«Вот главный критерий строгости философской мысли:
опознать свое, узнать себя.
 Гляди на вещь, пока не увидишь в ней свое,
 пока не убедишься, что она – ты сам».
(В.В.Бибихин)

Будет ли у этничности будущее в той современности, в которой мы хотели бы быть?[1]

Спрашиваю так, потому что в той современности, которая нас окружает, место этничности очень неопределенное, если не сказать сомнительное. Не секрет, что многие представители проектно- ориентированной, глобальной современности наличие собственного будущего у этничности отрицают. И это отрицание - уже не  умысел, а реальность нашего мира. Отрицается будущее этничности и, вместе с ней, - ни много, ни мало  - будущее родовых отношений вообще и семейно-родовых, в частности.

Какое будущее есть у этничности в той современности, что  может наступить, что может быть  будет?

На этот вопрос нет общепринятого и достаточно обоснованного ответа. В том числе и у нынешней гуманитарной науки, которая сама крайне неоднородна  в своем отношении к  темам родовых отношений и к родового сознания.

Я начинаю обсуждать этот вопрос, ограничивая себя рамками гуманитарно-экологической перспективы.

Так вот проблема этничности в будущем мире, на мой взгляд, существует сейчас на стыке, по меньшей мере, трех разных областей знания и практической деятельности. Причем только вместе взятые они намечают место, где эта проблема начинает прозваниваться.

Это, во-первых, экология культуры, дающая средовое видение культурного мира, при котором сама по себе культура воспринимается нами как среда жизни внутреннего человека. Вы, наверное, знаете, что словосочетание «экология культуры»  в  отечественный научный обиход было введено акад. Д. С. Лихачевым лет  40 назад   - в рамках экологического движения. Как отрасль гуманитарного знания  экология культуры живет и развивается, хотя такой академической дисциплины ни в академии наук, ни в университетах не завелось.

Во-вторых, проблема будущего этничности существует на стыке знаний и практик, назваемых культурной антропологией. А она познавательно трактует место человека в мире культуры.

И наконец, третья составляющая системы координат, в которой пеленгуется будущее этничности, - это разнообразные  психопрактики и психологические культуры (как традиционные, так и проектируемые из области позитивного научно-психологического знания).

Очень важно, что именно на стыке теоретического знания и практического опыта , именно в форме антропологического воображения существует наша проблема. А это воображение, трактующее о том, откуда вообще у нас, - у каждого из нас, - берутся  представления о том, каким может быть человек? И что он такое? Каковы приемлемые фигуры человечности? Откуда у нас с вами это знание? И каким он не бывает и не может быть? Что по-человечески недопустимо, не смотря на все наши «слишком человеческие» упования и самообразы?

Подобные вопросы, а их можно задавать великое множество, означают, что наше антропологическое воображение (о человечности) постоянно зачем-то испытывается. Мы все чаще оказываемся поставленными перед предельными вопросами. И  тема антропологически воображаемого, - под именем трансгрессии  стала  крайне важной для гуманитарного знания (и самосознавания нашего).

И то, о чем мы с вами сегодня говорим, - о родовом сознании и родовых отношениях, -  так же испытуемо антропологическим воображением в событиях трансгрессии (преступания границ человеческого обитания  мире).

Спрашивается, откуда и почему возникает этот поворот мысли, чтобы думать о родовом сознании, о родовых отношениях, об этничности, наконец,  в терминах гуманитарно-антропологической перспективы?

Я думаю, из поиска не политических форм исторической и этнической ответственности.

Есть политические формы воображения об этническом, и есть  неполитические его формы. Вы помните, наверняка, тот всплеск энергий  национального самоопределения (борьбы за национально-государствнный суверенитет), что имел место в начале перестройки. Так в политической форме были утилизированы наши народнические (этнические) чувства и стремления,  наше народническое сознание и самосознание - сущности, по природе своей скорее культурно-психологические, или культурно-экологические, чем относящиеся к сфере политической.

На первой фазе перестройки и в самом деле действия по освобождению от пут прежней идеологической и политической системы происходило посредством сжигания этнических энергий, в деятельности разного рода «народных фронтов», под лозунгами национально-освободительных движений? Была задействована колоссальная,  копившаяся веками энергетика  этнокультурного самоопределения, но в несобственных – политических формах и целях.

Не стоит ли нам самим себе дать ответ на вопрос: не сыграла ли с нами история злую шутку,  попытавшись развести нас (с 200-летним запозданием, если вести отсчет Новейшего времени с 1798 г.) по разным национально-государственным квартирам? А говоря попросту, не были ли наши чувства использованы нашими политическими лидерами не по назначению? Когда  естественное стремление жить в  близком и понятном для нас образе жизни  было конвертировано в регрессивную трансформацию одного общественно-политического строя - в другой?

На втором этапе перестройки так же была использована энергетика собственничества. Помните новогодний призыв  г-на Ельцина к обогащению? Да, была энергетика  нашего стремления к тому, чтобы хоть чем-то обладать в этой жизни - помимо 8 кв. м. на четырех человек в железобетонно-блочном доме!  Чтобы вздохнув от «битвы за урожай» и «сверхплановую добычу», пользоваться хоть каплей личной свободы (от нужды).  И это естественное стремление граждан страны, на знаменах которой после 1917 г. было написано «Владыкой мира будет труд!», было повернуто собственниками власти - к гегемонии собственности.

Как сейчас в столь же не собственных целях цинично используется энергетика конфессиональной реинтеграции. Наше устремленность к вере в свое Богосыновство, в Бога животворящего, в нетварный порядок мира, выходящего  за пределы столь привычной нам, - и  часто довольно пошлой, - повседневности не обращается ли «нашими молитвами» и «благими намерениями» в террористический ад, еще более пошлый, чем подсоветская коммунальность?

Мы, как люди, тем самым превращаемся в человеческий материал,  используемый в  «больших»  макрополитических или макроэкономических процессах, на что, вообще-то говоря, у нас с вами согласия никто не спрашивал. Мы его добровольно и сознательно не изъявляли, а лишь вовлечены в эти процессы.

Не состоит ли наша задача в том, чтобы самоопределиться в них, найти возможность отстоять тот образ жизни, который нам близок внутренне, и за который мы могли бы, если не умирать, то, по крайней мере, хотя бы бороться, отдавая ему – по малости своей - хоть часть своей жизни и своих сил?

Так вот, вопрос в том, будет ли у этничности свое собственное будущее лицо, можно перезадать  так: есть ли оно за пределами политического самоопределения, рядом и во взаимодействии с ним?

Я отнюдь не противник политической формы жизни, она с древнегреческих времен составляет одну из основ европейской идентичности. Но быть заложником одного лишь  вида процессов, а именно политических процессов, я бы не хотел, и не пожелал бы этого ни своим детям, ни своим друзьям, ни близким. Поэтому я и пытаюсь  искать ответы за пределами политического поля: есть ли у этничности иное – гуманитарно-антропологическое будущее, каково  ее человеческое лицо?

Постнациональная этничность между этнокультурой и этнополитикой

Использование новых терминов - вопрос, разумеется, не чисто терминологический. И даже не только концептуальный. Тут важен еще культурно-ценностный реализм, свидетельствующий о том, насколько явно и определенно этничность реальность выражена в составе нашего гражданского, социального и культурного самосознания, с какой силой определенности она сознается (репрезентируется) в нем. Мне кажется достаточно слабо. Более того, современная культура, - и в массово-медийном, и в авангардистском своих изводах, - установочно бессемейна и бездетна, - и уже одним этим агрессивно вытесняет из  себя и сами родовые отношения, и присущие им способы самопонимания. Согласитесь, это условия не самые благоприятные для обретения здорового и плодотворного народнического (этнического) самосознания.  Да и для становления этнокультурного проектирования в качестве особой области профессиональной занятости.

Надо понять, что большая часть того, что сегодня говорится об этничности, относится скорее к культурно-ценностной риторике, чем к логистике проектно-исследовательских программ.  И что положение это сохранится достаточно долго: до тех пор, пока в общественном сознании не будет достигнуто мало-мальски разделяемое согласие о том, что есть этническая реальность; к чему приводит «этническая слепота», то есть игнорирование этнокультурного горизонта развития страны; что надо, - если не в порядке природы, то в порядке культуры, - уметь переживать и поддерживать чувства своей принадлежности к народу (свою этническую идентичность[2]).

До тех пор любые проектные намерения, любые проекты и программы в  области этники будут неминуемо носить маргинальный характер. Как оно  сейчас и обстоит дело, когда большинство этнокультурных практик относится к области досуга и развлечений. Оно, конечно, приятно вкушать ароматные плоды этнокухни, этномоды, этномузыки, этноэротики, раскрученных сегодня довольно сильно. Скажите, не напоминают ли вам фестивали Ethnolife пресловутые «Фабрики звезд», только с этническим уклоном?

Поэтому считаю целесообразным задаться вопросом о цивилизационном смысле этничности, как таковой, и об особом ее постнациональном состоянии[3].

Говорить об этом приходится уже потому, что наблюдения за этносферой показывают нам, во-первых, сколь велико многообразие качественно разных явлений относят к ее составу, а во-вторых, к каким разным историческим и территориальным масштабам они отличаются. Тут тебе и китайская или эллинская цивилизация,  и малый коренной народ; и тысячелетняя театральная традиция, и небольшой сельский ансамбль народной музыки! И грандиозное этнокультурное шоу на открытии Пекинской Олимпиады, и съемка визуально-антропологического фильма в  чуме на берегу Ледовитого океана! И так далее, и тому подобное!

Но сегодня мы с вами не говорим ни о конкретных цифрах или масштабах, ни о какой-то классификации учетных этнических явлений. Однако, приступая к работе над каким-то этнокультурным проектом, знакомясь с ним на презентации, мы оцениваем свои ресурсы (материальны и нематериальные) и рассчитываем на конкретный результат. Поэтому здесь важно, о каком же масштабе этнокультуры у нас идет речь.

Вы уже наверняка обратили внимание на то, что я говорю об этничности, об этнических явлениях и реальностях[4], а не об этносах, имеющих свои этнические имена (этнонимы), не о титульных нациях, используемых в переписи населения. И делаю это для того, чтобы обратить внимание на этничность как цивилизационный  феномен, который – в рамках гуманитарной методологии  - имеет к тому же статус цивилизационного императива.

Можно сказать и так: этничность первична, а этнос и наша идентификация с ним, - выражающаяся в чувстве и в сампонимании  человеком своей принадлежности к тому или иному этносу, - вторичны.

 Состояние постнациональной этничности возникает в условиях, когда  в процессе технологической переоснастки государственного управления увеличивается зазор между пространственно-территориальной цельностью государства, с одной стороны, и живым, подвижным, энергийно-насыщенным этническим полем страны, с другой. То есть, по мере того, как роль национального государства и, соответственно, нации, - как общества людей,  живущих на одной территории, под одним государственным управлением и в одном  гражданском обществе - если и не умаляется, то, по крайней мере, очень сильно изменяется.

Сквозь этот зазор мы и начинаем теперь видеть этнические реальности то политически, в оптике  правового государства, гражданского общества и нашей гражданской идентичности (с ожидаемой от этой оптики исторической значительности и ответственностью);  то культурально,  в оптике  так или иначе понятой этнокультуры ( надеясь увидеть за ней иную ответственность  и значительность).

Если бы речь шла просто о замене слов «национальное» на «этническое» я и сам бы не настаивал на преимуществе одного на другое. Но тут дело в определенном методологическом приеме, который в философии Э.Гуссерля называется феноменологическим эпохэ и суть которого состоит в воздержании от использования слова, стоящих за ним привычных представлений и чувствований. Воздержание может быть временным или окончательным, но цель его одна – пробрести новое стратегическое видение, или хотя бы приращение такового, с тем что бы развив его обрести и новую решительность, и способность к действию.

К тому же, несмотря на более чем 100-летнюю историю этнологии, и частичное признание особости этнических реальностей, мы постоянно сталкиваемся на практике с соскальзыванием с этнологической точки зрения - на социально-политическую и государственно-политическую (а то и откровенно националистическую).  А теперь уже и с международной практикой вовлечения субнациональных этнических процессов в процессы транснациональные. Говорю об этом соскальзывании, отвлекаясь пока от того  насколько оно непроизвольно или намеренно, поскольку путает карты и приводит к «разрухе в умах» в обоих случаях. Так что воздержание от оптики национально-политического, - если не забывать, что  оно суть методологический прием, - полезно и практически[5].

Наконец, помимо отдельных часто поминаемых идентичностей (этнических, культурных, гражданских и т.д.) не стоит забывать и нашу антропную идентичность,  то есть принадлежности к роду человеческому: ведь именно она имеется в виду, когда речь заходит о правах, свободах и достоинстве человека, об «общечеловеческих ценностях».

Опубликовано: Этнокультурная капитализация: проблемы, практики, инструменты / под ред. А.В. Журавского, О.И. Генисаретского, В.В. Кузнецова. — М.: АКФЭСТ, 2008.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором

[1] Подробнее в сб. лекций «Открытый Университет (Чебоксары 2003). – М., 2004.

[2] Идентичность  интенциональна, она представляет собой константную, неизменяемую -  на каждой фазе развития - интенцию (и практического действия, и мышления). Интенциональность же, напротив, - изменяемая, динамически-энергийная идентичность. В жизнепрактических – культуротворческих и культурно-политических контекстах – реализуется их сдвоенная интенционально-идентификационная синергия. Подробне: Генисаретский О.И. Политика сохранения социокультурного ядра как методологический вызов. М., Русский архипелаг, 2002.

[3] Диаспоры и постнациональная этничность // Генисаретский О.И. Навигатор: методололгческие расширения и продолжения. М.: Путь, 2002. С. 456-472.

[4] С понятием этнической реальности давно и плодотворно работает С. В. Соколовский,  строящий  «конструктивистские модели этнического». См. его недавнюю статью: Институты и практики производства и воспроизводства этнического // Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. Вып. 11.  – М., Российский институт культурного и природного наследия, 2005. – С.144 -175.

[5] Есть еще и другой обходной маневр: практиковать гуманитарно-политический (и/или философско-политический) дискурс, заметно отличающийся от идеологии так называемой «реальной политики». Примером первого маневра я считаю политическую антропологию Ю.В.Громыки, а второго философию политики А.М.Пятигорского.