных и нематериальных ресурсов, физических и виртуальных границ.

Ради занятия выигрышных позиций в топографии ресурсных потоков и топологии мирового дохода используются новые карты реальности и двусмысленная номенклатура агентов перемен, ведутся поиски инновационной тинктуры социального акта.

Правила поведения диктуются и отменяются жизнью. Если всмотреться, трансформации совершаются суверенным образом и определяются дерзновением адаптации к миру за горизонтом. Фетишизация же регламента, фиксация фигуры правителя, почитание положения вещей вечным состоянием души и мира - отчуждает личность от подвига преодоления себя и паутины внутренних/внешних нестроений, делегируя личную ответственность подчас «в никуда».

В критические времена это делает общество пассивным и уязвимым. А отсутствие колодцев культуры - метафизической, интеллектуальной глубины, чувства солидарности и сострадания - варварским и диким. В результате такое сообщество оказывается исторгнутым из истории и цивилизации.

Мы наш, мы новый мир построим

Обыватель приспосабливается к господствующей моде, считая привычное состояние вещей единственно возможным…

Георг Лихтенберг

В начале XX века индустриальная экономика переживала взлёт. Однако обилие «дешёвых вещей», не уравновешенное платёжеспособным спросом, привело к кризису перепроизводства, избытку рабочей силы, затем - к социальному кризису.

Стало очевидно, что экономические и политические механизмы нуждаются в модификации, причём - в глобальном масштабе. Прежнее разделение планеты мировыми империями также должно было уступить место новому поколению технологий глобального управления.

В течение столетия возникают различные версии организации нового порядка (коммунистический, национал-социалистический, корпоративный, неолибе-ральный эксперименты). Влиятельные позиции в обществе занимает класс управленцев (новый класс); складывается слой платёжеспособных потребителей многих изделий и услуг (средний класс); утверждается новая социальная среда (общество потребления). А доминантные ранее формы общественного сознания (протестантская этика), сдерживавшие инстинкты избыточного потребления, уступают место мировоззрению, ставящему во главу угла комфорт и безопасность. Параллельно развивается индустрия деструкции материальных ценностей: от изощренных и агрессивных концепций моды до высокотехнологичных войн.

Ограничения, налагаемые природой на потребление ресурсов, начинают вызывать обеспокоенность. Опасения, однако, были в значительной мере преодолены за счёт становления постиндустриальной экономики. Сервисная экономика высокопрофессиональных услуг, цифровая экономика (digital economy) и экономика знаний (knowledge-based economy), расширили горизонт, деформированный проблемой «пределов роста» природозатратной экономики.

Инновационная экономика ослабляет значение этих ограничений. А экономика информационная их практически не имеет. По мере её экспансии, темпы потребления природных ресурсов снижаются: идёт оптимизация промышленных механизмов/процессов, ряд отраслей имеет виртуальный характер. Однако количество людей на планете по-прежнему возрастает.

При этом их творческий дар (в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов) неограничен и неисчерпаем.

Как проектируют мир

Ощущение возможной реальности следует ставить выше ощущения реальных возможностей

Роберт Музиль

Сегодня практика смещается в интригующую область, до поры скромно определяемую как политтехнологическая, но грезящую более честолюбивыми замыслами, нежели знакомая российская ее ипостась.

Магистры политологической кухни знают: у произведенной в тиши кабинетов картографии есть несколько разноцветных слоёв.

Первый - прописанный в рецептурных справочниках эпохи пейзаж, принадлежащий скорее прошлому, выцветающий под лучами зари постсовременности.

Второй слой грамотно испечённого политологического пирога - кладезь черновиков и корреспонденций живой экзистенции. Это неплохой информаторий для размышлений на тему происходящих событий, порою - хранилище секретных материалов для планирования оперативно-тактических комбинаций, обеспечивающее подчас успех стратегическим композициям.

Но для осмысления возникающей грамматики все эти лексемы и маргиналии чересчур мозаичны. Что в свою очередь заставляет возвращаться к уже прописанной партитуре, внося в неё лишь частные оговорки.

Тем не менее, при попытках политического топографирования on line, это то, что имеется в наличии: рванное изображение актуального ландшафта, отрывочные сведения о плацдармах и подполье человеческой практики, обрывки донесений о траекториях неопознанных социальных объектов, время от времени бороздящих пространства антропологической вселенной. Так ведётся картографирование социокосмоса по эту сторону исторического горизонта.

