Когда-то Ленин с грустью констатировал, что большинство марксистов не дали себе труда понять методологию «Капитала» Маркса. В еще большей степени это сетование можно отнести к творчеству самого Ленина: его тип мышления, а в определенном смысле и методология анализа действительности оказались в большинстве случаев непонятыми. Два обстоятельства сыграли здесь решающую роль. С одной стороны, традиция анализа ленинского политического наследия. Если рассматривать советскую исследовательскую литературу о Ленине, то выясняется, что у разнородных по происхождению и намерениям версий характера «ленинизма», противопоставляемого «классическому» марксизму ХIХ в. есть общая черта – представление о том, что новое и собственно ленинское относится по преимуществу, если не исключительно, к сфере осуществления, к сфере практического действия. Что же касается теории, а уж тем более философии марксизма, то, по мнению многих, ленинский вклад здесь исчезающе мал, если вообще имеет место. Между тем со стороны мысли, как будет показано в этой статье, ленинское прочтение марксизма продолжает интеллектуальный прорыв, совершенный К. Марксом и Ф. Энгельсом в XIX в., продолжает не повторяя, а обогащая их теорию исторического развития новыми эпистемами, моделями, приемами анализа. Правда, для того чтобы понять это, надо разобраться в когнитивном статусе ленинской теории.

С другой стороны, стараниями демократических писателей и публицистов эпохи 80–90-х гг. прошлого века ленинское наследие вошло в широкое общественное сознание и, отчасти, в научную мысль в том виде, который придал ему И.В. Сталин, человек использовавший идеи Ленина для обоснования кровавого тоталитарного режима. Сталину, особенно в борьбе с «уклонистами», было выгодно изображать себя «верным ленинцем», «продолжателем дела великого Ленина» и т. п. Идейная сумятица эпохи «перестройки» окончательно закрепила подобного рода аберрацию: Сталин – теперь уже по совершенно другим причинам – был признан единственно верным истолкователем ленинского учения. В результате вождь Октябрьской революции, выдающийся политический мыслитель оказался приниженным до интеллектуального и человеческого уровня наследовавшего ему «кремлевского горца» (О. Мандельштам). Сегодня, разумеется, нелепо говорить о случайности фигуры Сталина – «необязательный» в событиях 1917 – 1920 гг., он делает себя «необходимым» после смерти Ленина, когда ленинский курс (=советское государство как регулятор общественно-экономической жизни) под влиянием политических и экономических трудностей был сначала поставлен под вопрос, а затем и вовсе оставлен. В партии победил сталинский курс на огосударствление всей экономической и общественно-культурной жизни страны. Другими словам, успех и победа Сталина были предопределены поражением идей и политики Ленина, поражением, которое его наследник превратил в свой единоличный и единодержавный «позитив». Впрочем, людей, для которых Октябрьская революция – всего лишь предмет морального осуждения, такие исторические «тонкости» мало интересуют.

Говоря о Ленине, мы не имеем права забывать, что он был политическим мыслителем, не философом, не социологом, не экономистом, а прежде всего и главным образом политическим мыслителем. Для нас это означает необходимость учета специфической природы политической теории. Напомним, что в отличие от естественных наук, где знание по своему характеру является «бессубъектным», политическая наука не только включает в свой предмет человека, его волю, сознание, способности и т. п., но и конституирует их в качестве определяющего момента. Картина реальности для политической теории не исчерпывается знанием объекта «самого по себе». В нее входит, причем на правах важного фрагмента, должное, исходя из которого оценивается наличная действительность. Констатируя расхождение реального бытия и сферы должного, политический мыслитель стремится выработать определенные принципы – нормы, которые бы ориентировали людей на изменение действительности, или, по крайней мере, на оптимизацию соотношения действующих сил. Как писал А. Грамши, в политическом учении «сам философ, понимаемый как индивидуум или как целая социальная группа, не только постигает противоречия, но и берет себя как элемент противоречия и поднимает этот элемент до принципа познания, а следовательно, действия». Таким образом, «политические предметы», равно как и тот «фрагмент» общественной жизни, в пределах которого политика осуществляется, задаются «субъективно» – особой духовной практкой людей, ориентированной на изменение существующего порядка дел.

