На мой взгляд, летом 2008 года Россия миновала развилку, на которой была возможна модернизация. Произошедший поворот кажется мне не менее важным, чем предыдущая развилка 2003—2004 гг. 2008-й — это очередная развилка и очередная потерянная возможность. Была ли реальная возможность модернизации, или те признаки оттепели, которые мы наблюдали весной, были просто блуждающими огоньками? Я думаю, что возможность была. И основанием для этого является расчет.

Размывание правил

Давайте сравним 2003 и 2008 годы. К 2003 году был завершен первый раздел активов России, возникло первое поколение олигархии. И возникла развилка. Еще в 80-е годы  были построены модели МакГира и Олсона, которые показывают, как развивается процесс складывания социального контракта. Государство выступает как стационарный бандит; группы интересов, которые используют государство, делят активы. Когда основные активы поделены, а до остальных трудно дотянуться, возникает вопрос. Либо начинать новый передел, либо попытаться создать новую систему правил, чтобы наладить систему эксплуатации уже захваченных активов. Это был вопрос 2000—2002 годов. После захвата ЮКОСа, после выборов в парламент этот вопрос решился не в пользу новой системы правил. Почему? Те же модели Олсона—МакГира показывают, что принятие новой системы правил происходит при условии, если не появляются новые «голодные» группы, претендующие на крупные активы. Тогда они появились — и игра пошла на новый цикл. Этот цикл завершался в 2006—2007 годах. Снова вышли на ту же развилку.

Политическая конструкция, которая возникла в апреле-мае, свидетельствовала о том, что эта проблема осознана. В то время как правительство Путина завершало передел, администрация Медведева формировала повестку, направленную на закрепление существующих прав собственности. Очевидные признаки спроса на изменение правил были. Но цикл опять сорвался. Почему? Новые «голодные» группы? Маловероятно. Думаю, что произошло нечто иное.

Еще в 2007 году кризис вокруг проблемы третьего срока, изменения Конституции решился в пользу сохранения Конституции. На мой взгляд, это произошло потому, что доминирующим группам важно было не потерять капитализацию их отечественных и особенно зарубежных активов, возможность вхождения в транснациональные проекты. А летом 2008-го это оказалось уже неважным. Мировой кризис уже развивался. Признаки показывали, что декапитализация зарубежных активов может произойти независимо от того, соблюдает ли Россия правила. Вместо отказа от перераспределительной игры в пользу правил эксплуатации активов она (игра) была вынесена на новые пространства. Оказалось возможным вести ее в международном пространстве и продолжать наращивание активов. Почему? Потому, что шло размывание правил на мировом рынке. Не только экономических, но и политических институтов послеялтинской системы. Я бы не сказал, что это прямой умысел российской власти. Она как раз всегда отстаивала сохранение послеялтинской системы (что, правда, малоперспективно: за шестьдесят с лишним послевоенных лет многое в мире изменилось). Размывание правил было проведено в первую очередь Западом. Белград, Ирак, Косово. Очень страшный прецедент. Что может хорошо работать в условиях беспредела? Российский бюрократический капитал. Он вырос в таких условиях: игра без правил, «по беспределу» — наш национальный вид спорта. Поэтому понятно, почему доминирующие группы отказались от идеи спроса на право.

Патриотическая консолидация

А почему это так хорошо было воспринято внизу? Социология показывает, что произошла мощнейшая патриотическая консолидация. Если сравнивать с 2003 годом, то тогда произошло следующее: центральная для 90-х годов (хотя и вызывавшая споры) ценность свободы была фактически заменена ценностью стабильности. Следствием этого стало формирование полноценного авторитарного режима. Реакции часто наследуют революции, поскольку у реакции есть позитивные функции по восстановлению порядка.

Что произошло дальше? Стабильность начала уходить. Сначала была проблема с управлением инфляцией в 2007 году. А с февраля-марта 2008  года в России впервые за 8 лет стала падать норма сбережения. Люди до этого охотно сберегали, предполагая стабильность. Люди осознали уход стабильности еще до основных ударов мирового кризиса. Стабильность ушла внутри до того, как ушла снаружи. Появился спрос на другие ценности. Социология довольно четко показывает, что, как и в 2003 году, вторая по значению ценность, которая поднималась в массовом сознании, — это справедливость. Причем в 2003 году она стала удобным моментом для манипулирования вокруг «дела ЮКОСа» и выборов в парламент. По-моему, именно эта ценность должна была определять следующий политический цикл. Спрос на справедливость довольно близок к спросу на право, который предъявляли бизнес и доминирующие группы. Видно, что речь идет о равенстве перед законом и т.д. Тем не менее не справедливость стала победителем этого выбора. Доминирующей стала идея великой державы.

Это и требует анализа. Такого масштаба патриотической консолидации, как в августе 2008 года, за все время социологических наблюдений в России не наблюдалось. Что этот выбор значит? Ведь он создает существенные изменения ситуации и влияет на то, что называется социальным контрактом. Я попробую дать некоторый анализ того, что это будет означать для изменения внутренних отношений и для перспектив модернизации.

Знаменита фраза Николая Бердяева: «Между февралем и октябрем 17-го года перед изумленным русским взглядом прошли все возможные партии и идеи. Что же выбрал русский человек? То, что имел до этого. Царя и державу». Похоже на прямую аналогию. В 2003-м выбираем царя, в 2008-м — державу.

Мне кажется, что кроме институтов, связанных с сообществом (правы этнологи и социологи: нет больше в России ни крестьянской общины, ни патриархальной большой семьи), есть другие институты, способные транслировать традицию — культурные институты. Хочу напомнить о статье Ю.М. Лотмана «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры». Он писал о том, что русской культуре в отличие от Запада свойственен второй вариант. Да, модернизация втягивает договор в русскую культуру. Но есть трансляция, которую осуществляет культурный институт,  например через язык. Давайте возьмем слово «государство». Что такое государство? Это не только чиновники, правительство, но и население, проще говоря, — это страна. И отсюда эта позиция: государство может все. И должно делать все. Это, на мой взгляд, и есть этот архетип вручения себя, который транслируется языком. Принятие великой державы в качестве первой ценности имеет несколько довольно неожиданных последствий. Во-первых, закрепление отчуждения людей от государства, во-вторых, необходимость компенсации этого отчуждения во внешней экспансии влияния, в-третьих, создание действительных пределов модернизации. Попробую далее разъяснить.

Государство как ценность

Год назад я предложил весьма спорную гипотезу о том, что национальные ценности уравновешивают этнические стереотипы. Я и сейчас от этого не отказываюсь, но одну поправку должен внести. Когда я выдвинул это суждение, я основывался на опыте модернизированных наций. Теперь хочу сказать: у них ценности действительно уравновешивают этнические стереотипы, а у традиционных этносов — нет. У них ценности подчиняются не законам дополнительности, а законам тождества. Государство как ценность — это консервант, типичная традиционная ценность. Вообще государство как ценность возникает у немногих этносов. Это типично для молодого этноса, который пережил экзистенциальный кризис, который стоял на грани уничтожения. В великорусском этносе это было, но очень давно. Это было в период ига, когда писали «Слово о погибели Русской земли». И тогда появление этого было объяснимо.

Избрание государства в качестве ценности, а не в качестве инструмента дает неожиданные последствия. Если государство — инструмент, то естественно приспосабливать его к тому, что требует общественная эволюция. Это же инструмент. А если это ценность, то его нельзя менять. В результате уже не раз историческая эволюция выводила на отчужденное отношение с таким государством. Это парадокс, но это так. И я хочу показать, как это работает в нынешней структуре социального контракта. Под социальным контрактом я понимаю обмен ожиданиями по поводу прав собственности и свободы. Полезно посмотреть, какие ожидания есть в отношении поведения государства у людей. Неформальные правила в любой стране не совпадают с правилами формальными, они же разные! И по-разному соотносятся с нормой, возведенной в закон.