Но есть в цеховом сундучке еще одно дно, скрывающее особую нишу, где хранятся поваренные книги реальности, которая… не существует. Не существует, но имеет хорошие шансы утвердиться в глобальном сражении за будущее. Умелая адаптация национального проекта именно к «третьей реальности» подрою предопределяет его стратегическую успешность. Либо провал, влекущий уход из истории.

В результате совмещения диспозиций калейдоскопичного сюжета возникает несколько формул тропы в будущее. Ключевой элемент успеха - поиск нерва эпохи, того, что именуется Zeitgeist. Не варвары унаследовали Римскую империю, а «сетевая организация» людей, создавших в черновиках альтернативную цивилизацию, ставшую со временем глобальной. Так что первый акт проектирования генерального сражения - опознание перспективной исторической семантики.

Другое условие - грамотно развёрнутая номенклатура проекта. Речь идёт о его основаниях: идеальных и национальных; а также о транснациональных претензиях.

Следующие позиции успеха - определение главного субъекта стратегии и описание его «крутого маршрута».

Активное представление будущего происходит в динамичной среде, его задача - контроль над развитием исторической пьесы, управление доступным потенциалом и скрытыми до времени ресурсами.

Диффузный мир

Большинство людей живёт, следуя, скорее, моде, нежели разуму

Георг Лихтенберг

У исторической трансмутации глубокие основания. Есть два космоса: один - физический (речь пойдет не о нём), другой - ближний нам космос: социальный, который создаётся людьми, определяющими его законы и принципы.

Сегодня имеются три русла концепций, объясняющих происходящее. Вскоре после 11 сентября 2001 года Фрэнсис Фукуяма заявил, что локомотив Модернити несётся столь быстро, что сметает все на пути, отчего и возникает глобальный кризис. Другими словами - модернизация мира резко ускорилась. У многих этот тезис вызывает сомнения, хотя бы потому, что вряд ли можно назвать модернизацией происходящее в Ираке или в Афганистане.

Иную, гораздо более популярную позицию, объясняющую рост нестабильности и умножение кризисных ситуаций, вроде бы можно подвести под тезис Сэмюеля Хантингтона о столкновении цивилизаций (что зачастую и делается), поскольку речь идёт о конфликте ценностей, о планетарном столкновении культурно-исторических типов. Возрождаются альтернативные универса-листские коды истории - прежде всего на некоторое время смолкнувший в прошлом проект глобальной уммы[1]. А процесс модернизации - в первоначальном и основном значении этого понятия - всё чаще заходит в тупик.

И что-то нас при этом смущает…

Под привычными ярлыками и оболочками чудятся иные существа, лишь на время присвоившие знакомые имена и одежды. Хотя на поверхности господствует одна цивилизация - Модернити, втянувшая в крепкие объятия другие культуры, и сегодня большинство элит мира ведут споры на общем языке.

Но ощутим ветер перемен. Набирает силы «творческая деструкция», чей тезис чаще всего определяется как социальный постмодерн. Его признаки проявляют себя, в виде цивилизационной полифонии, более-менее завуалированной демодернизации, а в своем экстремальном аспекте - как прорастающие зерна неоархаизации мира. Система ценностей постмодерна вроде бы несводима к одной наличествующей на рынке культуре, влиятельному мировоззрению или актуальной идеологии…

Иначе говоря, в событиях последнего времени мазок за мазком проступает образ заметно иной, инаковой, быть может, по-своему и целостной, но все же не слишком внятной семантики. То есть, не исключено, мы присутствуем при зарождении исторической альтернативы предыдущему пути человечества, альтернативы с собственными законами и логикой общественных институтов.

Но в таком случае - и в этом суть третьей точки зрения - всё происходящее сегодня, есть не что иное, как «вертикальное», диахронное столкновение цивилизаций.

Речь идет о столкновении современного мира не с теми культурами, которые нам уже хорошо известны и засвидетельствованы в проявленном виде, но с очередным призраком, «бродящим» на сей раз «по планете».

Другими словами, истинный оппонент цивилизации Модерна - это некая неопознанная культура, идущая к нам «из будущего», а точнее: из подсознания человечества и глубины истории.

Миражи

Хаос обитает на границе умопостигаемой реальности, Откуда совершает набеги и завоевывает земли, где ему служат

Фаранг

Флюиды моды проявляются также в других, не менее радикальных, но уже не столь драматичных модификациях практики. Войдя в резонанс с плеском времени, энергии перемен размывают установления, социальные конструкции, способы умственных постижений и манеру действия. Люди долго жили в землянке на берегу синего моря - неспокойного океана, который еще только предстоит пересечь…

Миражи рождают предположения. Быть может, на планете возникнет версия культуры - соответствующая духу времени, сочетающему тенденции массовизации и индивидуации - жизнеустройства странников и пришельцев, для которых «всякая чужбина - отечество, и всякое отечество - чужбина».

А возможно, речь идёт об амбициозном и мультикультурном сообществе - Мире Игры, безмерно повышающем ставки, по-своему расценивая риск смерти, бытия и безумия.

Еще одна гипотеза может показаться экстравагантной: не исключено, что в человеческом общежитии рождается «новая религия»; или восстает древняя, мозаичная культура: ветхий спутник христианства, многоликая гностическая традиция.

Возможна - и даже естественна - и такая вариация: вышеперечисленные тенденции реализуются одновременно в виде «социального коктейля», поклонники которого не ставят прежнее прочтение мира и жизни ни во что.

Свобода сильнейших, клубясь и разрастаясь, концентрируется в пучках амбиций, умно взаимодействующих на пути к сфокусированной цели. В смешении спекулятивного экстремизма и гротескного реализма ощутимы различные ингредиенты: компоненты традиционных религий, примеси нетрадиционных практик, слепые архетипы и непременная пара-тройка искалеченных философем. Кажется, на той кухне, где варится политика и предуготовляется будущее, пекут всё что угодно, кроме праздничных пирогов...

Этаж за этажом над прежними объектами международных связей выстраивается вертикаль вселенского Олимпа и собирается воздушный флот Новой Лапутании, на летучих островах которой заключаются симпатические сделки, образуются химеричные альянсы, справляются алхимические свадьбы… Мы наблюдаем мерцание блуждающих звёзд и слияние констелляций эклектичного сообщества, но это - фрагменты недописанной историей и лишь отчасти видимой картины.

***

Впрочем, в лучах обыденности ночные видения имеют свойство рассеиваться, и вышесказанное выглядит по-своему уютной, хотя и алармистской страшилкой. Почти карикатурой. Будничность, привычный ход вещей, структуры повседневности, да и простой человеческий здравый смысл - очевидные барьеры, фильтры и капканы на пути сил, рвущихся из бездны. Мы избегаем произносить иные имена и глядеть на некоторые лица. Но всё же - для тех, кто любит вкус горчицы - имеется возможность лицезреть, пусть пока и не прямо, а на зеркальной поверхности щита, чужеродный облик.

Когда-то я писал, что история напоминает структуру гена, ибо у неё две составляющие: одна «предписывает» устойчивость, другая - приверженность поиску, риску, подверженность мутациям. Наряду с инерцией масс существует энергийная, пытливая личность. Деятельный индивид обладает в наши дни не только доступным во все времена шансом, но также - уникальными, блестящими, остро отточенными инструментами, какими не владел никогда. И, думается, по мере освобождения от тягот повседневного бытия, люди столкнутся лицом к лицу со своей настоящей свободой…

Идущее к власти четвёртое сословие, о котором также приходилось писать, сродни первому[2]: и как продолжение, ветвь, и как карикатура, извращение. Я думаю, в этом заложено нечто большее, нежели «основное противоречие наступающей эпохи», хотя и оно тоже. Есть в антропологической дихотомии - хорошо ощутимой, пусть и различным образом толкуемой - нечто особенное: здесь кончается долина и начинается предгорье, обретается предел падения и прочерчена тропа восхождения. И даже видна возможность сверхдолжного возвеличивания человека.

Эти крайние состояния души и догадывающегося интеллекта, две породы нового класса образуют исторический и метафизический движитель. Побуждаемые своим основным инстинктом и эсхатологическим нетерпением, обе природы столкнутся, в конечном счете, обрушив земные преграды перед желанной и вожделенной целью. Исход конфликта определит судьбу человечества, но не в смысле его будущности, а как пробу на благородство металла, брошенного в чан с царской водкой. Чтобы выявить в некотором прошедшем сквозь горнило остатке смысл исчисленного бытия, его главную тайную страсть или любовь.