Это краткое разъяснение природы политического знания понадобилось нам для того, чтобы очертить ведущее противоречие ленинского типа мышления, которое заключается, по нашему мнению, в согласовании точки зрения ученого – марксиста, изучавшего то, что объективно, закономерно совершается в реальности, с позицией политического мыслителя, выступавшего действующим лицом в российской исторической драме, русской социал-демократии. Теоретическая новизна взглядов Ленина как политического мыслителя заключалась в числе прочего в том, что он сумел поднять проблематику и методологию марксистской теории на новый, более высокий уровень. Он доказал, с одной стороны, что особая форма исторической действительности нуждается и в особой форме теоретического анализа, с другой – что историческое развитие, включая форму экономической эволюции, во многом зависит от исхода борьбы между разными политическими силами. С этой точки зрения мы и попытаемся осмыслить ленинское понимание марксизма как руководства к действию.

 При всей общности в главном и Маркс, и Ленин придерживаются материалистического понимания истории – между ними существует различие, которое не сводится к отношению: общее – конкретное, теория – ее применение, закон – его реализация. Их отношение – это скорее отношение основателя учения и продолжателя. Именно продолжателя – ученики и последователи редко поднимаются до этого уровня. А продолжает он, вернее осмысливает и разрабатывает, деятельностную сторону марксистской теории общественного развити – то, что было намечено (не более того) Марксом в его знаменитых «Тезисах о Фейербахе» и связано, как выяснилось, с построением особой мыслительной действительности и решением особых задач.

Будучи родоначальником теории «научного социализма» и материалистического истолкования истории, Маркс намечает основные вехи нового воззрения на социализм и буржуазное общество, определяет наиболее общие моменты, ориентирующие пролетарское движение в целом. Предвидение новой эпохи основано у него на выделении в движении буржуазного общества постоянных тенденций, неразрешимых на его почве противоречий, выведенных им из скрупулезного анализа логики развития капитала. В рамках его теории действия рабочего класса выступают как реализация исторической необходимости, заключенной в капиталистическом экономическом движении. Маркс не сбрасывал со счетов классовую борьбу, процессы, происходившие в области политики, равно как и инициативу масс, способных «учить историю», прокладывать ей новые пути. Однако философия политического действия не могла быть развита им, хотя и предполагалась его учением.

Разумеется, Маркс со своим энциклопедическим умом знал не только экономические, но и другие звенья исторического процесса и их влияние на развитие общества. Пример тому «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции» и т. д. – работы, являвшие собой образец широкого и всестороннего анализа конкретных исторических ситуаций. Но проблема состояла в другом. Формируя материалистическое понимание истории, Маркс формализует главным образом, а иногда и исключительно, фактор материальных производственных отношений. И хотя точка зрения Маркса, в отличие от его последователей, – не «сведение» исторических явлений к движению экономики, а «выведение» из экономических отношений, это мало что меняет в основной экономоцентрической сущности его взглядов на историю. Поэтому-то в отличие от Гегеля Маркс, как отмечал Ленин, создал «логику “Капитала”», а не «Логику» (с большой буквы).

Любой способ мышления историчен, обременен вытекающими из него последствиями, ограничениями, превращенными формами и т. д. А это значит, как отмечает С. Жижек, что «истина по определению является односторонней», зависящей от «онтологического включения нашего сознания в реальность». Именно здесь коренилась главная трудность истолкования марксовой теории для его последователей, которое позже обернулось кризисом определенной исторической формы марксизма. Как ученый-экономист Маркс, особенно в «Капитале», не рассматривает людей в качестве «свободных агентов» исторической деятельности. В заданной им мыслительной действительности он противопоставляет буржуазным иллюзиям объективную логику движения капитала, абстрагируясь от конкретных исторических перипетий. Вот почему, положив начало осознанию реальности, которую не замечала социальная наука прошлого, Маркс не разработал – да и в его время это сделать было бы невозможно – материалистический анализ истории с учетом политической борьбы рабочего класса, культурной и духовной жизни общества и т. д. Результаты исследований Маркса внутренне связаны с определенной исторической ситуацией, с определенным состоянием классовой борьбы пролетариата, когда он еще только-только обретал свое политическое бытие и не мог сколько-нибудь существенно влиять на ход общественного развития. В то время еще невозможно (=трудно) было понять, что применение марксизма к данным историческим условиям, к данным общественным обстоятельствам требует, если угодно, сотворчества Марксу – самостоятельного теоретического анализа, призванного выявить потенциальные возможности и формы классовой борьбы пролетариата в конкретных условиях страны и всемирного развития. Вовсе не случайно в одном из предисловий к «Капиталу» Маркс приводит, посчитав его очень удачным, определение сути своего исторического мировоззрения, данное русским экономистом И. Кауфманом. «Маркс рассматривает, – писал тот, – общественное движение как естественно-исторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерений человека, но и сами еще определяют волю, сознание и намерения». Маркса привлекло это определение Кауфмана потому, что оно превосходно передавало основную гносеологическую задачу их с Энгельсом материалистического понимания истории: преодолеть видимость самостоятельной истории форм государственного устройства, правовых систем и идеологических представлений во всех областях общественного знания; совлечь с истории те покровы, которые она в лице либо действующих лиц исторических событий, либо в лице народных масс, господствующих классов сама неизбежно набрасывает на себя. Все остальное – а это огромная сфера мыслительной работы – он предоставлял своим последователям.

Характерно, что и Энгельс в конце жизни почувствовал (только почувствовал, не более того) ограниченность экономоцентрического взгляда на историю. «Экономическое положение – это базис, – разъяснял он в письме И. Блоху, – но на ход исторической борьбы оказывают влияние, а во многих случаях и определяют, преимущественно форму ее, различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты – государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей…» Как видим, в конце 80 – 90-х гг. XIX в. Энгельс уже не может не считаться с превращением социал-демократии в политического субъекта и с появлением специфически политического типа мышления, отличного от абстрактно-социологического. Вот почему «экономическое движение» у него уже не просто определяет волю, сознание и намерения людей, а «прокладывает себе дорогу» через сонм случайностей неэкономического порядка. В известном смысле это – коррекция, уточнение общетеоретического взгляда на исторический процесс.

Однако то, что Энгельс определяет как «случайность» (и это логично с точки зрения экономоцентрической картины истории), является на деле особой мысленной действительностью, требующей особых средств анализа. Для политической теории определение ее предмета как области «случайностей» по отношению к экономическому положению, базису является не только недостаточным, но и по существу неверным. В ней речь идет не о том, чтобы предсказать, как «действительно» будет совершаться ход дел – подобное «объективное» предсказание будущего лишено в ней смысла. Ее прогноз, коль скоро им занимаются, строго говоря, относится не к действительному, жестко детерминированному течению событий, а только к совокупности альтернатив, реальных в том смысле, что за каждой из них стоит борьба партий и классов за осуществление той или иной альтернативы. Во всяком случае, понимание хода событий начинается здесь с предельно точного, с полного описания контекста – исторически обусловленных отношений классов и партий. Цена частного, индивидуального, неповторимого колоссально возрастает. Конкретное трактуется уже не просто как проявление неких общих законов, а как завязь, начало новых исторических тенденций. Меняется и исследовательская задача. Она заключается уже не в том, чтобы ухватить действительность с помощью наперед заданной теории человеческой эволюции. Здесь приходится, отталкиваясь от конкретного, контекстуального знания, выявлять, как и благодаря чему в обществе возникают те или иные характеристики и черты. А это уже иной подход к изучению действительности. Когда надо понять не просто объективное направление эволюции данного общества, а анализировать способы его изменения в конкретных условиях при данном соотношении политических сил, тогда экономические зависимости уже не могут рассматриваться в качестве единственных причин, определяющих ход событий и действий людей. «Необходимость» выступает уже не в прежнем, сциентистски-онтологическом смысле («так неизбежно будет») и уж тем более не в моралистическом («так должно быть»), а в конкретно-историческом, политическом смысле, ориентирующемся на ситуацию, волю определенной силы, на ее способность изменить в свою пользу соотношение сил в стране.

Как видим, превращение марксизма в руководство к действию сопровождается изменением характера марксистского анализа действительности. Переход теории на деятельностный уровень, связанный с невозможностью (=трудностью) четкого разграничения объекта и субъекта познания, ставит по-новому проблему объективности исследования исторического процесса, который определяется борьбой разных классовых сил. Существуют ситуации, когда размерность стихийного, «слепого» хода дел настолько велика, что деятельностью людей как «свободных агентов» можно пренебречь. В этом смысле мы можем говорить о свойствах исторического процесса «самих по себе». В основном так представлял себе историческое исследование «ортодоксальный» (и европоцентрический) марксизм. Но есть в истории и другие эпохи, чреватые революцией, когда общественный процесс поляризуется, а политическая деятельность классов и масс становится главным фактором изменения действительности. Богатство явлений действительности в этом случае не вмещается в пределы общего социологического закона, происходит существенное границ познания общественного развития. «Естественно-историческая» (Маркс) природа движения истории сохраняется, но акцент анализа переносится на «историческое», обретающее новый, более высокий ранг.

И все же не будем забывать, что общефилософский смысл деятельности в мыслительном освоении действительности раскрыл Маркс, когда назвал практику совпадением изменения обстоятельств и человеческой деятельности. Из этого тезиса Маркса вытекало не только то, что изменение обстоятельств невозможно вне деятельности – именно на этом остановилась теоретическая мысль К. Каутского, А. Бебеля, Г. Плеханова и т. д., но и то, что изменить обстоятельства невозможно без изменения самой деятельности. Вот почему сознательная деятельность передового класса не сводится, по Ленину, только к реализации вызревшего в действительности. Взятый в единстве с этой деятельностью исторический процесс чреват разными возможностями, а значит – способен к альтернативному развитию. «Обусловленная и потому ограниченная объективными условиями (деятельность пролетариата. – И.П.), – разъясняет это положение М. Гефтер, – она вместе с тем больше того, что в этих условиях предварительно содержится».

Подход Ленина к действительности с точки зрения политической практики рабочего класса изменяет само понятие объективного описания действительности. Появляется способ описания общественных процессов, который чужд «классическому», абстрактно-всеобщему по преимуществу пониманию действительности: в ленинской теории появляется мыслительный предмет, для которого существенным моментом выступает «индивидуальное» – соотношение классовых сил данного общества, политическая гегемония того или иного класса, его способность к историческому действию и т. п. Иначе говоря, объективному объяснению придается смысл более глубокий, более конкретный, чем тот, который был применен Марксом при экономическом анализе европейского капитализма. Это новое объяснение базировалось, разумеется, на понимании противоречий капитализма, открытых Марксом, но одновременно учитывало несводимость явлений классовой борьбы к чисто экономическим причинам (идея двух путей буржуазного развития связана с анализом экономической тенденции капитализма, но в своих посылках ориентируется не политическую деятельность рабочего класса). Отсюда категория «объективизма классовой борьбы» в противовес объективизму «буржуазного оправдания действительности». Логическое преобразование созерцаемых отношений капитализма и раскрытие внутренней связи и строения капитала, которые без этого преобразования невозможно выяснить, –предмет теории Маркса – сменяется, пусть не сразу, а постепенно, у Ленина новой мыслительной реальностью – выявлением того, как в самой исторической практике происходит выработка нового политического отношения субъекта к действительности. Не доказательство закономерного хода истории становится главной задачей политического мыслителя, а выявление альтернатив развития, исторически возможного в зависимости от того или иного соотношения классовых сил в стране, от способности рабочего класса обрести гегемонию в революционном движении страны. «Если я скажу: новую Россию надо построить вот так-то с точки зрения, положим, истины, справедливости, трудовой уравнительности и т. п., – отвечал Ленин меньшевику Н. Николину, – это будет субъективизм, который ведет меня в область химер. На деле борьба классов, а не мои наилучшие пожелания, определит построение новой России. Если же я скажу: новую Россию никто не строит, она строится в борьбе интересов (так утверждал меньшевик Н. Николин. – И.П.), то я накидываю сразу некоторое покрывало на ясную картину борьбы таких-то классов, я делаю уступку тем, кто видит лишь находящиеся на поверхности действия правящих классов, т. е. в особенности буржуазии. Я невольно скатываюсь к оправданию буржуазии, вместо объективизма классовой борьбы беру себе за критерий наиболее заметное или имеющее временный успех буржуазное направление». Быть может, с этим подходом к действительности согласился бы и основатель марксизма, но этот подход явно не вытекал из логики его учения, во всяком случае, самостоятельное значение фактора действия в нем не вычленялось, просто потому что исследовательская задача Маркса была другой.

Чтобы охватить явления общественной жизни, Ленину пришлось расширить саму систему понятий, необходимых для описания данных конкретной действительности. В теории марксизма появляется новое свойство анализа, связанное не только с исследованием специфического характера общественных процессов в данной стране, данном регионе, но и с духовно-практической, политической деятельностью разных классов, преследующих свои интересы. Это свойство ограничивает справедливость исторических законов, открытых Марксом и Энгельсом, очень большими периодами общественного развития, когда можно не принимать во внимание исторических «случайностей» – ускоренного или медленного развития процессов, ту или иную форму (тип) преобразований на базе капиталистического способа производства, наконец, политическую, идеологическую и культурную гегемонию определенного класса. В политической жизни подобному воззрению соответствует либо неразвитость классовой борьбы пролетариата, либо утрата рабочим классом исторической инициативы.

Предположение Ленина о своеобразии (индивидуальности) исторического процесса в данной стране привело его к отказу от уподобления развития капитализма в России процессам его генезиса в Западной Европе, к раскрытию ранее игнорируемых исторических предпосылок для однозначного применения понятий марксизма, обобщившего исторический опыт развития западноевропейского региона. Ленин первым среди русских марксистов приходит к выводу, что индивидуальная политическая ситуация с ее возможностями и альтернативами является столь же важным моментом определения объективного исторического хода дел, как и экономическое развитие. С этой точки зрения ни одна форма (тип) капиталистической эволюции не в состоянии дать исчерпывающую информацию того, что может происходить в реальной истории страны, группы стран, поскольку ход событий там каждый раз связан не только с экономическим вектором развития, но с определенной политической ситуацией, культурно-историческим прошлым и т. п.

Это был радикальный пересмотр марксистского подхода к проблеме общественного развития: в него включались ранее игнорируемые или остававшиеся в тени предпосылки анализа действительности. Речь шла не о том, чтобы отказываться от объективного (экономического) описания возникающих исторических ситуаций. Просто в марксистском анализе благодаря Ленину появляется новое, так сказать «внутреннее» измерение – учет позиции субъекта как индивида или общественной группы, видение вещей которого определяется условиями жизни и политической деятельностью. Вместо единственного абстрактного субъекта познания, стоящего в одинаковом отношении ко всей исторической реальности, появляется множество политически реализуемых позиций и связанных с ними точек зрения, различающихся системами отсчета. Понятие «истины» политического знания становится релятивным, не теряя, однако, своей объективной значимости.

В связи с этим меняется и понимание идеологии. Для Маркса, точнее, в пределах его познавательной задачи, идеология выступала в одном единственном ракурсе – как искаженное перевернутое сознание. И хотя он знал, что самые странные идеи, укорененные в массовом сознании, способны стать «материальной силой», его главной задачей было все-таки разоблачение идеологического сознания в противовес научному, материалистическому. С позиций философии политического действия картина меняется: на первый план выходит не ее состоятельность с точки зрения науки, а историческое значение той или иной идеологии. Как политик, человек действия Ленин исходит не из абстрактно-научного сравнения доктрин и теорий, а из анализа исторической деятельности классов и масс, которые мыслят себя солидарными с той или иной идеологией. Когда идеология превращается в элемент исторического творчества масс, тогда ее оценка с позиций противопоставления иллюзорного реальному становится недостаточной, теряет свой резон, потому что объективные задачи, стоящие перед тем или иным классом, уже невозможно рассматривать отдельно от вопроса о том, кем и как они осознаются.

Народнический социализм с точки зрения марксизма являлся, без сомнения, реакционной, мелкобуржуазной утопией. Но если Плеханов останавливается на этой позиции, то Ленин идет дальше, соотносит идейную оболочку народничества с интересами и поведением крестьянских масс в России. Тогда оказывается, что ограниченная, по ряду пунктов реакционная, доктрина народников выражает на языке социалистической утопии устремления русского крестьянина, ограбленного «великой реформой» 1861 г.: его ненависть к помещику-латифундисту, к продажному чиновнику, его решимость по имя «справедливости» разделаться со всем полукрепостническим строем аграрных отношений в стране.

Ленин первым после Маркса и Энгельса делает новый важный шаг, логически следовавший из философско-исторических посылок марксизма: он ставит в центр своего внимания такой предмет, как политическое действие, изучение которого предполагает учет норм культуры, исторических традиций, ценностных ориентаций и т. п. Слов нет, в определенном смысле политика является концентрированным выражением экономики, благодаря чему ее цель получает исторический масштаб и объективную значимость. В этом смысле признание специфического характера политической действительности и политического анализа отнюдь не означает произвольного отказа от общесоциологических закономерностей, открытых Марксом и Энгельсом. Специально научный, объективно-социологический взгляд необходим, чтобы, как говорил Ленин, «в зигзагах, изломах истории не затеряться и сохранить общую перспективу, чтобы видеть красную нить, связывающую все развитие капитализма и всю дорогу к социализму». Однако политическая позиция социал-демократии не может вырабатываться только на основе общих исторических задач пролетариата, вытекающих из данного направления общественно-экономической эволюции. Той или иной партии, если это живая, борющаяся партия, приходится считаться в своей деятельности с особенностями общественной ситуации в стране, с изменением, порой крутым, конкретной социально-политической обстановки и соответственно переосмысливать задачи, связанные с новыми условиями действия. Исторически особая действительность каждый раз требует и особой формы марксистского анализа, конкретизации старых и создания новых понятий, схватывающих своеобразие данной политической ситуации. Только на этом пути марксизм оказывается не просто общей идейной платформой, а становится основой тактики сознательного авангарда, ориентированного на политическое действие.

Что касается Ленина, то для него не существовало одного, а вернее, единственного поля созерцания, в котором действительность предстает в «истинном» свете. Картина исторической реальности в ленинском анализе как минимум двухпланова. Прежде всего в нее входят объективные (экономические) характеристики исторического процесса, без учета которых нет марксистского анализа действительности. Однако эти характеристики образуют лишь общий план картины объекта. Вопрос о реальности других, более конкретных и подвижных характеристик движения общества в политической теории утрачивает абстрактно-социологический смысл. Их определенность обусловлена познанием и действием реальных общественных сил. Более того, само появление сферы мысленной действительности, в которой ход событий определяется разрешением противоречий на политическом уровне, во многом связан с глубиной и размахом преобразований, проводимых прогрессивными классами. Экономическое же развитие выступает лишь в качестве общей детерминанты (направления) общественной эволюции.

В рамках ленинского подхода к анализу исторического процесса обобщенные характеристики, его исходные посылки достаточно гибко связаны с конкретными социально-политическими параметрами – так, что одним и тем же значениям первых соответствует обширный спектр значений вторых. Благодаря такой гибкой связи для марксистской теории становится возможным вскрыть, отобразить различную степень изменчивости, подвижности в соотношении отдельных «уровней» исторической действительности и обусловленную этим разницу тенденций развития. С этой точки зрения будущее общественного процесса уже нельзя рассматривать как звено «естественного» ряда событий, будущего начала в прошлом и жестко обусловленное этим прошлым. Экономически ориентированный детерминизм, считавшийся у Плеханова и меньшевиков непременным и достаточным основанием для материалистического понимания истории, оказывается у Ленина слишком широким (или слишком узким), чтобы охватить своеобразие данного общественного развития.

Как политический мыслитель, стоящий на позициях исторического материализма, Ленин в отличие от «ортодоксов» исходил из более глубокого понимания «необходимости» и «свободы». Действительность для него включает не только волю и действия других классов общества, творящих историю сообразно своим интересам, но прежде всего гегемонию рабочего класса, его решающее влияние на непролетарские массы. Как политик он включает в сферу исторической практики не только реализацию уже выявившихся возможностей. Его точка зрения не ограничивается использованием в интересах пролетариата «реального хода событий» – она значительно шире, ибо охватывает не только данное, но и «должное», т. е. рассматривает историческое развитие общества в связи с потенциально возможным преобразованием практической деятельности революционных классов.

Появляется новое, особое «измерение» исторического процесса, в принципе чуждое старой механически-детерминистской картине, – его альтернативный характер. Повторения, регулярности, на которых базируется общественная наука, уже не могут рассматриваться, согласно ленинизму, как нечто абстрактно самодовлеющее, как существующее независимо от состояния общественного субъекта (классов и их борьбы). Не закономерность плюс индивидуальные отклонения, вызванные предшествующей историей и деятельностью людей, а закономерность как конфликт и равнодействующая объективных тенденций, заключающая в себе разные возможности исторического движения, – вот что должно, по Ленину, стать предметом рассмотрения. Соответственно этому и сама задача марксистского анализа формируется иначе: шире – поскольку речь идет о том, чтобы выявить, учесть, свести воедино революционные потенции самой действительности, внутренние источники ее изменения, включая в эти источники и деятельность людей, вступивших в борьбу за переделку действительности; и уже – поскольку «ход событий» анализируется не в итоге, не в конечном счете, а каждый раз на определенной ступени процесса развития.

Ленинский социально-политический анализ обнаруживает такую действительность, в которой понятие исторического события теряет статус первичного и независимого от сознания и воли людей объекта. Правильно понять его невозможно, оставаясь в рамках «объективного» (в узком смысле слова) подхода. В самом деле, как уже отмечалось, в пределах общесоциологической теории сознательные действия индивидов, выпадающие из общего правила, закона, являются простой случайностью. Заранее предполагается, что индивидуальные отклонения в конце концов взаимно «гасят» друг друга и не влияют на общий итог движения, который детерминирован экономически. Но в революционном движении, куда вовлечены массы, сознательные действия сотен тысяч и миллионов людей приобретают характер относительно самостоятельного фактора общественного развития. Действительность здесь обладает не просто более высоким рангом сложности, который можно учесть, прогнозировать, проводя через каждую «точку» большее количество социально-экономических «координат». Особенность в другом: ряд «координат» вообще нельзя определить заранее, «объективно», на основании установленных социологических соотношений – конкретная логика исторического творчества, исторического развития оказывается гораздо богаче, «хитрее», как выражался Ленин, чем то, что можно было ожидать, руководствуясь общей теорией. Речь в данном случае идет не о произвольном ограничении принципа детерминизма в общественной науке. Просто-напросто внутренний механизм осуществления исторической необходимости включает в себя такие элементы политического действия, которые предварительно, до начала революционных преобразований, не даны исследователю (соответственно классу, партии), а появляются, становятся очевидными по мере продвижения революции вперед, решения более «элементарных» задач.

Как марксист, сторонник исторического материализма Ленин строго различал то, как представители борющихся классов России осознавали положение и задачи своего класса, и то, как представлялись это положение и эти задачи в свете объективного экономического анализа. Для него разграничение между субъективным и объективным являлось необходимым условием исследования общественных явлений, исходным положением марксизма как социальной теории. Вместе с тем он умел не застревать на азах, а идти дальше, постигать историческую ситуацию во всем ее своеобразии и оригинальности. Со вступлением основных классов российского общества на политическую арену, утверждал он, исторический процесс приобретает такие черты, которые переводят проблему субъективного, проблему долженствования в плоскость политического действия. На этом уровне развития действительности и соответственно ее анализа недостаточно оценивать идеологию (например, народничество) путем противопоставления иллюзорного реальному, сознания – бытию. Недостаточно, потому что поведение тех слоев, которые мнят себя солидарными с определенными партийными программами, наполняют их действительным содержанием. Судить об объективных задачах, ставших перед тем или иным классом, уже невозможно отдельно от вопроса о том, как ведет себя, за что борется масса людей, которые идут под партийными лозунгами.

 Конечно, гениальная мысль, составляющая основание всей марксистской науки об обществе – идея объективного развития общества, определяет исследование и в данном случае. Исторические и экономические условия в конечном счете определяют сознание масс, общее направление прогрессивной эволюции общества. Однако гносеологический урок, преподанный ленинской философией политического действия, заключается в том, что порознь эти факторы («материальное» и «идеальное», «объективное» и «субъективное», «условия» и «сознание») теряют в области политики научный социологический смысл. Они существуют в действительности и могут быть рационально поняты только в нерасторжимом единстве и взаимодействии, фокусом которого в теории Ленина являлась политическая практика. Таким образом, противоположность «мышления» и «бытия», «идеологии» и «практики» теряет в политике свой абсолютный характер, становится подвижной: каждому уровню идеологии «сознания» соответствует определенная фаза зрелости сил и тенденций общественного развития и наоборот, на каждом уровне развития общественного процесса момент отождествления теории и практики, «мышления» и «бытия», имеет свой исторически определенный характер.

Как последователь Маркса Ленин открывает новую страницу в историческом развитии марксистской теории. Благодаря его трудам преимущественно европейская составляющая марксизма (вспомним, что Маркс определял свое учение как «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе») во всемирно-историческую. Более того, через октябрьский перелом относительно однотипная европейская революционность превращается в мировой революционный процесс с громадным многообразием типов и форм последнего. Уже одно это делает Ленина выдающейся фигурой истории ХХ в. Далее. Ленин колоссально расширил научное поле, отведенное марксизмом для теории буржуазной революции. Это было сделано, с одной стороны, путем анализа специфики социальной, экономической и политической ситуации в России, с другой – за счет учета существенно изменившихся условий всемирно-исторического развития. Он первым среди марксистов осознал, что «формационная парадигма» недостаточна для понимания природы русской буржуазной революции XX в., что ее результаты не в последнюю очередь определяются характером социальных сил, участвующих в перевороте, и действительностью, которую они творят наравне с созидаемой ими культурой. Мы не случайно заостряем внимание читателя на термине «буржуазная революция» – проблема перехода к социализму не получила да и не могла получить ни теоретического, ни практического решения в России начала XX в., что бы ни думал о ней Ленин. Осмысление нэпа было лишь первой, черновой, наметкой – не более того, новых путей социального прогресса стран подобных России – уже не буржуазного в «классическом» смысле этого слова, но еще и не собственно социалистического. Во всяком случае, насильственное насаждение социализма было для Ленина делом чуждым и бессмысленным. В этом отношении Сталин отнюдь не строил социализм в нашей стране по «ленинским чертежам», как утверждают некоторые. То, что было создано в СССР под руководством Сталина – тоталитарное государство, отделенное от общества и диктующее ему свои нормы, всеобщее огосударствление экономики, социальной жизни и культур, являлось отрицанием ленинских замыслов и ленинской политической практики.

 Несколько слов о судьбе «ленинизма» (термин, против которого решительно выступал сам Ленин). Человек своей эпохи, социалист и революционер, он был последовательным сторонником марксизма. Даже в тех пунктах, где его мысль раздвигала пределы европоцентрического толкования марксистской теории, Ленин неизменно подчеркивал свою верность основным положениям марксова учения. Как марксист он связывал прогрессивное историческое развитие с преодолением экономических противоречий и пределов буржуазного общества путем пролетарской социалистической революции; а как политик – делал все, чтобы российский пролетариат оказался на высоте этой исторической задачи. Однако ход событий опрокинул прогнозы и надежды Ленина. С одной стороны, пролетарская социалистическая революция в странах Западной Европы, с которой связывал свою революционную стратегию Ленин (вслед за Марксом), не разразилась в 20-х гг. ХХ в. – социально-экономическое и политическое развитие там пошло иным путем. С другой – российский пролетариат, только-только совершивший глубокую социальную революцию вместе с крестьянством, в силу своего культурного уровня и «военно - коммунистических» привычек не понял и не принял нэповской перспективы движения к социализму. В результате к концу 1920-х гг. одержал верх сталинский курс на введение социализма с помощью военно - коммунистических методов. Взамен нэпа крестьянская страна получила насильственную коллективизацию деревни и сталинские пятилетки строительства промышленности в городах, не говоря уже о карточной системе, голоде начала 30-х гг. ХХ в. и «большом терроре» конца 1930-х. гг. В этом отношении Ленин потерпел решительное поражение – тем более тяжелое, что все это оправдывалось и освящалось его именем и его учением.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию авторов