Например, отношение к заключенным или беглым каторжникам. В России к ним через эпохи проходит сочувственное отношение. В США люди, узнав о побеге, брали винчестеры и шли искать беглеца. А в Сибири еще в XIX веке  для беглых оставляли молоко и хлеб на подоконниках, понимая, что человек, скорее всего, не виноват.

Отношение к доносу. Донос, который в Европе является способом отстаивания своих гражданских прав, в России морально запрещен. Глава «Мемориала» Арсений Рогинский пояснял: в ходе Большого террора количество арестов по доносу никогда не превышало 6%, притом что Сталин требовал от органов НКВД поднять уровень народной поддержки. Не сумели. Донос запрещен.

«Правовой нигилизм». Это не правовой нигилизм. Это саботаж тех норм, которые предлагает власть. Все это вместе создает картину, про которую Ходорковский сказал: «У нас любая власть превращается в оккупационный режим». Любая. Боязнь провокаторов, саботаж, сочувствие зэкам.

Статус и воля вместо достоинства и свободы

Есть и обратная сторона. Чего ожидают от государства? Во-первых, постоянно есть ожидание экспроприации. В 2006—2007  годах бизнесмены постоянно спрашивали экономистов: «Ну не может же быть так долго. Ведь должны же прийти и отнять?!» Кстати, это фиксируется не только в России. Даглас Норт доказал, что при наличии вертикального контракта правитель никогда не заинтересован в достижении подданными максимального благосостояния, потому что это увеличивает их переговорную силу, протестный потенциал (политологи называют это «закон Токвиля»), поэтому периодически должны проводиться конфискационные реформы. Это закономерность.

Но есть и второе — разрешение казнокрадства. Я процитирую историка Евгения Тарле, который привел анекдот из эпохи экономического подъема 80-х годов XIX века. «Приходят к высокому чиновнику и говорят: «Мы дадим Вам три тысячи, и об этом не будет знать ни одна живая душа». А тот отвечает: «Дайте пять тысяч и рассказывайте кому хотите». Нынешняя ситуация не отличается — ведь на всех есть чемоданы компромата. Ну и что? От власти и не ожидается, что она не будет воровать. Требуется, чтобы она не убивала. И фактически возникает негативный контракт. Власть ожидает, что люди не будут платить налоги, а люди ожидают от власти казнокрадства. Помните у Бродского: «Но ворюги мне милей, чем кровопийцы»?

Понятно, что такой контракт нужно прикрывать мнимой сделкой. Ведь предполагается, что люди должны платить налоги и т.д. Это очень точно отразил Жванецкий еще в 80-е годы. У него был рассказик «Разговор народа с властью», где власть убеждает народ, что надо работать и что она о нем заботится. А народ говорит: «Да-да». А сам все время что-то откручивает, прячет за спиной.

Когда сталкиваются внешняя и внутренняя стороны сделки, побеждает именно внутреннее содержание. Откуда такое изуверское обоснование по УДО Ходорковского: «Не желал учиться быть швеей-мотористкой»? Это подчеркивание того, где доминирующая сторона контракта, а где вторичная. Власть руками не трогать! При таком контракте эффективность и моральная ситуация не очень хороши. Есть ли пути для развития? Да. Но только выход на внешнее поле дает позитивный вектор.

Понятно, почему экспансия устраивает элиты. Но почему это устраивает массы? Я думаю, что здесь действует ряд компенсационных механизмов. Расширение пространства при торможении времени дает некоторый баланс и положительные эмоциональные ощущения. Я, например, испытываю положительные эмоции от того, что в Абхазию можно ездить без границ, а Арктика — это наша экономическая территория. Есть несколько положительных эффектов. В.К. Кантор писал о толерантности империи. Откуда она? При расширении пространства растут издержки контроля над каждой единицей в этом пространстве. И идет ослабление давления. Происходит включение твоих бывших конкурентов, которые раньше возили спирт из Южной Осетии по каким-то непонятным правилам, в систему правил, которые контролируемы для империи.

Но происходят и более важные вещи на уровне ценностей. Отсутствие человеческого достоинства внутри страны компенсируется статусом принадлежности к великой державе. Алла Гербер как-то процитировала таксиста, который сказал про советское время: «Сам-то я был дерьмо полное, а страна какая великая была!» Наконец, воля — это ценностное понятие, которое неэквивалентно свободе. Оно включает в себя выход на пространственную свободу — «выход на волю». Дополнение авторитаризма экспансией создает гармонию и некоторые позитивные ожидания. Каждый раз в такой ситуации возникает еще и надежда на то, что империя будет заниматься модернизацией. Эту надежду высказывал еще Пушкин: «Правительство — единственный европеец» (это про империю Николая I!). Позвольте с этим не согласиться.

Мобилизационная модернизация

Давайте вернемся к перспективам модернизации. Ведь надежды на нее могут расти и в массовых группах, и в риторике руководителей даже в условиях мирового кризиса (советская модернизация, как известно, началась в условиях Великой депрессии). Но о какой модернизации здесь пойдет речь? Это мобилизационная модернизация, которую мы уже не раз проходили. Наиболее крупные, наверное, провели Петр I и Сталин. Они имеют очень похожие траектории. Какие? Рывок мобилизационными средствами — подрыв человеческого потенциала — демобилизация. Самый счастливый момент в этой траектории — «выход на дембель», когда начальник лагеря объявляет: «Всем спасибо, все свободны». При выходе на дембель достигаются самые приятные результаты, такие как выход в космос во времена Хрущева. Затем следуют релаксация, застой и сползание.

Здесь и обнаруживается «проблема колеи». Страна прыгает, бьется головой и падает. В итоге достигается тот же результат, что и при эволюционном развитии — не очень хороший, но и не самый плохой. Только достигается он путем потерь, обманутых надежд и т. д. Давайте посмотрим на механику удержания этой траектории. Начнем с экономики. Когда государство берется за модернизацию, оно использует свое конкурентное преимущество. Ведь государство — это организация со сравнительными преимуществами применения насилия. Об этом еще Макс Вебер писал. Это реальное преимущество. Как его можно использовать в экономике? Можно осуществлять модернизацию методами мобилизации, — перебрасывая активы, людей, собственность. Такие методы иногда оказываются результативными.

Этот механизм фактически использует сращивание власти и собственности. На определенных стадиях развития из него можно выжимать положительный результат. Проблема в том, что будет потом. Такое соединение, выраженное в наших институтах крепостничества и самодержавия, позволяло совершить рывок путем перераспределения. Но потом наступает подрыв.

Демобилизация

Тяжело читать, что пишут великие русские историки в главе «После Петра» в издании, посвященном 300-летию дома Романовых. В 1730 году в Петербурге живут бомжи и собаки, флота нет, деревни обезлюдели из-за солдат, которые выжимали налоги. Такой страшный подрыв наблюдается и в позднесталинские времена. И поэтому уже при Сталине начали сокращать аппарат МГБ. Поэтому Берия стал провозвестником демобилизационных реформ.

Говоря экономическим языком, при сверхмягких бюджетных ограничениях, связанных со сращиванием власти и собственности, эффективность в принципе недостижима, а сверхиспользование ресурсов неизбежно. Отсюда в краткосрочной перспективе — рост, а в среднесрочной — падение и потребность в демобилизации. Она может проходить по-разному. Лотман справедливо сказал, что вместе с европейской культурой Россия втянула идею общественного договора. И если освобождают дворянство, как в 1762 году, то надо освободить и крестьянство, хоть и в 1861-м. Демобилизационных шагов в послесталинскую эпоху тоже было несколько. Сначала освобождают не только заключенных в лагерях, но и номенклатуру от репрессивного механизма. А колхозникам паспорта дают уже при Брежневе.

На каждом очередном шаге демобилизации делаются попытки — отчасти успешные — совершить социокультурную модернизацию страны, но почему не получается из демобилизации выйти в другой механизм развития, сменить траекторию, — выйти из колеи? Это самый трагический вопрос. Не уверен, что я знаю на него ответ.

Понятно, что общественное действие в периоды либерализации или демократизации оказывается резко недостаточным. Что накопление социального капитала (т.е. распространение норм взаимного доверия) падает в ходе реформ, что его структура — групповая с замкнутыми кружками. Легче возникают мелкие группы, которые начинают заниматься перераспределением, а не производством общественных благ. Для организации широких групп применяют негативные стимулы — и тогда растут мафия или государство.

Для накопления доверия важны ценности. Но когда идет поиск новых ценностей, очень легко происходит подмена. Новую модель государства возводят на прежний пьедестал — то советскую власть, то демократическую. Не важно, в каком виде государство становится ценностью. Демократия — это тоже не ценность, а инструмент. Только понимая это, можно что-то сделать с развитием демократии. Как и с рынком. Не дай бог возвести рынок в ценность!

Государство, возведенное в ценность, берет на себя формирование модернизационных ценностей — этим объясняется, почему государству удается достичь не только экстенсивных результатов такой модернизации, но и интенсивных. Ведь были же замечательные научно-технические результаты, которых достигли при Сталине. Аксиома всех экономистов в том, что креативный труд не может контролироваться. И страх смерти тут ничего не решает, — решает фактор идеологии. Норт доказал, что идеология является институтом кратко- или среднесрочного использования. Пока работает данный набор ценностей, на этом поле могут нарушаться известные экономические законы, можно плыть против течения. Но как происходит формирование ценностей, если во главе угла стоит ценность державы?

Заимствование ценностей

Откуда держава берет эти ценности? Ведь ценности — это продукт нации как субъекта, как живого организма. А тут нет субъекта нации, есть держава. Где ей брать ценности? Заимствовать. Причем заимствования могут быть разными. Петровская и сталинская модернизации довольно сильно отличаются.

Когда шли обсуждения моей упомянутой спорной гипотезы о компенсационном характере национальных ценностей, мне написал письмо известный психолог Дмитрий Лытов. Он писал, что психологи очень давно искали объяснение, почему какие-то супружеские пары совместимы, а какие-то — нет. По какому закону они совместимы? По закону тождества или дополнения? Обе гипотезы не подтверждаются. И тогда выдвинули третью гипотезу о том, что пары не по своим привычкам комплементарны или тождественны, а по тому, как привычки одного сопоставляются с ценностями другого.

Как поступил Петр I? Когда он увидел Голландию, он понял, как недостает России голландских привычек, заметив комплементарность. И решил задачку древним путем — похищением Европы. Он просто поженил Россию на Европе, пригласив европейцев, сам женившись на Марте Скавронской, названной императрицей Екатериной Первой. Была попытка так ввести модернизационные ценности. Некоторые ценности и были введены — ценности европейской цивилизованности, образования, трудолюбия. Но брак оказался неудачным.

У нас до сих пор сохраняются и эта комплементарность с Европой, и ценностный конфликт. Причем конфликт — это продукт того, что было при Петре. Почему? От этого брака родился ребенок. Это великая русская европейская культура. У нее есть носитель — интеллигенция. Наша культура является и предметом национальной гордости, и предметом признания. Но нельзя сказать, что она является ценностью, которая управляет поведением в России. Культура в себе содержит ценности, причем часть их она транслирует от матери-Европы. И чем люди ближе к культуре, тем в большей мере они являются носителями этих ценностей. А они не очень сочетаются с ценностями массовых групп. Возникает раскол духовного поля. Он фиксировался и Г.П. Федотовым, и А.С. Пушкиным.

А что с советской модернизацией? Здесь был заключен брак с Европой при отсутствии невесты. Взяли европейскую идеологию, альтернативную систему социалистических ценностей (социальной справедливости, всеобщего образования, интернациональной солидарности) — и заключили брак, ужасно жалея об отсутствии европейского пролетариата, с которым и хотелось его заключить. Что же дальше с этими ценностями? Они работали, но доминирующей являлась ценность государства — советской власти. Достижением стали всеобщая грамотность населения и повышение уровня образования, которое дало продукт, названный А.И. Солженицыным «образованщиной».

Проблема, однако, не только в качестве этого продукта. Опять происходит раскол духовного поля. Только теперь уже по-другому. Во-первых, образованное сословие ограниченно в своем поведении, потому что лояльность важнее. Отсюда проблемы эмиграции — внешней и «внутренней». Печальнее другое. Когда приходит очередная демобилизация, выясняется, что это сословие плохо себя чувствует в условиях освобождения.

Есть анекдот начала 80-х гг. Приходит человек устраиваться работать на гобеленовую фабрику имени Клары Цеткин. Его спрашивают: «Что вы умеете?» Он говорит, что все умеет. «Прекрасно. Пишите заявление». Тот отвечает, что не умеет писать. Ему говорят: «Как нехорошо. В стране всеобщая грамотность! Идите, подучитесь, и мы вас возьмем». Три года спустя. В Лозанне приезжает в ювелирный магазин человек с дамой, выбирает ей драгоценности, достает наличные, начинает расплачиваться. Менеджер ему говорит: «Ну что вы! Выпишите чек!» Тот отвечает: «Если бы я умел писать, я бы уже три года работал на гобеленовой фабрике им. Клары Цеткин». Это было предвидение того, что произойдет в 90-е гг. и кто окажется во главе процесса. Один крупный ученый в начале 90-х сказал: такое впечатление, что была дана команда «кругом» и двоечники оказались первыми, а отличники последними…

Я бы сказал, что кризис мобилизационно-модернизационной идеологии заложен в способе ее формирования. По-другому невозможно, когда нет внутреннего субъекта формирования ценностей — общества в форме нации.

Путь будет долгим

Что из всего этого следует? Сработал закон колеи. Означает ли это катастрофу? Нет. Это беда, но не катастрофа. Россия будет жить. Но может повториться еще раз та же траектория прерванной модернизации. Великая держава опять окажется второразрядной страной с трагическим прошлым и великой культурой. Этот путь может быть пройден снова — в ином варианте, но с теми же результатми.

Чтобы избежать кружения в лабиринте, надо прежде всего поставить и решить вопрос десакрализации государства. Выбор ценностей создает предопределенность движения.

Я все время говорю, что я — анархист. Смысл анархизма не в том, что государство должно быть уничтожено, а в том, что оно не является ценностью. Великое государство выражает меру нашей беспомощности и общественной импотенции. Проблема в том, чтобы развить способность самоорганизации.

И последнее. Про мировой кризис. Может быть, август не имеет значения, поскольку был сентябрь? Это надо обсуждать. Тут, конечно, многое зависит от того, будет ли восстанавливаться миропорядок или все будут спасаться поодиночке. Пока более вероятно второе. Замечательный простор для перераспределительной игры! А если крах коснется России, то активизируются надежды на помощь со стороны государства и раздражение на то, что инфекция пришла «оттуда». Но кризис потребует и самоорганизации — для самовыживания.

Когда в машине установлен GPS-навигатор, он сначала предупреждает: 1,5 километра до поворота, 700 метров, 200 метров. А если поворот пропускаешь, он спокойно говорит: «Пересчет маршрута. Через 12 км поворот налево». Весь 2008 год, на мой взгляд, постоянная смена ситуаций заставляет заниматься пересчетом маршрута. Этот образ прокомментировал экономист Сергей Алексашенко: «Образ правильный, но навигатор иногда говорит: «Эта цель из вашей точки недостижима». А историк Владимир Рыжков добавил: «А еще иногда навигатор говорит: точка, в которой вы находитесь, не существует». Я не знаю, что даст мировой кризис, но полагаю, что точка будет существовать, и добраться до цели из нее можно. Но путь будет долгим.

Опубликовано: Новая газета 01.12.2008

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором