Вам дано знать тайны Царства Божия,
а тем внешним всё бывает в притчах.
Так что они своими глазами смотрят, и не видят;
своими ушами слышат, и не разумеют
(Марк 4 : 11 – 12).

В этом мире всё не такое, каким кажется
(фраза из фильма «Теория заговора»).
Миром управляют оккультные силы и их тайные общества.
(Б. Дизраэли)

Это сладкое/гадкое слово «конспирология»

Обычно под конспирологией (от англ. conspiracy – заговор; «conspiracy»,в свою очередь, восходит к латинскому «conspiratio» – созвучие, гармония, согласие, единение и… тайное соглашение, сговор, заговор и даже мятеж) имеется в виду сфера знания, в которой история, особенно резкие её повороты, рассматривается сквозь призму тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил – орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т.д. и т.п. Часто к конспирологическим штудиям относятся как к чему-то несерьёзному, легковесному, а то и просто одиозному. И для этого есть вполне резонные причины.

Немало конспирологических работ исходно написано в погоне за сенсацией и заработком, отсюда – легковесность и примитивность, часто – непроверенность фактов и т.д. Многие конспирологические работы суть не что иное, как своеобразные «акции прикрытия», цель которых – либо отвлечь внимание от главного, от «базовой операции», заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «напёрстке», да ещё «наварить» на этом (очень похоже, что «Код да Винчи» из этого ряда), либо привлечь внимание к какой-либо теме и проблеме, разлекламировать какие-либо структуры (или лиц) как якобы обладающие неким скрытым могуществом и т.п.

Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против Небытия» и т.п.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется вненаучным характером схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными, мифологическими и т.д., являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой (пост)модернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.

Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по данному вопросу, структуре, личности (часто это делается накануне выхода в свет серьёзной публикации по данной теме). И невдомёк публике, что автора «заказухи» – «слепого агента» – исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы устранить серьёзное отношение к исследованиям в данном направлении вообще и – «два шара в лузу» – нейтрализовать эффект серьёзных публикаций, максимально подорвав цену на этот товар на «информационном рынке».

Кстати, сам «рынок» конспирологической литературы, так сказать, в его количественном аспекте во многом выполняет роль дезориентации людей, топит их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекает внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.

Вспомним диалог патера Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги» («The sign of the broken sword»): «После минутного молчания маленький путник сказал большому: “Где умный человек прячет камешек?” И большой ответил: “На морском берегу”. Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: “А где умный человек прячет лист?” И большой ответил: “В лесу”». Иными словами, секреты практичнее всего «прятать» на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только Кийт Гилберт Честертон и такие мастера детектива, как Эдгар По и Артур Конан-Дойл, но и Александр Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности», и в этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии – прочитывать скрытый смысл, hiddenscriptочевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и – высший пилотаж – скрытый смысл самих конспирологических работ.

В этом (но только в этом!) плане конспирология – это не столько отдельная дисциплина (хотя потенциально и дисциплина транспрофессионального типа), сколько подход, метод – дедуктивно-аналитический поиск неочевидного в очевидном, тайного – в явном, вычисление скрытых причин и причинных связей (рядов), которые эмпирически, индуктивно непосредственно не просматриваются, в лучшем случае, проявляясь в виде неких помех, отклонений, странных пустот. Можно сказать, что конспирология – неотъемлемый элемент истории, социологии, политологии, политэкономии и т.д. Настоящий профессионал в этих областях должен быть ещё и профессиональным конспирологом.

Это обусловлено не только несовпадением явления и сущности, самой спецификой социального знания, в основе которого лежит несовпадение – принципиальное несовпадение истины и интереса, на порядок усиливающее в этой области знания несовпадение явления и сущности. Эйнштейн говорил, что природа как объект исследования коварна, но не злонамеренна, т.е. не лжёт сознательно, «отвечая» на вопрос исследователя; человек же в качестве объекта исследования часто лжёт – либо бессознательно, либо намеренно, скрывая или искажая реальность в личных, групповых, системных интересах. Или будучи в плену ложного сознания, а то и просто от незнания. Более того, в социальных системах целые группы специализируются на создании знания в интересах определённых слоёв, в продуцировании ложного. Так, например, в капсистеме социальные науки и их кадры выполняют определённую функцию – анализ социальных процессов в интересах господствующих групп и с точки зрения их интересов, в конечном счёте – в целом (интересах) сохранения существующей системы с её иерархией. В результате социальный интерес верхов становится социальным и профессиональным интересом того или иного научного сообщества как корпорации специалистов, которая, по крайней мере её верхняя половина, становится идейно-властными кадрами системы, особой фракцией господствующих групп, привилегированной обслугой.

Социальный интерес верхов автоматически встраивается в исследования научного сообщества, регулируя не только решения проблем, не только способы их постановки, но и то, чтó считать научными проблемами, а чтó нет. Отсюда – табу на целый ряд проблем, их практическая необсуждаемость. Список этих проблем в современной социально-исторической науке довольно длинный – от конспирологической проблематики до расовой и холокоста. Любой анализ знания с учётом искажающих его социальных интересов, вскрытие самих этих интересов, анализ реальности с точки зрения не тех или иных групп/интересов, а системы в целом так или иначе соотносится с конспирологией – эпистемологически, по повороту мозгов. Здесь выявляется двойной скрытый смысл: самой реальности (прежде всего властной) и знания о ней (информационной).

Конспирология – это, помимо прочего, всегда раскрытие секретов власть имущих, того, как реально функционирует власть, распределяются ресурсы, циркулирует информация. А поскольку истинная власть – это, как правило, тайная власть или явная власть в её тайных действиях, тайном измерении, то её анализ по определению имеет конспирологический аспект. Конечно же, в виду имеется не конспирология в одиозно-традиционном смысле как поиск заговорщиков, а если угодно, политическая экономия заговора.

«Современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики». Эти слова принадлежат не конспирологу, а известному либеральному американскому экономисту и экономическому обозревателю, кандидату на Нобелевскую премию по экономике Полу Кругману. Он прямо пишет о том, что правые радикалы в Америке, будучи небольшой группой, но, контролируя при этом Белый дом, Конгресс и в значительной степени юстицию и СМИ, стремятся изменить как нынешнюю американскую, так и мировую систему.

Задолго до П. Кругмана – в самом начале ХХ в. – об огромной роли маленьких, хорошо организованных групп в широкомасштабных исторических процессах на примере Великой французской революции писал Огюст Кошен на примере энциклопедистов. А ведь энциклопедисты жили и действовали до эпохи всесилия средств массовой информации, контроль над которыми увеличивает потенциал «малых народов» различного типа не то что в разы – на порядки, превращая заговор в Заговор. П. Кругман очень хорошо показал это на примере деятельности неоконов в США в 1990-е годы. 

«Никому не хочется выглядеть сумасшедшим теоретиком заговоров, – пишет он в своей работе «Великая ложь», – Однако нет ничего безумного в том, чтобы раскапывать истинные намерения правых. Наоборот, неразумно притворяться, что здесь нет никакого заговора». Слово сказано, и это слово – «заговор», причём как политико-экономический феномен, как система странового, государственного уровня.

Конспирология как политэкономия капитализма

Неявный, тайный аспект, аспект заговора как системы постоянно присутствует в истории, проявляясь по-разному в различных обществах и в различные эпохи. Например, в «докапиталистических» обществах, особенно в Азии, Африке и доколумбовой Америке, тайна была имманентной характеристикой власти, но эта тайна была на виду, очевидной. Люди знали о тайной власти и о тайне власти, саму власть воспринимали во многом как нечто таинственное. В данных случаях в заговоре как системе, как особом феномене в конспирологии, строго говоря, особой нужды не было. Разумеется, это не означает отсутствия заговоров и тайной борьбы в этих обществах.

Совершенно иначе обстоит дело с капитализмом как системой. Поскольку в капиталистическом обществе производственные отношения носят экономический характер, а эксплуатация осуществляется как очевидный обмен рабочей силы на овеществлённый труд, социальный процесс почти прозрачен. Рынок, господство товарно-денежных отношений, институциональное обособление власти от собственности, экономики – от морали, религии – от политики, политики – от экономики (управление экономикой отделяется от административно-политического процесса – «закон Лэйна»), экономики – от социальной сферы – всё это обнажает социальные и властные отношения буржуазного общества. Рационализация экономических, социальных и политических сфер и отношений максимально открывает процессы, происходящие в этих сферах, делает их принципиально читаемыми и превращает в объект исследования специальных дисциплин – экономики, социологии, политической науки.

Власть в буржуазном обществе лишается сакральности и таинственности; помимо государства существует гражданское общество. Более того, капсистема, точнее, буржуазное общество её ядра – единственная, в которой легализуется политическая оппозиция. Власть – государство и политика – особенно с середины XIX в. если и не просвечивается, то оказывается весьма и весьма на виду, тем более что официально претендует на открытый и рациональный характер. И это естественно создаёт для неё очень серьёзные проблемы, которые по мере усиления с конца XIX в. социальных конфликтов, войн и революций становятся всё более серьёзными и острыми. Нормальное функционирование государственно-политического механизма в буржуазном обществе потребовало искусственного создания тени, завесы – того, в чём не было такой потребности до капитализма. Впрочем, это далеко не единственный источник «конспирологизации» политических, финансово-экономических и даже некоторых социальных процессов в буржуазном обществе, есть и другой – не менее, а возможно, и более серьёзный.

Капитализм как экономическая система носит мировой, наднациональный (надгосударственный) характер, locusstandi буржуазии – мировой рынок, мир в целом. В то же время формальная политическая организация капиталистической системы носит национальный, (меж)государственный характер. Поскольку товарные цепи постоянно нарушают государственные границы, буржуазия испытывает острую необходимость в организациях наднационального, мирового уровня. Готовых и «естественных» организаций такого уровня у неё нет. Далеко не все, как Ротшильды, или вообще еврейский капитал могут воспользоваться родственными и общинно-еврейскими связями и таким образом решить проблему организации наднационального уровня (отсюда отмеченная многими исследователями, начиная с Карла Маркса и Вернера Зомбарта, тесная связь еврейства и «новейшего», т.е. формационного капитала, синхронность их подъёма с начала XIX в.). Поэтому, естественно, буржуазия прежде всего использовала те организации, которые были в наличии, например масонские. Последние начинали выполнять новые функции, в том числе служа средством борьбы с государством (уже антифеодальным, но ещё не буржуазным, «старопорядковым»), причём не только для буржуазии, но и для других слоёв.

Дело в том, что на месте разрушившегося и разрушенного в XIV – XV вв. феодализма в Западной Европе возник так называемый Старый Порядок (Ancienregime – словосочетание, запущенное в оборот во Франции в 1789 г., чтобы оттенить новизну революции и припечатать в качестве негатива то, что её вожди стремились уничтожить), просуществовавший около 300 лет. Это уже постфеодальный, но ещё не капиталистический строй. По сути это антифеодальная машина, заинтересованная в мировой торговле, но вовсе не готовая допускать в первые ряды буржуазию. Короли в Старом Порядке превратились в монархов («монархическая революция» XVII в.), а феодалы – в аристократию, главным образом – придворную (этот процесс хорошо описан Норбертом Элиасом).

Жизнь старопорядковой аристократии была, конечно же, более комфортной, чем жизнь феодальной знати, однако их политико-экономическая «сделочная позиция» по отношению к крепчавшему государству ухудшилась. Кроме того, они утратили феодальную организацию и вынуждены были довольствоваться теми оргформами, которые предлагало/навязывало им государство. Именно этим обусловлено возрождение в XVIII в., второе издание старых и возникновение новых масонских организаций. Веха здесь – именно вторая четверть XVIII в., когда совпали, с одной стороны, династическая революция в Англии конца XVII в. и последовавшая за ней борьба Стюартов и Ганноверской династии – это и стало политической причиной возрождения масонства в Англии, с другой стороны, возникновение первой новоевропейской антисистемной «фабрики мысли» – компании энциклопедистов. Последние развернули систематическое воздействие (пси-атака, серия психоударов) на воздействие целых слоёв, подрывая «Старый Порядок» «сверху», «с головы».  Следующей вехой в развитии конспироструктур станут 1870-е – 1880-е годы, а третьей – послевоенное тридцатилетие (1945 – 1975). Сегодня, по-видимому, подходит к концу третья эпоха в развитии «мировой тени».

Возникнув в качестве средства выяснения династических отношений на национальном и общеевропейском уровнях различных сил (прежде всего в Великобритании и Нидерландах, т.е. странах-гегемонах капсистемы – восходящем и нисходящем), масонские структуры довольно быстро приобрели функции мирового управления. Этот процесс развивался одновременно с усилением Великобритании в качестве гегемона капсистемы, ростом влияния Ост-Индской компании (впоследствии она сыграет огромную роль в формировании тайных и явных форм мировой власти), а затем борьбы между ней и британским государством.

Временем становления теневых, закулисных структур мирового управления (далее – СМУ), которые по сути и есть конспироструктуры, стал период 1770–1840-х годов – эпоха революций и массовых движений. Но массовые движения кто-то должен организовать (Ленин был совершенно прав, говоря, что сами массы не могут выработать революционное сознание – кто-то должен привнести его в них) и профинансировать. В европейских условиях первой половины XIX в. это могли быть только Великобритания и СМУ, интересы которых тогда совпадали, – эта страна превращалась в их «порт приписки».

СМУ (это далеко не только масоны, но и парамасонские организации, финансовый капитал, которому положено действовать в тени и который стал финансовой «аватарой» СМУ в силу своего наднационального и теневого характера, экономической базой стала индустриальная система производства) стали третьим – наряду с капиталом и государством (state) субъектом капсистемы, достроив её до целостности и превратив государство в функцию капитала на мировом уровне. В «длинные пятидесятые» (1848 – 1867/73 гг.) капитализм, выражаясь марксистским языком, превратился не только в способ производства (из способа обращения), но и в формацию, в подлинно мировую систему (а не североатлантическую мир-систему).

СМУ выражают целостные и долгосрочные интересы верхушки мирового капиталистического класса, которые далеко не всегда и не во всём совпадают с интересами отдельных фракций этого класса, отдельных государств, а порой и самих СМУ – в этом проявляется диалектическая нетождественность последних самим себе. В любом случае, капитализм как система невозможен без СМУ, его политэкономию и историю невозможно написать без учёта этих структур – это будет нечто вроде изображения шара как круга или, ещё хуже, – совокупности точек.

Масонство и парамасонство, являющееся лишь одним из источников и составных частей СМУ (наряду с «венецианской традицией» и финансовым капиталом), на новом витке своего исторического развития стало средством тайной самоорганизации прежде всего той части господствующих групп Старого Порядка, которая утратила свои достаропорядковые, феодальные формы организации и социальные позиции которой ослаблялись прежде всего государством и отчасти подъёмом новых социальных слоёв.

К тому же в изменившихся условиях перед аристократией стояли социальные задачи на порядки сложнее, чем перед феодалами, и решать эти сложные задачи открыто, публично было затруднительно. Отсюда – рост и значение тайных организаций, теневых, закулисных структур, которые с самого начала сопровождали Модерн – как старопорядковый, так и буржуазный, причём число этих организаций росло, а роль увеличивалась по мере усложнения социальной реальности (и связанных с этим проблем и задач, которые становились всё более долгосрочными и, поднимаясь над повседневностью, всё более абстрактно-стратегическими) и мировой экспансии Европы, т.е. по мере превращения её в Запад как ядро мировой капсистемы.

По мере публичного «огосударствления» населения, превращения его в граждан как агентов публичной политики пропорционально возрастала роль тайной, закулисной политики, тайной власти, причём не только внегосударственной масонской и иных тайных обществ, но и самого государства. Последнее в условиях разрастания публичной сферы и роста значения гражданского общества уводило в тень, за кулисы наиболее важные аспекты, стороны и направления своей деятельности, реальную власть и её главные механизмы. И чем бóльшая часть населения получала избирательные права, чем публичнее становилась политика, чем – внешне – демократичнее общества, тем бóльшая часть – особенно в ХХ в. – реальной власти уводилась в тень, действовала конспиративно, в качестве заговора.

Иными словами, заговор есть обратная, «тёмная», «теневая» сторона демократии и публичности, по сути – тёмная/теневая сторона Модерна в его североатлантическом ядре. Эпоху Модерна можно рассматривать по-разному, в том числе и как процесс роста этой тени, которая сначала знала своё место, а затем в «длинные двадцатые» (1914 – 1933 гг.) поменялась местами с хозяином, стала главной, и, что поразительно, это не нашло практически никакого отражения в науке об обществе. А ведь ясно, что «тень» нужно изучать принципиально иначе, чем то, что её отбрасывает, – иными методами и средствами. А уж тень, поменявшуюся местами с хозяином, – тем более. Но вернёмся в эпоху раннего Нового времени, в юность Модерна. 

Если экс-феодальная аристократия использовала масонские и иные тайные общества («заговор»), поскольку утратила свою традиционную «явную» организацию, то «третье сословие» (буржуазия и обслуживавшие её адвокаты, журналисты и особенно философы) просто не имело, не успело выработать своих официальных организаций, а те формы, которые предлагались государством, его не устраивали. Отсюда интерес и новых слоёв Европы к тайным обществам как средству самоорганизации. Негативный фокус этой самоорганизации – государство Старого Порядка («абсолютистское», «барочное») – становился для представителей старых и новых слоёв общим знаменателем, общей площадкой.

Повторю: масонские и иные тайные общества были наднациональными (это объективно противопоставляло их государству, к тому же становившемуся всё более массово ориентированным, открытым и публичным), что весьма соответствовало экономическим и социальным интересам верхушки мирового капиталистического класса и особенно буржуазии. Таким образом, Заговор стал формой самоорганизации старых и новых групп Европы как мир-системы (а с середины XIX в. – как мировой системы) XVIII – XIX вв. visavis государство – как на внутринациональном, так и на мировом уровне – в борьбе за власть, ресурсы и информацию в постоянно меняющихся и усложняющихся условиях. При этом роль и значение буржуазного сегмента постоянно усиливались, переплетаясь с аристократическим – внешне при сохранении прежних форм.

СМУ и революционеры: две стороны одной медали, или «внизу то же, что и вверху»

В 1852 г. немецкий писатель и философ Эккерт писал: «Никакой государственный деятель не может понимать своего времени, ни правильно оценивать события, каких ему довелось быть свидетелем, не может уяснить себе того, что совершается в сферах администрации, церкви и народного образования, а также политической и общественной жизни, не может даже понять истинного значения некоторых условных терминов и выражений, если он основательно не изучит историю франкмасонского ордена и не постигнет истинного характера и направления его деятельности.

Без этих знаний он всегда будет ходить в потёмках и будет вынужден рассматривать все события и общественные явления каждое в отдельности, без их внутренней причинной связи, и поэтому оценка этих событий будет всегда односторонней и непонятной».

В деятельности масонов и парамасонов не было ничего демонического или мистического, только борьба за власть, ресурсы и информацию, но борьба не столько в краткосрочной перспективе и с краткосрочными целями – хотя и это тоже, а с долгосрочными макросоциальными, геополитическими и геоэкономическими целями. Несколько упрощая историческую реальность и вычленяя из неё векторную логику, можно сказать, что почти все крупные революции эпохи Модерна прежде всего устраняли те структуры, которые мешали эффективному функционированию главным образом верхушки мирового капкласса и связанных с ней групп как мировой, наднациональной силе. А мешали прежде всего наднациональные же структуры, но не экономического, а политического – имперского типа: Османская, Австро-Венгерская, Германская и Российская империи. В революциях начала ХХ в., в их мишенях чётко прослеживаются интересы англосаксонского ядра капиталистической системы, «стреляющего» с двух рук, по-македонски, с помощью национализма и интернационализма (социализма), – неотразимая комбинация.

Революции европейского Модерна, помимо прочего, постоянно приспосабливали-модифицировали госструктуры к нуждам мирового рынка, а следовательно – к интересам господствующих на нём групп. Не случайно революции и, естественно, войны происходили всякий раз по исчерпании-завершении определённой эпохи в истории мирового рынка, мировой системы, когда уровни мировой прибыли ядра капсистемы начинали снижаться. Эпохи войн и революций, по сути, означали насильственную перестройку мировой системы (прежде всего системы в целом, а не отдельных государств, хотя события происходили именно на национальном или суммарно-национальном уровне) в определённых интересах и (или) борьбу за тот или иной тип мировой перестройки.

Что особенно показательно, каждый новый этап в развитии капсистемы модифицировал старые или создавал новые конспироструктуры (далее – К-структуры), соответствовавшие усложнявшимся задачам управления мировыми процессами, массами, с определённого этапа – информацией, культурой (психоисторией). И эти структуры должны были быть тайными, закрытыми, поскольку создание публичных структур – процесс, во-первых, долгий, процедурный; во-вторых, долженствующий учитывать широкие интересы.

Подчеркну ещё раз: масштаб, сложность и закрытость, т.е. сфера деятельности К-структур и их «теневое качество», росли и усиливались пропорционально мировой экспансии капитала, Запада, усложнению современного мира, а также развитию публичной политики, нации-государства и формальной демократии – т.е. всего того, что должно сделать процессы управления обществом («социальную кибернетику») прозрачными в их рациональности и рациональными в их прозрачности, – на что, собственно, и претендует буржуазное общество и что оно ставит себе в заслугу, скрывая в тени, во внутренних «серых зонах», уводя в них всё то, что не должно быть прозрачным для массового взгляда и не может быть представлено как рациональное большинству населения, поскольку не соответствует его интересам или прямо противоречит им. Как заметил М. Перенти, в буржуазном государстве тратятся три доллара из правительственных денежных средств для защиты одного доллара частных инвестиций, но для этого нужно либо задурить людям голову пропагандой, либо провернуть всё дельце втайне.

И дело здесь не только в классовых различиях и несовпадении экономических интересов верхов и основной массы населения. Дело ещё и в другом: конкретно эти противоречие и несовпадение проявляются в противостоянии в эпоху капитализма наднациональной (и стремящейся к созданию своей наднациональной, мирового уровня организации) верхушки и национально организованного населения.

Формально господствующие группы являются частью своих наций и, следовательно, и наций-государств; более того, у значительной их части есть и национальные классовые интересы, т.е. здесь налицо и содержательная принадлежность. Однако интересы значительной части буржуазии объективно носят наднациональный, интернациональный характер (это и есть одно из главных внутренних противоречий буржуазии, её национально-интернациональная нетождественность самой себе). Вообще, нужно сказать, что подлинными интернационалистами вопреки мнению Маркса, Энгельса и других являются не пролетарии, а буржуа; история Интернационалов, особенно Второго, – красноречивое тому свидетельство. «Интернационалы» буржуазии – капинтерн, фининтерн – оказались в конечном счёте эффективнее всех антикапиталистических интернационалов (здесь я оставляю в стороне вопрос о связи этих интернационалов – «антагонистов» между собой). Но в данном случае для нас важно другое – оформление в капиталистическую эпоху, уже на рубеже, на водоразделе XVIII – XIX вв. мощной и могущественной международной, интернациональной верхушки.

Вот что писал по этому поводу Георгий Кнупфер в работе «Борьба за мировую власть. Революция и контрреволюция»: «С развитием ростовщичества и создающего деньги (moneycreating) капитализма набрала силу новая форма власти, протагонисты которой не имели подлинных связей с нациями, над которыми они полностью господствовали. Методы и политика этой власти хранились в секрете, её интересы и цели не имели ничего общего с интересами их наций, а в реальности противоречили им. (Таким образом. – А.Ф.) возникла чисто паразитическая власть, интернациональная по форме и по духу – и потому, что её совершенно не интересовала судьба её подданных, и потому что её деятельность (operation) была естественно  интернациональной, а её главные адепты часто и вовсе были иной национальности, чем население, среди которого они действовали. Эта форма власти не имела никаких органических связей или общих интересов с теми, кем она правит. В этом плане она полностью отлична от предыдущих форм власти, какой бы ни была их юридическая основа.

Номинально капитализм сохранил государственное управление старого типа, хотя в реальности те, кто теоретически правил государством, оказались подчинены ростовщикам и теперь являются не более чем фасадом, полностью контролируемым с помощью финансов».

К сказанному Кнупфером необходимо добавить следующее. Разумеется, социализм/коммунизм как движение и система возникает как антагонист капсистемы. Но оформляется он прежде всего на международном уровне, а не на уровне национально-государственном; поле его деятельности, масштаб, важнейшие характеристики – такие же, как у международного капитала, которому он противостоит, с которым борется (причём сама эта борьба расчищает поле для будущего существования – и будущих битв). Но не только борется, имеет место и сотрудничество – косвенное, наведённое, а иногда и прямое. «В истории существуют достаточно короткие периоды, когда будущие противники вынуждены работать сообща исключительно ради создания прочных долговременных основ глобального конфликта, который определит мировой баланс. Сейчас именно такой период, и поэтому плодотворное сотрудничество радикального исламиста с не менее радикальным глобалистом вполне объяснимо», – пишет Сергей Горяинов об эпохе рубежа XX – ХХI вв. На рубеже XIX – XX вв. такими будущими противниками, одновременно боровшимися друг против друга и совместно – с империями XIX в., – были мировой социализм/коммунизм и мировой же фининтерн.

Их связывал принцип единства и борьбы противоположностей. Это единство среднесрочных интересов проявилось и в закулисном механизме русской революции 1905 – 1907 гг., и в ещё большей степени – обеих ревоюций 1917 г., когда международный капитал действовал рука об руку с социалистами, сначала с умеренными, а потом – с крайне левыми.

Я уже не говорю о контактах 1960 – 1970-х годов между советским и американским руководством, в которых отражалось стремление не только тайно договориться верхушкам двух стран, но и создать некую наднациональную координационную структуру поверх системных барьеров. Внешним проявлением такого стремления было, в частности, создание Международного института прикладного системного анализа в Вене как некой ширмы, как акции прикрытия основной операции. В конечном счёте эта операция обернулась против советского руководства, оно попало в западню и проиграло, а сами контакты из поначалу равноправных отношений превратились в отношения международных хозяев и русских приказчиков (à laкомиссия «Гор – Черномырдин»). Но это отдельная тема.

Здесь нам важно зафиксировать следующее: природа и логика развития капитализма ведут к тому, что, во-первых, возникает международный слой, интересы которого в основном не совпадают с национально-государственными, а потому требуют особого, преимущественно тайного организационного оформления; во-вторых, возникает международное социалистическое/коммунистическое движение, интересы которого в основном тоже не совпадают с национально-государственными, – и потому что цели и задачи движения носят мировой характер, и потому что движение это противостоит легальной власти, что, в свою очередь, становится двойной причиной превращения как международных, так и страновых оргформ коммунизма в К-структуры; в-третьих, у действующих на одном – наднациональном – поле двух кластеров К-структур, двух заговоров – международно-капиталистического и международно-коммунистического, несмотря на теоретический долгосрочный антагонизм, нередко совпадают среднесрочные интересы – особенно по линии объектов борьбы.

В результате между ними возникает сверхтайное взаимодействие, формы которого могут носить сетевой, косвенный, а иногда и непосредственный характер (финансирование, дипломатическая помощь, информационная война и т.п.). Перед нами сверхзаговор, тайны которого охраняются особо тщательно обеими сторонами, а попытки прояснить ситуацию отметаются представителями обеих сторон как клевета, дешёвая конспирология и т.п. В результате, например, многие до сих пор считают, что «демократический Запад» – страны Антанты – активно помогали белым в их борьбе против большевиков, а саму эту «помощь» квалифицируют как интервенцию и чуть ли не главную причину гражданской войны (так, кстати, изображало этот процесс большевистское руководство Советской России).

Цель интернационал-коммунистов – слом системы, революция, земшарная республика – во главе с коммунистической контрэлитой, иными словами – новая система. Цель интернационал-капиталистов, фининтерна – мировая капиталистическая система без империй и с максимально ослабленным нацией-государством, т.е. иная, новая структура капиталистической же системы.

В период социальных кризисов (снижение уровня мировой прибыли parexcellence) объект борьбы у интернационалистов был один и тот же, но в разной ипостаси: коммунисты боролись против него как против системы, а капиталисты – только как против структуры, на смену которой они готовили новую структуру той же системы. В этой борьбе коммунисты пытались использовать фининтерн как антисистемный ледокол международного уровня (впрочем, конкретные результаты редко всерьёз выходили за национально-государственные рамки), тогда как интернационал-капиталисты использовали социалистическое движение для структурной перестройки, для «перезагрузки матрицы» в духе фильма «Матрица-2». Противостоять двуручному – системно-антисистемному – мечу, двойному – финансово-политическому – удару было очень трудно. Крушение империй в два первые десятилетия ХХ в. свидетельствует об этом со всей очевидностью. Надо ли говорить, что интернациональные верхушки – капиталистическая и коммунистическая – должны были развивать свою совместную или, по крайней мере, параллельную деятельность в качестве сверхтайного заговора – тем более сверхтайного, что в своей пропаганде те и другие призывали, во-первых, к открытой и честной публичной политике, во-вторых, к непримиримой, не на жизнь, а на смерть борьбе друг с другом. Но вернёмся к буржуазному государству-нации и его «публичным и рациональным» институтам, якобы работающим на общенациональное благо.

Тень, переставшая знать своё место

Итак, прозрачно-рациональные условия и институты крайне затрудняют нормальное функционирование капсистемы, мирового рынка буржуазного государства, накопление капитала в целом. Последнее, по крайней мере в определённые периоды, вообще требует подъёма антисистемных сил, которые надо растить и готовить, – естественно, К-структурным образом. Я уже не говорю о том, что национально-государственные институты объективно демондиализируют буржуазию, ослабляют её мировой политический потенциал. Поэтому с самого начала существования капсистиемы рядом с её «материей» – публичными формами власти, управления экономикой, обществом и информпотоками – возникла и развивалась «антиматерия» или, если угодно, «тёмная материя» – К-структуры, «закулиса»; рядом с «миром» государства и партий – «антимир» закрытых и тайных обществ (клубов «мировой элиты»), как системных, так и антисистемных,  отражавших, причём в скоростном варианте, нарастающую сложность мирового уровня и таким образом на шаг опережавших «открытые» структуры, а потому получавших возможность управлять ими или по крайней мере направлять их деятельность. Собственно, говорить нужно не о двух мирах, а об одном, у которого две стороны – открытая и теневая, причём, несмотря на некоторые характеристики игры с нулевой суммой, вторая постоянно теснит первую (в этом плане у конспирологии – большое будущее; это наука будущего и о будущем – к сожалению).

Теневая сторона уравновешивает видимую сторону в интересах интернационального (сегодня – глобального) меньшинства; если она и не превращает демократию, разделение властей, гражданское общество и т.д. и т.п. на Западе полностью в фикцию, то, по крайней мере, серьёзно подрывает и ослабляет их, выхолащивает их содержание до такой степени, чтобы хозяева капсистемы с минимумом помех реализуют свои интересы и свою социальную суть в качестве агентов мирового накопления капитала. Демократия становится уделом избранных – плутократии. Особенно насущной эта задача стала после Второй мировой войны – в условиях массового общества, подъёма среднего класса, триумфа нации-государства в форме welfarestate и противостояния Запада Советскому Союзу.

Заговор снимает противоречие между мировым и государственным уровнями системного бытия верхушки мирового капкласса в пользу первого. Сегодня, в условиях глобализации это происходит почти автоматически. В этом плане глобализация, снимающая противоречие «мировой – государственный», делающая его иррелевантным, сама может рассматриваться как заговор глобального масштаба –  только без мистики, демонизации и дешёвой конспирологии, но это отдельная тема. Здесь я ограничусь только одним – указанием на прямо пропорциональную связь между развитием государства и приобретением им всё более публичных и общенациональных характеристик, с одной стороны, и ростом мощи и значения конспиративного, тайного аспекта функционирования властной системы, смещения реальной власти в «теневую» зону, а следовательно, деполитизации самой политической власти – с другой.

Наиболее развитой, полноценной формой развития государства (state) является нация-государство. По сути – это пик в развитии государственности с точки зрения его формальной рационализации и максимума включения населения в государство в качестве граждан.

В то же время именно нация-государство, как считает Пьер Бурдье, обладает в наибольшей по сравнению с другими формами государства качествами фиктивного субъекта. Речь, таким образом, идёт о фиктивности многих продекларированных качеств нации-государства как публично-правового и общенационального института. Реальным субъектом в нации-государстве являются, по мнению французского социолога, не нация и не государство, а группы индивидов, реализующие свои групповые и корпоративные интересы под видом государственных или под покровом государственной тайны.

Как показывает Бурдье, есть целый ряд профессиональных и социальных групп, которые заинтересованы в продвижении фикции государства как единого коллективного тела, или, как сказал бы Томас Гоббс, «искусственного человека». Я бы сказал, что на самом деле «искусственный человек» – это в значительной степени фиктивный Гулливер, внутри которого снуют и действуют реальные лилипуты, представляющие свои мелкие делишки как свершения Гулливера, как общее, национальное благо.

Во Франции Бурдье считает такой группой сообщество юристов, их корпорации, чему в немалой степени способствовала централизация судов в этой стране. Ещё одна группа – учёные, прежде всего в области политических, социальных и гуманитарных наук. «Появление “государственной знати»” во Франции, вероятно, совпало с появлением академических степеней и званий, позволявших их обладателям представлять себя в качестве объективных экспертов, образцов “незаинтересованной преданности общим интересам”. В целом, юристы “были заинтересованы в придании универсальной формы выражению их частного интереса”, в создании теории государственной службы и общественного порядка, в отделении государственных интересов от интересов династии, от “королевского дома”, в изобретении Respublica, а затем и республики как высшей по отношению к агентам инстанции, даже если речь шла о короле, являвшемся временным её воплощением”.

С точки зрения наших размышлений очень важен вывод Бурдье о том, что сама формализация-рационализация государства, превращение его в абстрактный принцип, отделённый от персонификаторов? есть не только объективный процесс эволюции государства как целостности, но и результат сознательной деятельности заинтересованных экономических, социально-политических и профессиональных групп, которые, подталкивая этот процесс, используют его «целостные» материальные и идеологические результаты в своих групповых и корпоративных интересах, как орудие в социальной борьбе. Одновременное возникновение нации-государства и феномена идеологии, т.е. такого светского рационального знания, цель которого – представить частные интересы в качестве общих, не случайно. Это две стороны одной медали.

Если сформулировать тезисы Бурдье другим языком, то юристы и «академики», по крайней мере, та их часть, что включена в истеблишмент или обслуживает его, выступают в качестве персонификаторов социально-политического заговора. Однако на самом деле этот conspiratioвторичен, носит функциональный характер, и Бурдье должен был бы зафиксировать это. Первичный заговор – это те, в чьих руках власть и богатство, кто оплачивает функционирование в своих интересах корпораций юристов, академиков и др. В любом случае перед нами теневой мир, теневая иерархия разных уровней, «обратная сторона» нации-государства, которая и является реальной; фасад лишь оказывается более или менее фикцией – холстом с нарисованным на нём очагом, за которым скрывается потайная дверца. А ключ к ней и должен раздобыть конспиролог, похитив его у карабасов-барабасов капсистемы и обслуживающих их дуремаров, лис-алис и котов-базилио интеллектуально-идеологического труда.

В теневом мире граница между обычным функционированием К-структур и теневым функционированием формальных и открытых структур стирается. Показательно, что именно с возникновением нации-государства, т.е. той формы, с которой государство в максимальной степени превращается в функцию капитала, в «комитет, управляющий общими делами буржуазии» (К. Маркс, Ф. Энгельс), теневой, внеполитический, надгосударственный аспект функционирования власти обретает свой завершённый вид, что создаёт условия для перемены мест хозяина и тени, т.е. реального выхода на первые роли различных К-структур. 

К-структуры ХХ в. – это, прежде всего (хотя и не только), ответ накопителей капитала на мировом уровне нации-государству, гражданскому обществу и всеобщему избирательному праву на уровне государственном. Чем более прозрачны (внешне) действия государства, чем более оно ограничено в своей открытой деятельности, тем шире закрытая, теневая, серая зона действий государства; чем больше у последнего тайных функциональных органов, тем последние автономнее – вплоть до создания своей экономики (чаще всего «на паях» с криминалом), до ведения своей внешней политики. Тень, как уже говорилось, начинает подчинять своего хозяина, а глобализация создаёт хорошие условия для этого. Чем больше достижений открытости на национальном уровне, тем больше контрусилий на теневом, причём главным образом мировом уровне – закон сохранения вещества, энергии (и, добавлю я, информации) в социосфере.

Но вот что интересно: современная (modern) наука об обществе сконструирована так, что «видит» и изучает только видимую сторону, «материю», «мир», – для этого у неё есть триада «экономика, социология, политическая наука». А для теневой «зоны» и о ней, для К-структур, «тёмной материи», «антимира», т.е. для зоны, где принимаются главные решения, где происходит реальное управление обществом, психоисторией в различных её информпотоках, науки нет. Парадокс: не искажая или почти не искажая реальность сами по себе, дисциплины триады фактом своей монополизации изучения общества автоматически искажают картину мира, исключая из него как минимум половину, уравновешивающую своим скрытым удельным весом историческое значение массовых процессов и нередко направляющую их (что не исключает довольно частых поражений конспироструктур, особенно в кратко- и среднесрочной перспективе: интернационал-социалистическая революция в России и то, что за ней последовало; Веймарская республика и то, что за ней последовало).

То, что конспирология не оформилась  институционально, а остаётся занятием отдельных лиц, часто любителей (в научной среде конспирология, как правило, – некомильфо), не случайно: современная наука об обществе выстроена под интересы накопителей капитала, которые строго хранят свои секреты, главный механизм функционирования своей системы. Ergo: настоящая конспирология по своей сути – не просто одна из социальных дисциплин среди социологии и прочего, она рядо- и равноположенное им эпистемологическое поле, со своим внутренним членением, со своими особыми методами обработки информации и исследования, со своей высшей математикой. Она – поле и средство социальной борьбы в научной сфере, а К-структуры – лишь один из её объектов.

Если говорить о последних, то, как правило, модификация старых или формирование новых К-структур происходили в канун, во время и сразу после крупных войн. Можно сказать, что заговор был конкретной формой подготовки войн – не в том смысле, что собралась кучка поджигателей-плохишей, запалила бикфордов шнур и – «то-то сейчас грохнет». Заговорщики и поджигатели – это нечто более серьёзное. Заговор был системой выявления, артикуляции и представления тайным образом определённых интересов, как правило, наднационального уровня, и лучшим средством реализации этого процесса были различные закрытые или просто тайные структуры и их агенты. Причём многие структуры подобного рода создавались на самом высоком уровне. Один из лучших примеров – группа Сесила Родса, историю которой великолепно описал американский историк Кэрролл Куигли (1910–1977) в работе «Англо-американский истеблишмент» (1981 г.).

В феврале 1891 г. в Лондоне было создано тайное общество, существование которого К. Куигли считает «одним из важнейших исторических фактов ХХ в.». Отцами-основателями тайной структуры стали три влиятельнейшие фигуры британской общественно-политической жизни: Сесил Родс, основатель и совладелец алмазодобывающей корпорации «Де Бирс» и других горно-промышленных монополий в Южной Африке; Уильям С. Стэд – самый известный и сенсационный журналист того времени (в 1912 г. погиб во время крушения «Титаника»); и Реджиналд Бэлиол Бретт (впоследствии – лорд Эшер), друг и доверенное лицо королевы Виктории, а позднее ближайший советник Эдуарда VII и Георга V. В разное время группа называлась по-разному («Тайное общество Сесила Родса», «Детский сад Милнера», «Группа Круглого стола», «Группа TheTimes», «Группа Чатам-хауса», «Группа Олл-Соулз». Главная цель, однако, оставалась неизменной: укрепление Британской империи в условиях утраты Великобританией гегемонии.

Эта цель была сформулирована уже в первом завещании Родса в 1877 г. (само общество упомянуто в пяти завещаниях из семи): «Распространение британского правления в мире, совершенствование системы эмиграции из Соединённого Королевства и колонизации британскими подданными всех земель, где средства к существованию можно приобрести энергией, трудом и предприимчивостью… в конечном счёте возврат Соединённых Штатов Америки как составной части Британской империи, консолидация всей империи, введение системы колониального представительства в имперском парламенте, что может способствовать сплочению разъединённых членов империи, и, наконец, основание такой великой державы, которая сделает войны невозможными и будет содействовать лучшим интересам человечества».

В качестве модели организации и функционирования тайного общества Родс избрал иезуитов. В двух его последних завещаниях общество не упомянуто: будучи уже весьма известным, Родс не хотел привлекать к нему внимание. Члены группы, в которой выделялись два круга – внутренний («Общество избранных») и внешний («Ассоциация помощников»), – были активны в сферах политики, журналистики, науки и образования. Стратегия общества (группы) была проста: во-первых, привлечение на свою сторону людей со способностями и положением и привязывание их к блоку посредством либо брачных уз, либо чувства благодарности за продвижение по службе и титулы; во-вторых, влияние с помощью привлечённых на государственную политику, главным образом путём занятия членами группы высоких постов, которые максимально защищены от влияния общественности, а иногда по своей сути просто скрыты от неё.

Тайное общество было саморазвивающейся, «ветвящейся» системой. Так, внутри группы Родса со временем выросла группа Милнера, ставшая после 1916 г. его реальным центром. Главными целями Милнера (он почерпнул их из идей Арнолд Дж. Тойнби – дяди и тёзки знаменитого философа истории) были следующие: расширение и интеграция империи и развитие благосостояния общества необходимы, чтобы продолжал существовать британский образ жизни; последний является инструментом, который раскрывает все лучшие и высшие способности человечества.

В 1920-е годы одним из важнейших инструментов общества в целом и группы Милнера в частности стал созданный и полностью контролируемый ею Королевский институт международных отношений (КИМО). Подлинным основателем института был Кёрзон, а состоялось основание на совместной конференции британских и американских экспертов в гостинице «Мажестик» в 1919 г. Штат института составили совет с председателем и двумя почётными секретарями и небольшая группа сотрудников. Среди последних наиболее значительной фигурой был Арнолд Дж. Тойнби, племянник друга Милнера по Бейллиолу, автор знаменитого многотомника «AStudyofHistory».

КИМО организовывал дискуссии и исследовательские группы, спонсировал исследования и публиковал их результаты. Институт опубликовал «Историю мирной конференции» и издавал «Журнал» с отчётами о дискуссиях, а также ежегодный «Обзор международных дел», составляемый его служащими (прежде всего Тойнби) или членами группы Милнера. Ещё одним ежегодником был «Обзор отношений в Британском Содружестве», финансируемый с помощью гранта от нью-йоркской корпорации Карнеги. Институт создал филиалы в доминионах и даже распространил своё влияние на страны вне Содружества – с помощью Организации интеллектуального сотрудничества Лиги Наций. Со времени чехословацкого кризиса сентября 1938 г. КИМО стал неофициальным консультантом Министерства иностранных дел, а с началом Второй мировой войны официально превратился в его исследовательское отделение.

«Когда выясняется связь влияния, которым пользуется Институт, с влиянием группы Милнера в других сферах – образовании, администрации, газетах и периодических изданиях, – начинает вырисовываться по-настоящему устрашающая картина. Она устрашающа, – рассуждает К. Куигли, – не потому, что власть группы Милнера использовалась в злых целях. Это не так. Напротив, в целом она использовалась с лучшими намерениями – если даже эти намерения были идеалистическими почти до академичности. Картина устрашающа, потому что такая власть, каковы бы ни были цели её применения, слишком велика, чтобы её можно было вверить любой группе… Ни одной стране, ценящей свою безопасность, не следует допускать то, чего достигла в Британии группа Милнера: небольшая группа людей не должна быть в состоянии располагать такой властью в управлении и политике; она не должна получать почти полный контроль над публикацией документов, относящихся к их деятельности; она не должна оказывать столь сильное влияние на каналы информации, формирующие общественное мнение; она не должна столь полно монополизировать написание и преподавание истории своего периода».

Велико было влияние группы в средствах массовой информации. Её рупором были газета The Timesи ежеквартальный журнал TheRoundTable (издавался с 1910 г., был задуман как средство влияния на тех, кто влияет на общественное мнение). Кроме того, группа оказывала существенное влияние на журналы Quarterlyreview, TheEconomist, Spectator.

От Холодной войны – к глобализации, или Большая Охота К-структур

К-структура Родса – Милнера возникла и активно действовала в эпоху империализма, которую называют ещё «эпохой соперничества» – rivalry, 1875 – 1945 гг., когда гегемония Великобритании уже уходила, а новая гегемония ещё не установилась. С установлением этой гегемонии на арену активно вышли новые игроки – финансовый капитал, устроивший кризис 1929 г. и сыгравший огромную роль в развязывании последней мировой войны; государственно-монополистический капитал (прежде всего в виде военно-промышленного комплекса); транснациональные корпорации; набиравшие всё большую силу и автономию благодаря «холодной войне» спецслужбы. Все эти агенты действовали в значительной степени тайно, а потому создавали новые К-структуры (или придавали новые функции старым).    

Развитие финансового капитала, формирование государственно-монополистического капитализма (ГМК) в 1920–1930-е годы и транснациональных корпораций в 1950–1960-е – всё это привело к появлению новых К-структур, которые сыграли огромную роль в подготовке Второй мировой войны и Холодной войны. Это и Совет по международным отношениям (1924 г.), и Бильдербергерский клуб (1954 г.), и Римский клуб (1968 г.), и Трёхсторонняя комиссия (1973 г.), «боевым крещением» которой, как утверждает Луис Гонсалес-Мата (бывший сотрудник Главного управления безопасности Испании, сотрудничавший с ЦРУ), была ликвидация в 1974 г. премьер-министра франкистского правительства и «твердолобого недемократа Карреро Бланко»; его место занял либерал Фрага Ирибарне, ставленник Трёхсторонней комиссии. Думаю, однако, что эти структуры с богатой конспиродеятельностью в значительной степени представляют собой фасад, а то и просто «акции» (структуры) прикрытия, – о настоящих конпироструктурах мы просто не знаем, они хорошо упрятаны там, где умный человек прячет камешки, – среди камешков на морском берегу; вычисление и научно обоснованный поиск таких структур-невидимок – одна из задач конспирологии.

Если до Второй мировой войны императивом развития мировой конспиросферы были расширение и усложнение капсистемы, то после её окончания главным фактором этого развития стало противостояние двух систем – капиталистической и антикапиталистической, породившее принципиально новую форму войны. Мы по привычке пользуемся для её определения метафорой Холодная война. В качестве метафоры этот термин вполне годится, но он не вскрывает сути явления, принципиально новой – психоисторической – войны против СССР, которая развивалась главным образом в виде заговора и которую наряду с западными правительствами вели различные наднациональные К-структуры. Несмотря на то что СССР, русские потерпели поражение в психоисторической войне, мы до сих пор не проанализировали социальную природу, механику и логику этой войны как принципиально нового феномена в мировой истории, нового не только по своей сути – проектной, но и по генезису, т.е. как феномена, в значительной степени созданного К-структурами, заговором. Мы до сих пор не поняли ни того, что Холодная война – это вовсе не нечто менее опасное по своим последствиям, чем война «горячая», что это не мирное противостояние, а самая настоящая война, но объект уничтожения, убийства в ней – не отдельный человек, не физический индивид, а индивид социальный, система. Да, эта война главным образом бескровная, но от того не менее страшная.

Именно изобретение глобальной и тотальной психоисторической войны и задачи её ведения, а не только экономическая интеграция Запада в условиях гегемонии США (эти факторы были менее важны) оформили заговор как единый мировой феномен с единым центром-спрутом. Новый феномен (психоисторическая война) и новая функция (её ведение) потребовали полной перестройки К-структур в единую иерархическую систему. Впервые в истории публичные структуры (правительства) Запада (включая США) в важнейшем аспекте своего функционирования – противостояния иной системе – оказались во многом зависимы от комплекса (сети, паутины) К-структур и возникло нечто похожее на мировую иерархию последних. По-настоящему вести широкомасштабную тотальную психоисторическую войну способны только К-структуры; правительства могут вести главным образом обычные, «горячие» войны. В психоисторической войне они в лучшем случае подручные К-структур, выражающих интересы только хозяев капсистемы, не примешивая к ним даже фиктивно, на уровне риторики и пропаганды «интересы общества», т.е. основной массы населения. К-структуры – это истинная власть в буржуазном обществе второй половины ХХ в., очищенная от представительства иных интересов, чем таковые верхушки буржуазии, и потому абсолютно циничная (т.е. реалистическая без моральных принципов) и тайная. Психоисторическая война и кризис Запада, прежде всего Америки 1973 – 1987 гг. как эпизод этой войны, позволили сформироваться Заговору как мировому (глобальному) Институту, сумевшему привлечь на свою сторону важные сегменты советской верхушки и её интеллектуальной обслуги.

Можно даже сказать, что именно Холодная война – первая в истории глобальная война и стала средой («первичным бульоном») и средством создания глобального «conspiracy», заговора. Более того, именно она создала условия для того, чтобы его структуры – К-структуры – в значительной степени заняли верхние ступени в глобальной иерархии, главное место в ней. В борьбе с СССР К-структуры во многом подчинили себе прежде всего структуры явные, легальные. Это было тем легче сделать, что оперативное пространство «закрытых» структур К-типа, их locusstandiкачественно отличался от такового «открытых», – оно было не государственным, а глобальным, что давало капсистеме, точнее, её «властелинам колец» огромное преимущество; по сути, сам этот уровень, масштаб становился мощным социальным оружием, эдаким глобальным властно-технологическим гиперболоидом. В то же время в ходе Холодной войны произошло ещё одно изменение: ряд государственных структур – главных агентов этой войны (спецслужбы, разведуправление – например, ЦРУ) по своей сути всё больше превращались в К-структуры и благодаря этой мутации – в невидимые правительства.

Именно в своей К-структурной ипостаси уже с 1950-х, а ещё более активно с 1960-х годов спецслужбы, разведуправления и т.п., деятельности которых Холодная война придала глобальный масштаб, стали тесно переплетать свою деятельность с таковой транснациональных компаний (ТНК), нередко (и чем дальше, тем больше) выступая в качестве органов не столько государства, сколько ТНК, создававших свою мировую паутину – как явную, так и тайную, свой мир – рядом, над и под – (с) миром государств. Об этом прямо сказал ещё в 1981 г. Сэмюэл Хантингтон (тот самый): в то время как представители государств, заметил он, «заняты бесконечными спорами на конференциях и советах ООН… агенты транснациональных организаций на всех континентах заняты плетением паутины, крепко связывающей мир», но связывающей не государственным образом и в интересах не государства, а некоего социально-экономического и властного паука, игнорирующего границы между государствами.

Иными словами, мало того что в послевоенную эпоху в США возникла неформальная структура военных служб и служб разведки с ядром в виде ЦРУ (Майкл Паренти называет эту структуру «государством национальной безопасности»), которая со временем установила неформальные связи с аналогичными службами других стран, создав нечто вроде транснациональной корпорации спецслужб, эти структуры начали тесно взаимодействовать с ТНК как более удобным и значимым партнёром, чем государство. Ясно, что это ещё более усиливает внеэкономический, организационный потенциал ТНК, который во многих отношениях и без этого превосходит государственный.

Ещё четверть века назад Хантингтон и другие специалисты по ТНК обращали внимание на то, что методы, с помощью которых последние осуществляют планирование и оперативные функции, намного опережают таковые нации-государства, благодаря такому оргоружию ТНК оставляют позади нации-государства и их международную систему. Именно на ТНК начали переключать свою деятельность К-структуры. В 1990-е годы это приведёт к тому, что в мире наряду с внешней политикой государств появятся «внешние политики» ТНК, спецслужб и различных агентств. Ну а внешняя политика самих государств становится всё более тайной, К-структурной, что ещё более ослабляет государство, денационализирует его.

Вот что пишет по этому поводу главный редактор RadioFranceInternationale Ришар Лабевьер: «Мы уже лет десять являемся свидетелями возникновения американской тайной внешней политики. За коммюнике Государственного департамента вырисовываются внешнеполитические действия, которые определённым образом противоречат позициям, официально объявленным правительством первой державы в мире. Налицо тайные “внешние политики” – именно так, во множественном числе, поскольку интересы разных агентств и частных субподрядчиков не всегда подчиняются одной линии поведения». Вернёмся, однако, в начало послевоенной эпохи.    

СССР как антикапиталистическая система не смог создать социальное оргоружие, адекватное новой эпохе. Коминтерн как оргформа (оргоружие) и К-структура был адекватен уходящей эпохе войн и революций и не пережил её, так как оказался, как ни парадоксально это покажется на первый взгляд, мало приспособлен для эпохи глобального противостояния систем. Его роспуск Сталиным в 1943 г. только внешне кажется конъюнктурным решением; на самом деле Коминтерн к тому времени уже выполнил свою историческую роль, причём выполнил её главным образом в 1920-е годы. Не случайно в 1919 – 1928 гг. прошло шесть конгрессов Коминтерна, а в 1929 – 1943 гг. – только один (последний, VII – в 1935 г.).

Вопрос о том, почему системный антикапитализм не смог институциализировать и развить в новых условиях протоглобальное организационное оружие, почему антикапиталистическая протоглобальная К-структура так и не стала глобальной, – отдельная тема. Скорее всего, по тем же причинам, по которым не победил в глобальном масштабе антикапитализм; в этом плане судьба Коминтерна может читаться и как «знак на стене» коммунистической системе в целом.

Интересно другое. Как раз именно тогда, когда СССР в противостоянии капсистеме по сути отказался от «коминтерновской» тактики, всё более интегрируясь в межгосударственную систему и ведя себя на международной арене пусть как особое, но всё же государство (идея «мирного сосуществования государств с различным социально-экономическим строем», озвученная впервые в 1953 г. Георгием Маленковым), США приняли на вооружение «коминтерновскую» тактику. В 1953 г. сенатский комитет по международным делам пришёл к выводу о невозможности мирного сосуществования с СССР и, как следствие, о необходимости активизировать противостояние на мировом (глобальном) уровне в виде подрывной деятельности, прежде всего – в психоисторической сфере.

Эта деятельность, естественно, потребовала адекватных своей природе К-структур глобального уровня, которые благодаря ей и оказались «властелинами колец» Запада. Холодная война таким образом – ещё раз обратим на это внимание – стала средством перехода реальной власти на самом Западе, в ядре капсистемы «в руки» К-структур глобального масштаба, перемещения этой власти на глобальный уровень. И произошло это именно тогда, когда системный антикапитализм этот уровень как особое качество в какой-то степени освободил, ушёл с него, – глобальным игроком оказалось «государство», вовсе для этого уровня не приспособленное и не предназначенное.

На пороге футуроархаического мира

Глобальное пространство по своей социальной конструкции неоднородно. Глобальный мир – это вовсе не вся планета в целом. Глобальный мир – это мир богатых зон на Севере, т.е. в ядре капсистемы, и их точек-анклавов в «остальном» мире. Глобализация – это и есть связь-сеть этих зон и точек, «где чисто и светло», включение их в единую систему с одновременным и обязательным исключением из неё всего остального. Глобализация по сути есть исключение из мира богатых точек (пуантилистского) мира, выталкивание в неоварваризацию, в неоархаизацию, в серые зоны 80% мирового населения. Именно К-структуры в их функции мирового управления наилучшим образом приспособлены для реализации процесса исключения.

Ясно, что процесс этот не может быть ни мирным, ни безболезненным. Этот процесс – война. Глобализация по сути и есть социальная война, а точнее, такая форма геоисторических действий, в которой грань между войной и миром стёрта, в которой военных целей добиваются мирными средствами и наоборот. Внешне это выглядит как мировой хаос, мировой беспорядок, где сильные и слабые воюют друг с другом и между собой, где Саддам рискует напасть на Кувейт, по сути бросая вызов США, где режут друг друга хуту и тутси, где американцы бомбят Югославию и Афганистан. Впрочем, хаос этот во многом создаётся, управляется и направляется, но это отдельная тема.

Перед нами принципиально новый тип войны – всемирно-пуантилистский. Мировые войны в капиталистической системе были выяснением отношений между претендентами на гегемонию – Великобританией и Францией, США и Германией. При этом один претендент был державой континентальной, а другой – морской, он-то и становился победителем. Правда, победа эта, как правило, была обусловлена союзом морской державы с такой континентальной державой, как Россия-СССР, – я подробно описал этот механизм в «Колоколах Истории».

Если в мировых войнах решался вопрос о том, кто будет гегемоном капсистемы, то в глобальной «холодной» войне решается вопрос о том, кто будет хозяином планеты в целом и какая социальная система будет на ней единственной.

Всемирная война – это война, которая может идти повсеместно в мире, во многих точках, между многими агентами, но не охватывая мир в целом, не затрагивая как систему, вопрос общемировой гегемонии в ней, идти не между двумя агентами (или блоками).

Такая – всемирная, точечная, «пуантилистская» война уже идёт. Это не война-целостность, а война-совокупность локальных конфликтов, точнее, мятежей неких зон, районов против центральной власти. Так называемый «международный терроризм» в тех случаях, когда он не ширма и не маска спецслужб, – это одна из форм всемирной пуантилистской войны, не имеющая никакого или почти никакого отношения к эпохе, в начале которой – итальянские карбонарии, а в конце – итальянские же «Красные бригады». Всемирная война, помимо прочего, направлена на то, чтобы либо отобрать у центральной власти право распоряжаться местными ресурсами, либо насильственным, чаще всего террористическим путём заставить эту центральную власть согласиться с тем, что локальный хищник будет в той или иной форме эксплуатировать подконтрольные ей ресурсы и население. Это, на мой взгляд, и есть всемирная война XXI в., война эпохи позднего капитализма (и, как знать, возможно, и посткапитализма, со всей очевидностью возникающего на наших глазах в качестве намного более жестокого, «эксплуататорского» и неэгалитарного общества, чем буржуазное).

Субъектами всемирной точечной войны выступают не только и даже не столько государства, сколько ТНК, криминальные сообщества, кланы, террористические группы, ну и, естественно, государства, причём одновременно в их официальной и неофициальной, К-структурной ипостаси; при этом ипостаси могут вступать в острейшее противоречие друг с другом, и, условно говоря, разные «этажи» одного и того же учреждения могут оказаться на двух, а то и на трёх или более различных сторонах. Иногда они воюют между собой, иногда – с государством. Для этого в современном мире есть все условия. С одной стороны, высокоразвитые военные технологии (ядерное, бактериологическое, информационное, организационное и т.п. оружие) перестали быть монополией государств. С другой стороны, пуантилистский характер глобального мира, представленного ограниченным пространством зон ядра и их анклавов на Юге (как правило, это крупные города), делает этот мир весьма уязвимой целью.

Как заметил известный американский журналист Джон Рестон, «мы находимся… в начале (эпохи. – А.Ф.) тирании воинствующих меньшинств. Чем больше людей скапливается в городах по всему миру, тем уязвимее эти города перед лицом безответственных политических организаций». В такой ситуации инициированное небольшой группой событие, точечное действие может всерьёз изменить ход глобальной истории – бредбериевский «эффект бабочки» становится практическим геоисторическим кошмаром.

В наши дни совершенно по-новому оживает столь популярная в 1920-е годы тема одиночек, стремящихся захватить власть над миром, – беляевские «Властелин мира» и «Продавец воздуха», «Гиперболоид инженера Гарина» и многое другое. Глобализация подводит реальный финансово-экономический и политический базис под структуры типа «Спектра» и персонажи типа «Доктора Но» из бондианы – структуры и персонажи, над которыми в 1960 – 1970-е годы можно было понимающе улыбаться: мол, мы-то знаем, что в реальности такого не бывает. В глобальной реальности такое в принципе возможно. Индивидуализированные К-структуры вполне соответствуют глобальному пуантилистскому миру, в котором под ковром (изрядно траченным молью) наций-государств с их полуфиктивными конфликтами идёт жестокая борьба выступающих под разными масками организованных меньшинств и групп за контроль над миром или значительными его частями.

У К-структур глобальной (энтээровской, компьютерной и т.д.) эпохи появилось оружие такого качества и такого масштаба, о котором К-структуры предшествующей эпохи – империализма и ГМК (1870 – 1970-е годы) и мечтать не могли. Речь идёт об информационно-организационном оружии. Информоргоружие позволяет не просто в значительной степени контролировать мир, как это имело место на поздних стадиях массового общества (полный контроль над реальным миром по сути невозможен), а создавать виртуальный мир, подменять им с помощью электронных СМИ мир реальный и вот этот созданно-контролируемый виртуальный мир выдавать за реальный.

Если раньше «создавался» текст, который пытались вписать в реальный мир, то теперь творится проект-контекст, им подменяется реальный мир, и в этот виртуальный контекст вписывается любая реальность как текст, которая при этом и в результате этого утрачивает качества реальности и неконтролируемости. С этой точки зрения в эпоху глобализации по-американски, главным действующим лицом которой является то, что называют «новой американской империей» (ясно, однако, что речь идёт о принципиально новом образовании, которое кладёт конец не только американской республике, но и американскому нации-государству и для которого нет подходящего термина-кластера ТНК, военных, специальных служб и других государственных служб, причём главным образом в их неформальном, не-всегда-государственном формате), научная конспирология оказывается, помимо прочего, информоргоружием. И, как знать, может быть, именно тем оружием, которое поспособствует скорейшему окончанию этой эпохи, – «Ступай, отравленная сталь, по назначенью» (Б. Пастернак).

Но будет ли это концом К-структур? Сомневаюсь. Скорее всего, рядом с К-структурами, с одной стороны, возникнут новые, неоорденские, способные окончательно похоронить государство (или превратить его в свою оболочку), с другой стороны, на поверхность могут выйти К-структуры и ордены, которые до сих пор скрывались в глубокой тени и позиции которых в условиях глобального кризиса оказываются в опасности. Иными словами, если не случится глобальной катастрофы, нас ждут, конечно же, не счастливые, но весьма интересные времена, в которых Время свернётся футуроархаическим листом Мёбиуса и для понимания которых нам потребуется новая наука об обществе и тех, кто претендует на биосоциальное Кольцо Всевластия в нём. Только так можно будет уничтожить это кольцо.

Опубликовано в: Политический класс. М., 2009. № 10. С. 60-79.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором